Так оно и есть. Вся комната выглядит так, будто сделана из фарфора. Стены, сканер, кровать сканера, стулья, носилки, постельное белье. Все кроме длинного широкого окна прямо перед нами — наблюдательного пункта Кертиса.
— На тебе есть украшения, Лили? — спрашивает он.
— Нет.
— А как же кольцо?
— А, это.
Она снимает обручальное кольцо и протягивает ему.
— Хорошо. Тогда тебе нужно лечь на спину и расслабиться.
— Ей не нужно переодеваться в халат?
— Нет. Она может лечь в таком виде, как есть.
Она запрыгивает на кровать сканера. Кертис взбивает подушку. Она ложится.
— Будет немного шумно, — говорит он. — Хочешь послушать музыку?
Она кивает, улыбается. Он достает наушники.
Белые.
Когда она надевает их, я слышу слабые звуки музыки. Сэм бы явно не понравилось.
— Хотите остаться, мистер Берк?
— Да, так будет лучше.
Я все еще опасаюсь, как она это воспримет.
— Тогда вам надо снять часы и кольцо. Еще у вас еще что-нибудь металлическое? Мелочь в карманах?
— Нет.
Я вручаю ему кольцо и часы, и он снова поворачивается к Сэм.
— Я сейчас пойду в комнату, Лили. Я буду видеть тебя и смогу разговаривать с тобой, и ты можешь разговаривать со мной, если понадобится, я тебя услышу — но только если это очень-очень нужно, хорошо? В противном случае постарайся вести себя очень тихо. Притворись, что спишь. Постарайся вообще не двигаться, понимаешь? Притворись, что ты спишь.
Она снова кивает и улыбается. Этот парень очень хорош.
Он выходит из комнаты. Я сажусь в кресло. Через несколько мгновений Сэм начинает заползать головой вперед в брюхо зверя.
Она охренительно ползает по-пластунски.
Затем лежит неподвижно.
Через полчаса мы снова сидим в машине и едем домой. И приезжаем как раз вовремя, потому что, когда мы сворачиваем на подъездную дорожку, длинную глинистую дорогу, проходящую через наш лес, перед нами возникает грузовик экспресс-доставки.
Возможно, мы приехали и не совсем вовремя, потому что водитель захочет увидеть Лили.
В любом случае, прибыли наши игрушки.
Водитель — женщина лет сорока, которую я никогда раньше не видел, не та, которая обычно приезжает, очень симпатичная даже в своей бейсболке и слишком большой коричневой униформе.
— Доброе утро, — говорит женщина, выходя из машины, и мы оба отвечаем:
— Доброе утро.
Она распахивает заднюю дверь.
— Сегодня для вас девять посылок, мистер Берк, Миз Берк.
— Меня зовут Лили.
— Очень приятно, Лили.
— Что это?
— Мы же их заказывали, помнишь? На компьютере.
— Игрушки! — говорит она.
Женщина ничего не говорит, но она не может не понимать, что это не голос обычной тридцатилетней женщины. Мы помогаем ей разгрузиться. Стоит гробовая тишина, и только Сэм напевает песню "Как нелегко быть зеленым". И я ничего не могу с собой поделать, мне стыдно за нее. Или, может, за себя, я не уверен. В любом случае это отстой.
Когда посылки уже в доме, и я расписываюсь в получении, женщина улыбается мне, забираясь обратно в грузовик, но не смотрит мне в глаза.
— Хорошего вам дня, — говорит она.
И я почти слышу, как она думает: Она такая красивая, жаль, что умственно отсталая. И его жаль.
Она уезжает. Мне хочется что-нибудь швырнуть. Но я сдерживаюсь.
Лили хочет открыть все прямо сейчас, но уже давно пора обедать, поэтому я делаю нам бутерброды с тунцом и наполняю кувшин лимонадом, мы выносим все на улицу к старому каменному барбекю и едим за деревянным столом. Солнце отражается в реке. Пахнет землей, деревьями и травой. Здесь можно расслабляться в субботу или воскресенье, и мы с Сэм делали это много раз. Но Лили все это до лампочки. Она очень хочет открыть эти пакеты.
— Ты это помнишь? — спрашиваю я ее.
— Помнишь? Что помнишь?
— Это. Как мы здесь вместе ели.
Она отрицательно качает головой.
— Я никогда раньше этого не делала.
Кажется, это длится целую вечность, но вот в гостиной уже готова к операции больница для животных, и духовка ожила на кухне, и она уже запустила видеоигру, а Тедди и Эбби Каддаби пьют чай под пристальным взглядом ее новой живой куклы.
Эта чертова кукла жуткая.
Я решил, что мне нужно порисовать.
Я работаю, может, час или полтора, но что-то опять не так. Теперь уже сама Саманта, которая каким-то образом ускользает от меня на листе. Она выглядит неправильно. Я уже несколько недель рисую эту женщину и точно знаю, какой она должна быть. Черт, я даже собрал ее лицо и голову вместе после выстрела из дробовика.
Так в чем же тут проблема?
Я возвращаюсь к первым листам и изучаю ее, затем перехожу к сегодняшним наброскам, перехожу к середине и снова возвращаюсь к первым листам, ко вчерашним рисункам, туда и обратно, пока, наконец, не понимаю в чем дело. Она выглядела правильно до вчерашнего дня, когда у меня возникли трудности с перспективой. А сегодняшние рисунки — продолжение вчерашних. Я бы увидел это, если бы не был занят композицией. Это почти неуловимо, но теперь очевидно.
Сэм бы сообразила это через минуту. Я стараюсь не думать о том, как сильно мне ее не хватает.
Саманта стала немного стройней. Чуть уменьшились груди, чуть уже стала в бедрах. Стала больше похожа на реальную Сэм.
Скорее, на Лили.
И я думаю: Какого черта, я могу это исправить. Это смешно и раздражает, что придется переделывать три последних листа, но это не проблема. Господи, я был так поглощен настоящей Сэм, что неудивительно, что она немного просочилась в мою работу — я думаю об этом, когда слышу грохот из кухни.
Сцена на кухне была бы забавной, если бы не была такой жалкой. Сэм у стойки, руки подняты в знак капитуляции, глаза широко открыты, рот разинут, как будто она только что увидела привидение, прошмыгнувшее по полу. Вот только внизу лежит мокрая бумажная салфетка и несколько промасленных полотенец, которые пропитываются смесью из муки, разрыхлителя, ванили, растительного масла и круглых красных кристаллов сахара. Красивый розовый торт Барби. Хвост и задние лапы моей кошки измазаны тортом. Она крадется к двери.
Я хватаю ее прежде, чем она успевает убежать, и теперь, черт возьми, все это на мне.
Я несу ее к раковине.
— Господи, Сэм! Какого черта?
— Я зацепила его локтем, и он упал прямо на кошку, и я не Сэм!
— Ладно, ты не Сэм, но помоги мне, черт возьми. Открой кран. Сделай теплую воду, пожалуйста. Не горячую.
Я не могу сдержать раздражение, да и не пытаюсь. О чем, черт возьми, она думала, делая это без меня? Моя кошка ненавидит воду, если только она ее не пьет.
— Придержи ее.
Она делает, как я говорю, и чудесным образом Зои ведет себя хорошо, поэтому я набираю в ладони немного средства для мытья посуды, растираю его на кошке до пены, ополаскиваю и делаю это снова.
Затем я начинаю вытирать кошку.
Зои продолжает смотреть на меня с отвращением, пока я, наконец, не вытираю ее насухо и мы ее отпускаем. Сэм за все это время не сказала мне ни слова.
— Слушай, прости, что набросился на тебя, — говорю я ей.
— Я не Сэм. Ты продолжаешь называть меня "Сэм". Почему?
У меня нет хорошего ответа на этот вопрос. По крайней мере, такого, который она бы поняла.
— Ты мне кое-кого напоминаешь.
— Кого?
— Одну мою знакомую.
— Она милая?
— Да. Очень милая.
Это меня убивает.
— Давай уберем этот беспорядок на полу, хорошо?
— Хорошо.
Около восьми вечера я выключаю звук передачи о слонах на канале "Природа" и достаю фотоальбом. Мы почему-то перестали фотографироваться несколько лет назад, но вот мы в старые добрые времена сразу после знакомства: тридцатилетняя Сэм и я, двадцативосьмилетний, перед музеем Науки, мы любуемся фейерверком в парке Карусель, мы внизу у водопада, Сэм на скамейке в Городском парке, машет мне рукой.
— Она очень похожа на меня, — говорит Лили.
Я ничего не говорю.
На трех страницах фотографии, которые я сделал в зоологическом парке во Флориде во время нашего отпуска в 2008 году, и они, похоже, очаровали ее. Лемуры, черепахи, крокодилы-альбиносы, экзотические птицы, комодские драконы — самые крупные ящерицы на Земле. Она совсем забыла о Сэм.
Я показываю ей старые семейные фотографии. Мои мать и отец, мой брат Дэн, родители Сэм в день рождения ее отца. Похоже, они ее совсем не интересуют.
— Они очень милые, — говорит она. — А можно мне посмотреть на слонов?
Меня будит голос Лили.
— Патрик, мне страшно.
Она включила свет в коридоре и стоит в дверном проеме в пижаме с обезьянкой, прижав руки и щеку к дверному косяку, словно обнимая его. Я еще не отошел от сна, но через открытое окно слышу, что ее беспокоит.
Над стрекотанием сверчков ветер разносит вой и тявканье стаи койотов за рекой. Время от времени они пытаются завалить коров, и, как правило, празднуют, когда им это удается. Похоже, сегодня их очень много, и смесь звуков жуткая, от протяжного волчьего воя взрослых до отрывистого йип-йип-йип молодых. Что в целом похоже на безумный злой смех.
Даже стрекочущие в темноте сверчки сегодня звучат как-то зловеще.
Неудивительно, что она боится. Даже для моих ушей это жутковато.
Она выглядит такой уязвимой. Плечи сгорблены, ноги плотно сжаты, большой палец прижат к верхней губе. В чем-то она похожа на ребенка, каким я ее еще не видел. Гораздо меньше Сэм, гораздо больше Лили.
Почти как дочь, которой у нас никогда не будет.
— Все в порядке. Это всего лишь стая койотов. Они не могут причинить тебе вреда. Они далеко отсюда, за рекой.
— Патрик!
— Что?
— Мне страшно.
— Я знаю, что ты боишься, но бояться нечего. Для них это своего рода музыка, как пение, только потому, что мы не они, она звучит странно, немного пугающе. Вот и все.