во дни тех царств Бог Небесный воздвигнет новое царство…»
— Новое царство! Неужели все так и будет? — прошептала я.
Незаметно таял день. Мимо проходили люди, уверенные в том, что идут верной дорогой, мужчины и женщины эпохи социализма. Мы тоже поднялись со скамьи и не спеша пошли вниз по аллее к привокзальной площади, где я обычно садилась в трамвай.
— Знаешь, — сказала я на прощание, — мне тоже хотелось бы научиться читать Библию так, как ты. То есть вот так много видеть за ее строками. Но для этого, наверное, нужно хорошо знать историю.
— Ты отчасти права, — ответил Ростислав, — но только отчасти! Библия нередко объясняет сама себя, то есть непонятное в одном месте становится понятным, когда прочитаешь другое. Да и вообще в этой Книге есть широчайшее поле для мысли человека любого склада ума, любых знаний и интересов. В самых, казалось бы, незатейливых евангельских историях скрыто столько смысла, что каждый раз, читая их снова, находишь для себя что-то прежде неведомое. Главное, читать с верой, в смирении сердца.
Я понимала, что он прав. Перед глазами стояла моя бабушка Александра, которая так старательно по складам разбирала Евангельские строки, а потом, растрогавшись, подносила книгу к губам, целовала ее и шептала «золотые Божии словечечки!»
— Но и соизмерять события своего времени с библейскими предсказаниями мы тоже можем, — закончил мой спутник, — иначе зачем бы Иисус рассказывал ученикам о том, что будет происходить в мире накануне Его пришествия? Библия объясняет и жизнь, и ход человеческой истории.
По пути домой, сидя в скрипящем и грохочущем трамвае, я с удовлетворением думала о том, что Некто правит историей этого мира, и всему назначает времена и сроки. Получалось, что эти проносящиеся мимо дома из мощных серых камней, надоевшие плакаты, массивные памятники — все это только определенная веха на пути к Его царству. И внутри этого вселенского замысла оказывалась я, обычная девушка с длинной косой, так и не научившаяся жить «как все». Неужели, думалось мне, Он так же держит в Своих руках историю моей жизни?
«Следующая остановка — улица Юных Ленинцев», — объявил приподнятый дикторский голос над моей головой. «Пройдет еще сколько-то лет, и это будет совсем другая улица», — подумала я, машинально пробираясь к выходу.
«Представь: самый молодой город в Казахстане, Темиртау, что значит „железная гора“. Четырехэтажки в степи среди сопок, в стороне — Карагандинский металлургический комбинат, вторая Магнитка. Веселая комсомольская стройка, и я в самой гуще событий — работаю мастером. Народ вокруг очень разный — литовцы, украинцы, казахи, русские, даже болгары. Никаких выходных и праздников, а единственное развлечение по вечерам — танцплощадка. Если не хочется танцевать, то можно поиграть в карты в общежитии или выпить в конце концов… И от этого с каждым днем вокруг все меньше лиц с ясным взглядом. На моих глазах ребята-однокурсники, вчерашние полные задора первопроходцев молодые специалисты, потихоньку стали опускаться…»
Мы с Ростиславом проводили время у меня на кухне. Оказалось, что он любит молоко. А я предпочитала чай с маленькими сухариками-кубиками, которые мама сушила из остатков хлеба. Беседа доставляла мне истинное наслаждение, хотя сидеть за нашим зеленым столом-тумбой было не очень удобно — колени упирались в дверцы. Но перейти в комнату мы не решались, чтобы не волновать маму.
Он продолжал рассказывать мне свою жизнь.
— В канун Нового Года у меня было ужасное настроение. Ничего, кроме пьянки в общежитии не предвиделось. Я зашел в Красный уголок и увидел молодого человека, сидящего в одиночестве у окна. Он смотрел куда-то вдаль, на степные снега, и как будто бы слегка хмурился. Я подсел к нему и тоже стал смотреть в окно, хотя смотреть там было совершенно не на что. Когда мы остались в комнате совсем одни, этот молодой человек вдруг спросил меня:
— Сын духовного лица, не так ли?
Обо мне это было многим известно.
— Так, а что? — ответил я.
— Ты вот по философии был лучший студент на курсе. Скажи мне, в чем материалисты не правы.
То, что он спросил об этом, очень меня обрадовало, но я еще осторожничал и потому тоже поинтересовался:
— А ты думаешь, что они не правы?
Его фамилия, как позже выяснилось, была Либенко, а дипломная специализация — архитектура.
— Правы те, кто правы, — проговорил Либенко.
У него было интересное лицо, проницательный взгляд и манера царственно вскидывать брови.
Мне сразу стало ясно, что этот человек не может быть материалистом. Он, видимо, тоже почувствовал ко мне расположение и пригласил к себе в комнату. Проговорили мы чуть ли не до утра. «Я, знаешь ли, с детства совсем не так, как теперь живу, воспитан был», — признался он.
И тогда я прямо спросил его: «За кого ты Христа почитаешь?»
— За Господа и Бога моего, — ответил он, не колеблясь.
— А Духа святого?
Он покачал головой и приложил палец к губам. Перед нами стояла початая бутылка вина.
На следующий день мы вместе с Николаем Либенко уже ехали в Караганду на поиски Библии. Кто-то подсказал нам, что где-то на окраине города, на станции Тихоновка есть действующая церквушка. Дорогой новый друг говорил мне удивительные вещи.
— Наше русское верование народное переплетается с чистейшей воды язычеством. Понятное дело — до всеобщего насильственного крещения «жили мы в лесу и молились колесу». Тут и костры, и пляски, и венки цветочные, и большая свобода нравов. Старуха Византия, умирая, отдала нам свое старческое, аскетическое христианство, а мы были народ-дитя, у которого теперь игрушки отобрали и в идеал монашескую жизнь поставили. Всякие там скоморохи оказались чуть ли не диссидентами! Ох, и трудно было все это переварить! Христианство, в котором жизнь — зло, а смерть — благо. Ну, конечно, со временем привыкли и во вкус вошли. Но вот для большинства вера по-прежнему по-язычески — только обряд, обладающий таинственной силой…
Когда отыскали церковь, священник долго разговаривать с нами не стал. Он даже возмутился, что мы, два советских инженера, подобной книгой интересуемся. Библию, оказывается, надо в церкви слушать, а не дома читать. Мы попытались возразить, что по-славянски не понимаем, но понимать — это не наше дело, сказал он. Ясно, что мы после таких слов развернулись и ушли. А он крикнул нам вслед: «Эй! Дашь двести рублей, пожалуй, и продам!» И рассмеялся так неприятно.
Я был вне себя. Ведь дома-то у меня лежала Библия, бери, читай, да как-то не доходило. Отец к этому меня не побуждал. И вдруг ведь как она нам понадобилась!
Вскоре моему другу прислали из дома посылку с сухофруктами, и на дне ее оказалась вожделенная книга. Мы стали читать ее вместе каждый вечер…
В эти дни, казалось, решается вся наша дальнейшая судьба. Как жить, во что верить. Однажды я встретил Николая в коридоре. Он шел и обеими руками держался за голову. Я к нему — он в сторону. «Не мешай, — говорит, — я думаю». Потом подошел к раковине в конце коридора и нагнулся под холодную воду. А когда встал, отряхнул капли с волос и сказал:
— Все, Ростя. Больше этого не будет.
— Чего не будет?
— Возлияний. Отныне и вовеки.
И знаешь, действительно, хоть мы и не были пьяницами и даже вино употребляли с водой, как древние римляне, но обоих нас как-то мучила из-за этого совесть. Мы становились другими. В Новогоднюю ночь заперлись у него в комнате. Девушки беспрерывно стучались к нам в дверь: «Мальчики, да вы что! Новый Год вдвоем встречать!» А мы будто нашли уютный дом в этом общежитии, так ощущали Слово Божье, как дом свой…
Потом, как я уже говорил, меня командировали в Москву перенимать опыт строительства высотных зданий на свайных основаниях. Я там заболел и получил разрешение вернуться домой на лечение. Мне не терпелось встретиться с отцом, поговорить, узнать, что он о разных библейских местах думает. Я ехал к нему уже взрослым, сознательно верующим сыном, не тем мальчиком, которого мама за руку водила к обедне. Но ему был не интересен такой сын. Он не разделял моего пыла по поводу Библии, он ставил ее в один ряд с преданием, а мою полную поглощенность ею считал крайностью, наподобие былых рассуждений об аде.
— Но ведь это же первоисточник, — говорил я ему. — Ты же согласен с тем, что, сколько ни читай Белинского, объясняющего тебе Пушкина, не поймешь, что есть Пушкин, пока не почитаешь его самого!
— Читай, кто тебе запрещает, — отвечал он, — но не думай, что поймешь больше, чем отцы церкви.
Моих сожалений по поводу того, что церковь не побуждает мирян к самостоятельному изучению Библии, отец тоже не принял. «Слишком много появится разногласий», — предположил он. «Так лучше пусть будет больше невежества», — закончил я. В общем мы не поняли друг друга и остались этим недовольны.
«С такими представлениями тебе нужно идти к штундистам, — сказал отец. — Там тебе самое место, где каждый сам себе богослов».
«Конечно, — думал я, — каждый не может быть богословом, но ведь Библия — это как любовь. О любви уже все сказано, написано и спето, самый феномен ее проанализирован психологами, и тем не менее каждый хочет пережить ее сам. Каждый верит своему сердцу, верит в то, что его чувство совершенно особое, с особой судьбой. Да, о Библии тоже все написано, все разложено ортодоксами по полочкам, и богословы почти полностью препарировали текст! Но читать ее без надежды самому увидеть какую-то новую, сокровенную грань смысла, без надежды почувствовать божественное откровение — значит просто обеднять свою духовную жизнь».
— Ты вольнодумец, Ростислав, — выслушав его, сказала я с легким смешком. Это был нервный смешок, потому что на самом деле я была очень взволнована. — Все, что ты говоришь, достаточно справедливо, и… даже нравится мне, но если продолжать в этом же направлении, то знаешь до чего можно дойти!
— До чего же? — спросил он со своей неподражаемой бесхитростностью. Я задумалась. А правда, до чего? Собственно говоря, чем смелее я шевелила мозгами, тем интереснее были наши беседы, ставшие теперь необходимой частью моей духовной жизни. Но временами меня охватывал страх, появлялось желание просить его остановиться, не говорить и не думать ничего «крамольного». Но в конце концов я махнула на эти страхи рукой — может же человек иметь по отдельным вопросам веры собственное суждение!