Он вошел в будку телефона-автомата, набрал номер.
— Сергеев, — услышал Коля и растерялся от неожиданности.
— Слушаю вас! — раздраженно крикнул Сергеев, и тогда Коля сказал:
— Степан Петрович, это Кондратьев. Я прошу вас — примите меня!
— Коля! — обрадовался Сергеев. — Как ты? Что? Увидеться бы надо, но извини, голуба, у меня ни секунды! Через двадцать минут уезжаю в Москву, в ЦК!
— Я напротив вас, — соврал Коля. — Я буду через минуту! Степан Петрович, я никогда и ни о чем не просил, но речь идет о жизни человека!
— Какого человека? — удивился Сергеев.
— Вора Родькина.
— Ты, однако, мастер задавать загадки, — пробурчал Сергеев. — Давай — пулей!
— Есть! — Коля швырнул трубку на рычаг.
Он находился на набережной Невы. До Смольного было минут тридцать самого быстрого ходу. Не успеть. Автобус? Его нужно было ждать. Да и прямо до Смольного отсюда не шел ни один автобус.
Коля выскочил на проезжую часть и поднял руку. Резко взвизгнули тормоза, рядом остановился «газик».
— Слушай, друг, мне срочно нужно в Смольный! — просительно сказал Коля.
— Ишь ты, — добродушно улыбнулся шофер. — На обкомовского работника ты не похож. Зачем тебе?
— К Сергееву мне. Человека надо спасти, гони, друг!
— Человека, — протянул шофер. — Другое дело. Садись!
Он лихо развернулся и помчал в сторону Смольного.
— Чья машина? — спросил Коля.
Шофер внимательно посмотрел на Колю:
— Я скажу, а ты со страху выпрыгнешь.
— Говори, я не трусливый.
— Управления НКВД машина, — сказал шофер. — Банников моя фамилия.
— Кондратьев, — Коля пожал протянутую руку. — А ты, я смотрю, совестливый. Другой бы не остановился.
— Насчет другого — не знаю, а если человек просит — как не помочь? — улыбнулся Банников. — А ты — замнач УГРО, если не ошибаюсь?
— Откуда знаешь? — удивился Коля.
— В такой организации работаю, должен все знать, — снова улыбнулся Банников. — Вот он, Смольный, приехали.
— Спасибо, друг, — поблагодарил Коля. — Если когда-нибудь буду нужен — звони. Всегда помогу.
— Не за что. — Банников переключил скорость. — А за предложение — спасибо. Я запомню.
«Газик» уехал. Через минуту Коля уже входил в кабинет Сергеева.
Он не видел Сергеева года три с лишним и поразился резкой перемене во внешнем облике Степана Петровича. Сергеев стал совсем седым. Коротко подстриженная борода тоже стала совсем белой. На лбу и у носа пролегли резкие складки. Глаза смотрели устало и словно немного выцвели.
— Вы же не курили? — удивился Коля.
Сергеев погасил спичку:
— А теперь курю. Рассказывай.
Он слушал, не перебивая. Когда Коля закончил, долго молчал.
— Значит, Родькин врет. Клепает на себя. И Акимов врет. Клепает на Родькина. Зачем?
— Если бы у меня был ответ, — вздохнул Коля.
— Давай подумаем, — сказал Сергеев. — О том, что Слайковский получил деньги, знал весь завод. Слайковский всю жизнь ходил с завода одним путем — мимо «Каира». Мог кто-нибудь, зная это и имея сведения о деньгах, подстеречь и ограбить Слайковского?
— Я рассуждал так же.
— Тогда чем ты объясняешь присутствие на месте преступления Родькина? — спросил Сергеев. — Случайностью?
— Либо это случайность, которой воспользовались преступники, либо это подстроено.
— Подстроено? — протянул Сергеев. — Без имен и фактов нам никто не поверит, Коля.
— Я еще вот о чем думаю, — сказал Коля. — Соловьев встречался с Седым. Помните Седого?
Сергеев кивнул.
— Это раз, — продолжал Коля. — Седой был замечен около «Каира». Это два. А в «Каире» работает швейцар, к которому прибежал Родькин с ножом в руке.
— А Родькин Седого знает? — спросил Сергеев.
— Говорит, что нет, но объективных данных мы не имеем.
— Ясно, что ничего не ясно, — вздохнул Сергеев. — То, что Кузьмичев настаивает на передаче дела в прокуратуру, мне понятно. Раз передано — значит, раскрыто и можно рассчитывать на награду. Ты получил «Почетного чекиста»?
— Еще нет, но приказ подписан.
— Ну вот, — обрадовался Сергеев. — А Кузьмичев тоже хочет!
— Я же вижу — он не верит в то, что Родькин убийца! — сказал Коля. — Степан Петрович, поймите вы: Родькин — бывший вор, правильно! Но он, кроме этого, еще и гражданин СССР, елки-палки! Мы обязаны его защитить, как всякого другого!
— Что ты горячишься, — улыбнулся Сергеев. — Я разве спорю? Была бы моя воля — я такого, как Кузьмичев, на пушечный выстрел к органам не подпустил. Но в данном случае к моему мнению не прислушались. Нужны доказательства, Коля. Эмоции ничего не доказывают, даже если мы и правы.
— Я найду эти доказательства!
— Найди, — Сергеев поколебался мгновение и продолжал: — Тебе, моему товарищу и другу, я могу сказать: Кузьмичев — хуже врага! Врага можно рано или поздно изобличить и обезвредить! А Кузьмичев — наш случайный попутчик, Коля. К сожалению, сейчас становится ясно, что их у нас не так уж и мало, как можно было думать. Трудное сейчас время.
— Ничего. — Коля сжал губы. — Придет и другое время, я знаю.
— Придет, — сказал Сергеев. — Мы должны в это верить и должны работать для этого. Задержи дело еще на сутки, я позвоню начальнику управления.
Коля вышел из Смольного и вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Не хотелось ни стоять, ни идти, ни думать. «Лечь бы сейчас посреди улицы, — вяло подумал он. — И пусть подобрала бы „скорая“, в больницу отвезла. А там тишина, покой. Ни тебе Кузьмичева, ни тебе проблем. Отдыхай и пей компот».
Нужно было возвращаться на работу, но Коля вышел из автобуса и свернул на Моховую, а потом на Пестеля — решил забежать домой. Маша и Генка неожиданно оказались дома. Генка радостно повис на шее отца, сказал, с гордостью показывая огромный синяк под глазом:
— Отметь в приказе, батя. Была схватка с «урками».
— Ты думаешь, о чем говоришь? — рассердился Коля. — Эх, Гена, Гена. Сколько раз я тебе говорил — не всякие фантазии хороши. Ты опять взбудоражил весь класс? Когда завуч придет?
— Уже приходил, — на ходу бросила Маша. — Его исключают.
— Ну и пусть исключают! — крикнул Генка. — Я страдаю за справедливость!
— Расскажи. — Коля сел к столу.
— Класс разделился, — сообщил Генка. — Я организовал своих, мы решили поступить в бригадмил. А Жуковский говорит: «гадов давить надо!» Ну и подначил своих, они себя «урками» стали звать… После уроков мы им дали…
— А они вам? — Коля невольно улыбнулся.
— И они нам, — хмуро сказал Генка. — За них Осьмушкин, а у него кулаки по пуду.
Маша молча слушала разговор. Она уже знала, как поступит Коля, предвидела реакцию Генки и заранее огорчалась, потому что мир и покой в семье должны были вот-вот уступить место взаимной неприязни и обидам. «Он накажет Генку, — думала Маша. — И будет прав, иначе нельзя, но как же мало в наших руках средств и способов воспитания. А может быть, мы просто неизобретательны?» Ее мысли прервал Коля.
— Вот что, друг, — сказал он Генке. — Ты уже взрослый, и я могу тебе сказать откровенно, как своему товарищу… — Коля задумался, видно было, что ему нелегко начинать этот разговор. — Вот ты разделил класс на «наших» и «не наших». В результате произошла драка. Понятно. Иначе не могло и быть. А ты подумал, что урки ваши — это ведь такие же пацаны, как вы, и родители у них за Советскую власть, и они сами… А ты, выходит, толкнул их к преступникам, обидел?
— Батя, так вышло… — Генка отвел глаза.
— Плохо вышло. Привыкнешь сейчас людей дерьмом считать — как же будешь работать у нас? Прости за громкие слова — у нас первая заповедь — человек! Иначе зачем мы? Глупая получилась игра.
— Я тебя понял, батя. — Генка остановился в дверях. — Ненавижу нотации, но ты сказал по делу. — Генка ушел.
Маша проводила его взглядом:
— Как я устала… Как я устала…
— Я сегодня посреди улицы лечь хотел, — признался Коля. — Я бы, конечно, не лег, ясно. — Он улыбнулся. — Но мысль была, и это плохо. Я тебе вот что скажу: внутренне, морально, что ли, мы не были готовы к тому, что сейчас происходит. Скажи мне кто, что так будет, — я бы его лютым врагом Советской власти назвал. Боюсь, мы не понимали: неизведанные дороги — неизведанные опасности. Не знаю, как ты, а я представлял себе все слишком прямолинейно и красиво. А вот получились издержки — сразу стало не то.
— Ты прав. Мне тоже хочется на все плюнуть и уехать в тихое место, — призналась Маша. — Все время идти «сквозь револьверный лай» — это трудно, Коля.
— А что, — Коля улыбнулся. — Свернем с дороги на тропинку. Тихую такую. Дом купим, курей разведем. Свежие яйца по утрам — полезнейшая штука! Только Генка. Он нас не поймет. Но ведь своя рубашка — ближе к телу.
— Не юродствуй, — обиделась Маша. — Надолго ли нас хватит? Ты об этом подумай.
— На сколько хватит, — отрезал Коля. — Я в партию вступил не для того, чтобы чины и должности получать. Я верю в наше дело, несмотря ни на что. Знаешь, как Багрицкий написал? «Осыпался, отболев, скарлатинозною шелухой мир, окружавший нас…»
— Он и другое написал, — сказала Маша. — «Мы ржавые листья на ржавых дубах». Не помнишь?
Коля обнял ее:
— Я все помню, Маша. Ты прости за пафос, не на митинге мы. Но ведь «нас водила молодость в сабельный поход»? Водила, друг ты мой, а это забыть нельзя!
— Нельзя, — послушно повторила она. — Но иногда становится так трудно и так больно за все. И за всех.
— Будем жить, Маша, — сказал он тихо. — А уж если мы живем — значит, не сдаемся!
В кабинете его уже ждала сияющая Маруська.
— Седой и Соловьев, представляешь, — она торжествующе посмотрела на Колю, — сидели в одном лагере! Ларчик-то просто открывался! Я приказала доставить Соловьева к нам.
— Пусть ведут.
Маруська позвонила в конвой, потом сказала:
— Послушай, может, возьмем Травкина к нам? У него, по-моему, талант.
— По-моему, тоже. Заготовь представление в кадры, я подпишу.