Так ли это?
Я откладываю листы и переворачиваю их.
— Пойдем, посмотрим, что там у нас с ужином. Что скажешь?
На ужин — хот-доги и картофель фри. Это ее выбор. А чего я ожидал? Я готовлю в микроволновке фасоль и квашеную капусту, но она ни к чему не притрагивается, только намазывает кетчупом хот-доги и картошку. Я никогда раньше не видел, чтобы она намазывала хот-дог кетчупом. До сих пор она всегда любила горчицу.
С набитым картошкой ртом она говорит:
— Это нечестно.
— Что нечестно?
— У тебя есть игрушки.
— На самом деле это не игрушки. Их надо разглядывать.
Она дуется.
— Это игрушки, — говорит она. — А у меня только Тедди и эти дурацкие куклы.
— Я думал, тебе эти куклы нравятся.
— Они хорошие…
Но я же не дурак. Я все понял.
— Тебе еще что-то нужно, верно? Может, то, что ты видела по телевизору?
Она сразу же оживляется.
— Да!
— Хорошо. После того, как поедим, поищем что-нибудь в интернете. Как тебе это?
— В интернете?
Об интернете она тоже не помнит. У Сэм куча сайтов в закладках и десятки скачанных файлов.
— Увидишь.
Компьютер приводит ее в восторг. Где-то я читал, что все дети им восторгаются. По крайней мере, на первых порах.
Мы заходим на сайты с товарами. Она стоит позади меня, показывая, что ей нравится, а я ввожу адреса сайтов и кликаю на товары. В течение получаса мы купили куклу Эбби Кадабби — персонаж из сериала "Улица Сезам", видеоигру "Жило-было чудище", стеганое одеяло, набор для изготовления украшений из бисера, больницу для животных, идущую в комплекте со скакуном, жеребенком, ослом, козой, и с живущими там кошкой и бордер-колли, с операционным столом и коробкой с бинтами, а еще пижаму с изображением обезьянки по имени Любопытный Джордж. Пижамы были детские и женские, я, естественно, купил женскую. К тому времени, как мы добираемся до действующей игрушечной духовки и набора фигурок "Суперпак", она опирается на мои плечи.
От нее пахнет свежим мылом и хот-догом.
Только духовка и "Суперпак" обошлись мне в сотню долларов, но кто их считает.
Плюшевый Клиффорд, большой рыжий пес — еще сорок пять. Я все оплачиваю и заказываю экспресс-доставку на следующий день.
Она зевает. Ей, конечно, весело, но для нее, возможно, уже близится время сна.
Она устала. Поэтому она обходит меня и садится мне на колени.
— Это не очень хорошая идея, Лили.
— Почему? — она показывает на экран. — Я хочу вон то, — говорит она.
И я не уверен, что мне нравится любое из этих событий.
То, на что она указывает — живая кукла. Стоящая сорок баксов маленькая живая кукла говорит тридцать фраз и поставляется в комплекте с платьем, нагрудником, миской, ложкой, бутылкой, подгузниками, кукольным питанием — чем бы оно ни было — и инструкцией.
Представляю, какая польза от инструкции.
Кукла говорит: "Я люблю тебя, мамочка", "Поцелуй меня, мамочка" и так далее. Ест, пьет и мочит подгузники.
Я не уверен, что мне это нравится. Я также не уверен, что разумно держать ее у себя на коленях. Мне было бы лучше, если бы она не доверяла мне. Потому что прямо сейчас это теплое женское тело, тело моей жены, может вызвать у меня эрекцию.
А это тело думает, что ему лет пять-шесть.
— Ты слишком тяжелая, — говорю я.
— Вовсе нет.
— Да.
— Нет.
Думаю, чтобы доказать это, она извивается на мне. Нежно елозит вверх-вниз.
— Слезай, — говорю я ей. — Ты хочешь, чтобы я купил куклу или нет?
Уж лучше я испорчу себе удовольствие.
Она встает. Я покупаю эту чертову куклу.
Я сижу в кресле в нашей комнате и смотрю, как она спит. Луна почти полная, и через окно позади меня она заливает ее лицо молочно-белым светом. Ночь не по сезону теплая, поэтому одеяло на ней чуть ниже талии, и я вижу ее живот между верхом и низом пижамы, вижу пупок, похожий на крошечную бледную пуговку, на которые застегнут чехол матраса.
Моя жена — экстраверт.
Я думаю о том, как мы познакомились восемь с половиной лет назад. Я только что устроился на свою первую работу колористом в издательство "Arriveste Ventures" — раскрашивать основными цветами безвкусные картинки о приключениях Блейзмена. По вечерам я изучал анатомию в местном колледже Талсы, а Сэм, которая уже четыре года работала в офисе коронера, пригласили прочитать лекцию о коже.
Многое я уже знал. Кожа — самый большой орган в человеческом теле. Кожа имеет водоотталкивающие свойства, регулирует температуру тела, защищает от болезнетворных микробов.
Кожа — это орган ощущений. Но было в ее словах что-то такое, о чем я никогда раньше не задумывался, по крайней мере, в том смысле, как она об этом говорила.
Она сказала, что кожа дает нам доступ к внешнему миру.
— Все отверстия в нашем теле, — сказала она, — глаза, носы, слуховые проходы, рот, анусы, пенисы, вагины, соски — все они есть и функционируют потому, что кожа, не закрывая их, позволяет им свободно общаться с миром, который не является нами. Даже наши поры существуют исключительно с позволения нашей кожи. Довольно умная штука — наша кожа.
Это вызвало смех. Но я подумал, что эта Саманта Мартин тоже довольно умная штучка.
И я уже думал о ее собственной коже.
Прошло уже полтора года с тех пор, как Линда прислала мне письмо из Нью-Йорка с извинениями, но откровенно сказала, что разлюбила меня. Она и сама не знает почему.
У нее другой мужчина? Нет, Я что-то не так сделал или сказал? Нет. Это просто случилось. Она уже давно собиралась сказать мне об этом, но так и не набралась храбрости. Мне тогда было двадцать четыре года, и четыре из них мы были любовниками. Я все еще сходил по ней с ума.
Говорят, что есть семь стадий горя. Я прошел все семь сразу, промчавшись от одной стадии к другой, как в игре в бамперный бильярд, загнав все шары в лузу, и поклялся забыть о любви и даже сексе лет до тридцати.
Но вот передо мной кожа Сэм. Лицо, обнаженные руки в блузке без рукавов, длинная изящная шея.
Кожа всегда была одной из ее самых прекрасных черт. Возможно, даже лучшей. Бледная зимой и загорелая летом, она всегда, казалось, горела каким-то теплым внутренним огнем. На ее плечах, ладонях и руках пляшут крошечные веснушки. И есть еще красивая темная родинка слева от поясницы.
В тот день мне не удалось увидеть родинку. Но со своей парты во втором ряду все остальное я разглядел. Что она умна и красива. Все в аудитории обратили на это внимание. Особенно парни.
Поэтому, пока я внимательно слушал, что она говорит об эпидермисе, дерме и гиподерме, о скальпелях, о том, где и как резать, чтобы добраться до всего этого добра, я фантазировал. О том, каково это — прикоснуться к ней.
Я уже очень давно не прикасался к женщине.
И когда ее лекция и ответы на вопросы закончились, я сделал это.
Меня всегда удивляло, когда красивые женщины — актрисы или модели — говорят, что их почти никогда не приглашают на свидание, что большинство мужчин боятся их, лишаются дара речи из-за их красоты. Что касается меня, то я просто этого не понимаю. Для меня это никогда не было проблемой. Возможно, мой взгляд художника просто не может не притягиваться к красоте, хочет быть в ее присутствии как можно дольше. Возможно, это потому, что я вырос в довольно обеспеченной семье.
Возможно, я просто не знаю ничего лучшего. Но только глупцы ломятся напролом.
Когда все вышли из аудитории, Сэм разговаривала с нашей преподавательницей, миссис Сеннер. Она стояла ко мне спиной, и это служило мне оправданием. Я легонько коснулся ее плеча и сказал:
— Извините, — и гладкая теплая мягкость ее кожи снаружи и твердость внутри нее устремились прямо в мой мозг, как струя пылающего бензина.
Она повернулась и улыбнулась.
— Извините, что прерываю, — сказал я. — Но у меня есть к вам пара вопросов. Можно, я угощу вас, дамы, чашечкой кофе?
Я вел себя крайне неискренне. Я прекрасно знал, что миссис Сеннер всегда спешит домой после занятий, чтобы приготовить ужин мужу, который в это время возвращается с работы. Спешит домой, как и все мы.
Она представила нас друг другу, сказала, что я один из ее лучших учеников, а затем вежливо отказалась.
Но Сэм согласилась.
Я почти не помню, о чем мы говорили, сначала за чашкой кофе, а потом за бокалами вина, а так же по дороге к нашим машинам, за исключением того, что ей, похоже, были так же интересны графические романы, как и мне то, что происходит в прозекторской.
Более важно, что между нами проскочила искра. Мы почувствовали взаимное притяжение.
Позже, после нашего третьего свидания и первой ночи в постели, она скажет, что моя рука на ее плече в тот вечер поразила ее, ударила как молния. Скажет, что одержима работой, а после неудачного романа с пожилым женатым мужчиной очень долго не употребляла алкоголь, и что мое прикосновение было для нее как пробуждение от долгого сна без сновидений.
Это было и остается самым прекрасным из всего, что мне когда-либо говорили.
А теперь я смотрю, как она спит.
Я не буду плакать. Пока не буду.
Я просыпаюсь, как от удара током.
Просыпаюсь в ужасе.
Зои выбралась через открытое окно, на котором должна быть сетка, но ее почему-то нет, на карниз, и стоит там, завороженная тем, что видит внизу, и когда я пересекаю комнату, чтобы осторожно подойти к ней, боясь напугать, она, оробевшая и растерянная, пытается повернуться на узком карнизе, когда ей надо просто отступить назад, и падает вниз с высоты десятого этажа.
Я мгновенно просыпаюсь, ошеломленный, мои руки безнадежно тянутся к кошке. Во сне и здесь, в спальне, я кричал, оба мира слились в один. Теперь они распадаются. Зои смотрит на меня с изножья кровати.