Николай облегченно вздохнул и направился к выходу, заново прокручивая телефонный разговор: правильно ли он держался, не сболтнул ли чего лишнего.
Дверь открыл сам Олег и сразу провел в свою комнату.
— Мои старики телевизор смотрят. Ну, а мы здесь тихонечко посидим.
— Ты, пожалуйста, только не беспокойся лишнего, не усложняй себе жизнь, — повернулась к нему Лиля. — Нам ведь ничего не надо.
Николай обнял ее сзади, наклонился к самому уху и шутливо прохрипел баском:
— Ну что, Лилька, сурьезный человече, довольна, что настояла на своем: сама не поехала и меня задержала в городе?
Но она не приняла его тона.
— Ты, по-моему, поступаешь согласно своим желаниям. Я тебя не неволю ни в чем.
Их неторопливый разговор, как и следовало ожидать, вскоре перекинулся на стихи. Николай стал рассказывать, как впервые открыл для себя в доме отдыха Верхарна. И его поэтические мотивы теперь постоянно живут в нем, звучат затаенно, хотя полностью ни одного стихотворения он не помнит. Всплывают в памяти лишь отдельные фрагменты и строчки, созвучные его настроению в те вечерние часы одиночества, когда он листал захватанный множеством рук томик, так счастливо попавший в библиотеке на глаза.
Олег с присущей ему отзывчивостью молча кивал понимающе, вставлял иногда слово-два, а потом достал с полки свой сборник стихов Верхарна. Видимо, хотел помочь Русину высказаться.
— Вот, пожалуйста! — воскликнул образованно Николай, полистав книгу. — Это из «Дурного часа»… «Надменный, я немую радость знал: быть одиноким в дебрях света, я верил лишь в могущество поэта и лишь о творчестве мечтал»… Я сидел один в комнате, за окнами — метель. Непонятно отчего навалилась грусть, тоска по чему-то прошедшему, невозвратному. И вдруг такие строчки: «Вот листья, цвета гноя и скорбей, — как падают они в моих равнинах: как рой моих скорбей, все тяжелей, желтей, — как падают они в душе моей»…
Русин чувствовал, что опять излишне разоткровенничался и его верхарновское настроение кое в чем похоже на нытье, которого он сам боялся и хотел избежать. Он попытался повернуть разговор и тут же ударился в другую крайность:
— Олежка, друг! Хочешь, я подарю тебе ту книжку? Нет, нет, не отказывайся. Я для тебя — хоть что. Редкое ж издание — тридцать пятый год. Намного полнее, чем это… С библиотекаршей я уже договорился. Напишу заявление, что потерял. Заплачу в бухгалтерию сколько положено. И книжка моя, то есть твоя… Дружище! — Русин, блаженно улыбаясь, потянулся к Олегу.
На задней площадке было совсем свободно. Троллейбус переваливался на ледяных буграх, на выбоинах в асфальте. Тело послушно отзывалось на толчки. Размахивая руками, Николай стоял посреди площадки, как на раскачивающейся палубе, чуть приседал и выпрямился, пружинил ногами, стараясь упредить нырки.
Лиля прижалась в уголке, уставилась в стекло, за которым проносился затихающий в ночи город, и словно напрочь забыла о Русине, Но ему невмоготу было в эти минуты одному. Повернуть бы ее к себе, уткнуться лицом в шелковистый воздушный шарфик и ворковать, ворковать, нести какую-нибудь несусветную ласковую чушь, не сознавая, кто они, где они и что у них впереди…
В общежитие он сначала не хотел заходить. Потом подумал, что надо проститься с Надей.
Вахтерша недовольно покосилась на него, глянула на часы. Но Лиля что-то шепнула ей, и та равнодушно отвернулась.
В комнате Надя с Олей пили чай.
— Вот получайте свою… — с угрюмой веселостью сказал Николай и долго не мог подобрать подходящего слова, — свою снежную королеву. Любого мужика остудит в самый жаркий день… Классная дама, да и только. Наставница заблудших душ. Ей не современных, девушек играть, а фанатичных монашенок. — Он покрутил головой и вдруг захохотал, чувствуя, что опять занесло. — Теща! Теща из нее, великолепная получится. Вот бы дожить да посмотреть!
— Кончай выступать! — оборвала его Лиля. — Можешь ты помолчать напоследок? Сейчас раскладушку принесу. Ложись, и чтоб ни звука.
— Нет уж, благодарю покорно, — скоморошливо раскланялся Николай. — Ваша келья не для меня.
— Да куда ты пойдешь? — вступилась Надя. — Полночь уже.
— Вокзал открыт круглосуточно… Общий поклон всем. — Николай низко склонил голову и расшаркался.
— Постой, я тебя хоть на улицу провожу, — вскочила Надя и сдернула с вешалки пальто.
— Знаешь, не хотела я об этом. Но вижу — просто необходимо, — говорила она торопливо на крыльце. — Все-таки Лилька — моя подруга. Я не буду всего объяснять, не могу. Но, пойми, ничего у вас с ней не выйдет. И перестань, пожалуйста, мучить себя.
— Ладно. Понял вас. Все понял, — деревянно повторил Николай, желая поскорее уйти. — Будешь с Ленькой по телефону разговаривать, передавай ему привет. Скажи, что у меня все тип-топ. У меня одного.
Гостиница была закрыта, и пришлось долго стучать. Выглянула сонная дежурная, не сразу его узнала, что-то говорила за стеклом, беззвучно шевеля губами. Наконец открыла.
— Мне бы прокантоваться до шести утра, — прижал руки к груди Николай. — Больше совершенно некуда деться.
Дежурная пожала плечами, обвела рукой вестибюль. С полдесятка коек были собраны, но на всех прямо на голых панцирных сетках спали одетые люди.
— Приткнусь где-нибудь.
На койке у стены, поджав к животу ноги, похрапывал бородатый парень.
— А ну-ка, потеснись, дружище. — Русин поднял воротник, натянул на уши берет и примостился с краю.
7
Утром Надя, еще недовольно хмурясь после ночного разговора с Лилей, неожиданно сообщила ей:
— Вечером твой звонил. Спрашивал, где ты, почему не дождалась, как договорились.
«Твой», «мой» — так они шутливо называли между собой режиссера театра после того, как он стал оказывать Лиле не назойливое, но довольно заметное внимание. Но сейчас «твой» в устах Нади прозвучало с новым для Лили оттенком, слишком уж иронично и неприязненно. Она тоже еще сердилась на Надю — ишь ты, моралистка выискалась, сердобольная заступница Николая! — и поэтому сердито спросила:
— А ты что, сразу не могла сказать?
— Это в полночь-то? Тебе бы легче стало? — отпарировала Надя и решила, что не помешает еще малость помучить Лилю — пусть не зарывается слишком. Больно ей будет? Ну и пусть! Иных такая боль порой вылечивает от излишней самовлюбленности. — Кстати, он где-то Николая встретил. Ладно, хоть не с тобой. «Что, — спрашивает, — к ней кто-то приехал? Столкнулся я тут с одним. Зимой его с вами видел».
— И что ты ответила? — замерла Лиля.
— Был, говорю, такой проездом… Позвонил — и только.
— А про меня?
— Сказала, что ушла подругу навестить. Работница, мол, заболела из нашего цеха… А жаль, — горько усмехнулась Надя. — Так и подмывало выложить всю правду. «Уважаемый Борис Маркович, оставьте девчонку в покое, не морочьте ей голову и сами не обольщайтесь. Она вам тоже столько наморочит, что не рады будете потом…»
— Перестань! — нервно закричала Лиля, сжала свои маленькие кулачки и заплакала от бессилия.
Ах, как некстати схлестнулось все в один день! Словно нарочно и Русин приехал, и Борис Маркович пригласил поужинать вместе, обещал позвонить, уточнить, где и во сколько. И вот теперь все рушится, рассыпается, и Лиля не в состоянии что-либо исправить. Перенервничала она вчера, издергала себя из-за стремления совместить несовместимое: Николая не оставить и Борису Марковичу во встрече не отказать. Отсюда так нескладно все вышло с Русиным. Не на шутку он рассердился и вряд ли забежит на обратном пути.
Не скоро забывается такое.
А Борис Маркович, как теперь с ним? Хорошо, что он не заметил их вместе, когда они заглянули в ресторан. Вот уж тут повезло так повезло… Может, все-таки отговорится она перед ним, отболтается? Надька — хоть на этом спасибо — не выдала ее, подсказала правильный ход. Этого и надо держаться со всей своей женской твердостью.
Но прежде надо встретиться с ним. И не завтра, а сегодня, по горячим следам. А как? Телефона у него нет. Хорошо, если Борис Маркович позвонит сам. Но едва ли, надежда тут мизерная. Пойти к нему она никак не может, даже не допускает такой мысли. Это ж сдача без боя, полная капитуляция; чего Лиля не позволит никогда, ни за какие блага на свете. Она свое дело знает толково: играть играет, да не заигрывается.
Все валилось у Лили из рук, ничего не хотелось делать, апатия и уныние разъедали ее привычную собранность и деловитость. Она совсем недолго задержалась перед зеркалом, отказалась от завтрака и сиротски маячила перед окном, невесть что разглядывая в застекольном мирке почерненного городского двора.
Надя понимала ее состояние, догадывалась о том, что происходит сейчас в Лилиной душе. Сначала она спокойно отнеслась к переживаниям подруги, даже легкий холодок злорадства пронизал на миг ее мысли о событиях вчерашнего дня: «Пусть, пусть помучается, может, с большей душевностью и пониманием будет отзываться на страдания других». Но чем дольше молчала Лиля, тем неуютней становилось и Наде, жалость поднималась к ней, росло желание как-нибудь сгладить свою резкость, принять посильное участие в ее судьбе.
Она прекрасно знала, из-за чего сейчас сильнее всего терзается Лиля. Из-за боязни всерьез оттолкнуть от себя Бориса Марковича.
С его заботливостью и вниманием он был нужен ей, нужен как никто другой. Месяца через два-три Борис Маркович собирался переехать в областной центр: его пригласили работать в профессиональный коллектив — театр юного зрителя. Он выделял Лилю как актрису, подчеркивал перед другими ее способности и делал это с такой неприкрытой значительностью, будто именно он и только он открыл в девушке недооцененный ранее дар. Самой Лиле режиссер прозрачно намекал, что, лишь захоти она, поможет перебраться в большой город, устроит в студию, заслужившую немалый авторитет в театральных кругах, а после — и на профессиональную сцену. Ради всего этого Лиля могла попуститься многим, даже Николаем. Правда, она искренне не хотела расставаться с ним и впредь видела его рядом с собой, особенно после переезда в областной город.