— Спасибо, — буркнул Коля и вошел в кабинет. Эти бесконечные улыбки и поздравления начинали утомлять. Казалось, что они неискренни, вымучены. И он, Коля, совсем их не заслужил. Занял чужое место, выжил достойного человека, вот и все. Коля осмотрелся: все здесь было привычно, но сегодня виделось словно в первый раз: литографированные портреты Ленина и Сталина, деревянные «венские» стулья, вытертые до блеска, тяжелый сейф с замочной скважиной в виде головы льва. Коля сел за стол, переложил бумаги, зачем-то переставил стакан с карандашами. Подумал и вернул предметы на прежние места.
Без стука вошел сотрудник в армейской форме без знаков различия — толстый, похожий на циркового борца — начальник службы БХСС майор Фомичев.
— Привет руководству! — Он добродушно-снисходительно пожал Коле руку. — Надеюсь, теперь УГРО и БХСС будут сотрудничать, так сказать, плотно? Бушмакин не совсем понимал, мне кажется, важность плотности? А?
— Все останется, как при Бушмакине, — хмуро бросил Коля. — Если ты имеешь в виду, что раскрытые по вашей линии дела мы будем вам дарить для палочек в отчете, — ты ошибся.
— Тогда и мы вам ничего дарить не будем, — пожал плечами Фомичев. — Задумайся.
— Много БХСС раскрыло краж со взломом? Задержало грабителей? — насмешливо спросил Коля. — Вы этим не хотите заниматься. А вот мы передали вам в январе группу расхитителей с ликеро-водочного!
— Будет считаться-то, — поморщился Фомичев. — Нам нечего делить, задачи, цели — общие.
— И я так думаю, — сказал Коля. — Только давайте впредь жар вместе загребать. Ребята у тебя что надо, главное — меньше гонора.
— Ладно. — Фомичев открыл дверь и постучал ногтем по табличке: — «Кондратьев Эн-Эф»… Звучит! — И ушел.
Зазвонил телефон. Колю вызывал заместитель начальника управления Кузьмичев. Год назад его снова перевели в Управление ленинградской милиции.
…Он сидел за старинным столом, уставленным множеством телефонов. Хорошо сшитая форма со знаками различия «инспектора милиции» скрывала оформившееся брюшко.
— Поздравляю. — Кузьмичев протянул руку, вяло ответил на пожатие и продолжал: — Садитесь, курите.
— Я не курю. Спасибо.
Кузьмичев смотрел на него внимательно, изучающе. Коля не отводил взгляда.
— Сколько лет мы с вами работаем? — неожиданно спросил Кузьмичев.
— С декабря семнадцатого года.
— Немалый срок. Думаю, вполне достаточный, чтобы узнать друг друга.
— Согласен с вами.
— Значит, я вам — ясен и понятен, — улыбнулся Кузьмичев. — А вот вы мне, признаться, нет. Назначением довольны?
— Доволен, но считаю, что товарищ Бушмакин вполне еще мог работать.
— Это не мы решаем, — внушительно сказал Кузьмичев. — Давайте договоримся сразу: уголовный розыск — это мое детище, я им занимаюсь с первых дней. Вы — мой подчиненный. И у нас будет совет да любовь. Устраивает такая программа?
— Почему вы об этом говорите? — спокойно спросил Коля.
— Потому что вы — бушмакинец. Не скрою, при вашем назначении я был одним из колеблющихся. Почему? Отвечу. Бушмакин был отличным работником, но у него отсутствовала гибкость, которой должен обладать руководитель. «Да-да, нет-нет, а что сверх того, — это от лукавого»…
— Вы что, евангелие знаете? — удивился Коля.
— Я? — обомлел Кузьмичев. — Да вы что?
— Так ведь это слова из «Нагорной проповеди».
Кузьмичев внимательно посмотрел на Колю:
— Вижу, что библию читаете вы, а не я.
— Когда расследовали дело монахов Свято-Троицкой лавры, — прочитал. Необходимость была.
— Думается, что нам с вами другие книжки надо читать, — мягко сказал Кузьмичев. — Я закончу свою мысль: Бушмакин не обладал гибкостью, плохо ладил с людьми. Например, со службой БХСС. Я уверен, что вы свои отношения с товарищем Фомичевым построите иначе.
— Я уже говорил с Фомичевым. И ему свое мнение высказал.
— Вот и прекрасно, — обрадовался Кузьмичев. — Я знал, что мы договоримся!
— Может быть, вы меня не поняли? Я ведь буду отстаивать свое мнение так же, как это делал Бушмакин. И покрывать липу Фомичева не стану так же, как не стал бы Бушмакин.
— Хорошо, — кивнул Кузьмичев. — Я вас понял. — Он улыбнулся и продолжал: — Учтите, мы будем вас критиковать. Разумеется, только в том случае, если вы объективно окажетесь неправы. Теперь о главном. — Он взял со стола тоненькую папку. — Мы намерены поручить вашему аппарату вот это дело. Ознакомьтесь. — Он протянул папку Коле.
В папке лежало несколько листов линованной бумаги: рапорт постового милиционера, протокол осмотра места происшествия, заявление. Из документов было видно, что накануне вечером на Большой Садовой улице, у ресторана «Каир», ударом ножа в голову был убит инженер Слайковский Анатолий Осипович. Среди бумаг была фотография: лежащий на асфальте человек, в голове около уха — черная от запекшейся крови рана…
— Местное отделение сработало на «ять»! — удовлетворенно сказал Кузьмичев. — По горячим следам они задержали некоего Егора Родькина. Тип уголовный, отбывал срок за кражу, вернулся недавно. Да вы взгляните, там все есть!
— Разрешите идти? — Коля встал.
— Дело ясное, но я прошу вас досконально проверить задержанного, поработать с ним, и как только будет получено признание, — передать дело следователю прокуратуры, — напутствовал Кузьмичев.
— Какой срок расследования?
— По закону, — улыбнулся Кузьмичев. — Сколько отпускает вам УПК, столько и работайте. Об одном хочу предупредить, Кондратьев. Погибший — крупный инженер, активист, ударник производства. Одним словом, известный, уважаемый человек. Мне звонят из обкома каждые два часа. Короче: мы обязаны найти и обезвредить убийцу любого гражданина, но здесь случай особый. К тому же речь идет о нашей профессиональной чести, товарищ майор милиции. Прошу помнить об этом.
— Я запомню, товарищ инспектор милиции.
На следующий день, получив у секретаря зарегистрированное дело, Коля поехал к Родькину, в КПЗ.
Пока милиционер ходил за арестованным, Коля еще раз прочитал все бумаги. Он с удивлением обнаружил среди них собственноручно написанное Родькиным заявление — так называемое «признание»:
«Я, Родькин Егор Иванович, 1915 года рождения, чистосердечно сознаюсь в том, что хотел ограбить неизвестного мне гражданина, оказавшегося по фамилии Слайковский, а так как этот Слайковский оказал мне сопротивление, я его ударил ножом в голову, и получилось так, что я его убил. Я его убивать не хотел, это вышло все случайно, за что прошу меня простить. К сему Е. Родькин».
«Интересно, — подумал Коля. — Кузьмичев мне эту бумагу не читал и в папке ее вроде не было. Мистика какая-то. И самое главное, раз есть признание, почему он спихнул дело мне? Почему сразу не направил в прокуратуру?»
Привели Родькина. Коля посмотрел на него и подумал: «Не очень приятное лицо. Глаза прячет. Ногти обгрызены. Противный парень».
Коля отпустил конвойного и, подождав, пока тот уйдет, сказал:
— Садитесь, гражданин Родькин. Мне поручено разобраться в вашем деле. Моя фамилия Кондратьев.
Родькин кивнул:
— Слыхал про вас… Правильный, говорят, вы мент… Да мне это без надобности. — Он отвернулся и зевнул.
— Расскажите о себе.
Родькин усмехнулся:
— Чего зря время тратить, гражданин начальник? У вас про меня все написано сто раз! Родился, крестился, кусался, попался.
— А вы все равно расскажите.
— Ну, коли сами настаиваете. — Родькин почесал в затылке. — Семья моя пропащая, мать померла от разных болезней, а отца ухайдакали по пьяному делу. Братьев-сестер нет, тети-дяди от меня, как от чумного, отреклись. Ну, чего там еще? Тяжелое детство, голодные дни. Босоногий, несчастный мальчонка не нашел ни в ком сочувствия и сбился с круга. В лагере, после первой кражи, пытались перековать, да шиш с маслом вышел.
— Послушай, — улыбнулся Коля, — зачем ты все это врешь?
Родькин перестал улыбаться.
— А вы зачем в отца родного играете? Вы кто? Мент. А я? Вор. Ваше дело — топить меня, вам ведь это приказали? Ну и топите, не мудрите. И нечего тут тю-тю-тю, да сю-сю-сю разводить! Я не баклан, начальник.
— А почему ты решил, что мне приказали тебя утопить?
Родькин отвел глаза:
— Ничего я не решил. Сорвалось с языка глупое слово, вы уж простите.
— Так… — Коля встал, начал надевать плащ и спросил, как бы между прочим, без нажима, так, словно заранее знал ответ: — Ты убил инженера Слайковского?
— Я убил инженера Слайковского, — тихо сказал Родькин. — Еще вопросы будут?
Коля отправил Родькина в КПЗ и уехал на Дворцовую.
Вечером он пошел на Большую Садовую: перед тем, как передать дело в прокуратуру, захотелось самому взглянуть на место происшествия. Когда выходил из кабинета, тренькнул внутренний телефон. Звонил Кузьмичев.
— Как? — коротко спросил он, и Коля так же коротко ответил:
— Отправлю завтра.
— Молодцом, — сдержанно похвалил Кузьмичев и повесил трубку.
…Наступали белые ночи, и белесый, размытый сумрак плыл по ленинградским улицам. Коля вышел к Гостиному. Слева вспыхивала то красным, то желтым огнем витиеватая надпись: «Каир». Здесь произошла трагедия — на этом асфальте, перед этими окнами. Наверное, опрошены далеко не все, кто был прямым или косвенным свидетелем убийства Слайковского. Этих людей предстоит еще найти. И со многими из них начнутся, как и всегда в таких случаях, долгие, изматывающие поединки. Как цепко держится прошлое в психологии людей, как властно распоряжается их поступками. Восемнадцать лет назад Трепанов мечтал, что в недалеком будущем человеческие души станут иными. Поторопился Трепанов. Все торопились тогда. У жизни свои законы, на них можно влиять, но их нельзя отменить.
Коля вошел в ресторан. Посетителей было немного. У гардероба величественно возвышался могучий швейцар — под стать Коле, правда, немного оплывший, но все еще молодой и красивый.
— А-а, — заулыбался он, увидев Колю. — Товарищ начальник. Душевно рады, проходите. Как раз получены парниковые огурчики.