В литературе сложились две противоположные точки зрения на взаимоотношение «Сказания…» и «Повести…». Согласно одной из них, «Повесть…» возникла в результате вычленения фактологического материала из «Сказания…»; согласно другой, «Сказание…» возникло на основе «Повести…» в результате ее распространения плачами, молитвами мучеников, благочестивыми рассуждениями и пр. Однако, как заметил еще А.А. Шахматов, и в том, и в другом случае перед нами не простое расширение (что всегда более сложно) или сокращение (что всегда более вероятно), а творческая переработка общего протографа, который исследователь видел в предполагаемом им «Древнейшем киевском летописном своде» второй четверти XI в.[563] Гипотеза об общем для «Повести…» и «Сказания…» протографе, в целом, представляется возможной, поскольку оба произведения располагают идентичным набором фактов, к тому же переданных в тождественных или текстуально сопоставимых синтагмах. В то же время текст «Сказания…» можно считать безусловно вторичным по отношению к тексту ПВЛ, как это видно по двум приведенным выше примерам. Так, если в ПВЛ сообщается, что мать Святополка стала «непраздна» после того, как ее «залежал» Владимир, то в «Сказании…» Владимир получает ее «непраздну» уже от Ярополка. Соответственно, и «потаение» смерти Владимира на Берестовом в «Сказании…» представлено делом рук Святополка, что лишено всякого смысла ввиду последующего выставлению тела Владимира в храме.
Что же касается общих синтагм, указывающих на единый источник происхождения текстов, то они прослеживаются в ПВЛ до погребения Глеба «межи двеима кладома», после чего кратко сообщается о его перезахоронении в Вышгороде рядом с Борисом, о чем подробно рассказывает «Сказание…» С этого момента тексты совершенно расходятся, поскольку далее в ПВЛ помещены стихиры, восходящие к акафисту обоим новоявленным мученикам (от «совокуплена телома» до «сподобита же и нас, поющихъ и почитающихъ ваю честное торжество, въ вся векы до скончания» [Ип., 124–126]), не находящие себе соответствия в известных службах Борису и Глебу[564].
Стихиры эти можно датировать временем от 1072 до 1115 г. включительно[565], тем более, что последняя фраза предполагает, скорее всего, их сочинение на перенесение мощей 2 мая 1115 г. Подтверждением может служить содержание этих стихир, изъятых позднее из служб обоим святым, поскольку здесь они прославляются исключительно в качестве святых целителей Русской земли, а не в качестве князей-защитников, на каковой их функции и процвел в дальнейшем культ Бориса и Глеба, — факт, по каким-то причинам ускользнувший от внимания исследователей.
Вместе с тем, взаимозависимость текстов ПВЛ и «Сказания…» оказывается много сложнее представленной как потому, что биографические сведения о Святополке, находящиеся вне вставной «Повести…», заимствованы из «Сказания…», а не из его протографа, так и потому, что рассказ о решающей битве на Альте между Ярославом и Святополком заимствован «Сказанием…», скорее всего, из ПВЛ, признаком чего служит не столько тождество текстов, сколько указание на могилу Святополка, что она «есть в пустыне сей и до сего дни», — оборот, характерный для лексики «краеведа»-киевлянина. Мог ли он быть и автором «Сказания…», в которое включил ранее написанную новеллу, сказать затрудняюсь.
Вот для сравнения оба текста, причем текст ПВЛ приводится по Ипатьевскому списку с исправлениями по Хлебниковскому, если они оказываются ближе к тексту «Сказания…», и с указанием наиболее существенных разночтений по Лаврентьевскому в [ ].
| «Приде Святополк с печенегы в силе тяжце, и Ярославъ собра множьство вои, и изыде противу ему на Алъто [Льто]; Ярослав же ста на месте, идеже убиша Бориса, | «Трьклятый прииде съ множьствъмь печенегъ и Ярославъ съвъкŷпивъ воя, изиде противŷ емŷ на Льто и ста на месте, идеже бе ŷбиенъ святый Борисъ. |
| и вьздевъ руце на небо и рече: кровь брата моего вопиеть къ тобе, Владыко, мьсти от крови праведною сею, якоже мьстилъ еси отъ крови Авелевы, положивъ на Каине стенанье и трясение; тако положи на семь; | И въздевъ рŷце на небо и рече: се кровь брата моего въпиеть къ тебе, Владыко, яко же и Авелевава преже, и ты мьсти его, яко же и на ономъ положи стонание и трясение на братоŷбийци Каине. Ей молю тя, Господи, да въсприимŷть противŷ томŷ. |
| и помолился рекъ: брата моя, аще есте отсюду теломъ отошла, но молитвою помозита ми на противнаго сего убийцю гордаго; | Аще и телъмь ошьла есте, нъ благодатию жива еста и Господеви предъстоита, и молитвою помозета ми. |
| и се ему рекшю, и поидоша противу собе, и покрыша поле Лядьское обои от множества вой. | И си рекъ и поидоша противŷ собе, и покрыша поле Льтьское множьствъмь вои, |
| Бе же пятокъ тогда; всходящу солнцю, и совокупишася обои, и бысть сеча зла, аки же не бывала в Руси, и за рукы емлюще сечахуся; и соступишася трижды, яко по удольемь кръви тещи, и къ вечеру одоле Ярославъ, а Святополкъ побежа; | и състŷпиша ся въсходящю солнцю. И бысть сеча зла отинŷдь, и състŷпаша ся тришьды, и биша ся чересъ день весь, и уже къ вечерŷ одоле Ярославъ, а сь оканьныии Святопълкъ побеже, |
| бежащу же ему, и нападе на нь бесъ, и раслабеша кости его, и не можаше седети на кони, и ношахуть ѝ въ носилахъ; | и нападе на нь бесъ, и раслабеша кости его, яко не мощи ни на кони седети, и несяхŷть его на носилехъ. |
| и принесоша его кь Берестью, бегающе с нимь, он же глаголаше: побегаете со мною, а се женуть по насъ; | И прибегоша Берестию съ нимь, он же рече: побегаете, осе женŷть по насъ. |
| отроци же его посылаху противу: егда кто поженеть по немь; и не бе никого же вьследъ женущего с нимь; онъ же в немощи лежа, и вьсхапися глаголаше: о, се женуть, оно женуть, побегнете; |