.
Вот и наступает неизбежное. Страшный вопрос. Вот почему я так редко звоню.
Но я должен спросить.
— Как мама?
Я слышу, как он с силой затягивается сигаретой.
— Она спросила, кто я такой, Пэт.
Он оставляет это повисеть в воздухе какое-то мгновение. А я застыл от этих слов.
— Иногда она меня узнает, а иногда нет. Я хотел пригласить ее поесть мороженого. Ты же знаешь, как она его любит. Мне сказали, что это типично. Что при болезни Альцгеймера от сладкого отказываются в последнюю очередь. Но она так запуталась, понимаешь? Хотела купить свитер, хотя я сказал ей, что он ей не нужен. Не смогла найти шкаф для одежды. Пошла искать его в ванную.
Отец понял, что жену надо поместить в лечебное учреждение, когда однажды вечером она решила приготовить замороженную пиццу и поставила ее в духовку прямо в коробке.
— В общем, я вытащил ее оттуда, и мы поехали покататься. Я купил ей шоколадное мороженое. Казалось, ей было хорошо, она развлекалась. Она даже потянулась ко мне, улыбнулась и съела немного моего бананового десерта, совсем как маленький ребенок. Она была очень мила. Но, знаешь, она ни разу не спросила ни о тебе, ни о твоем брате. И я не уверен, что она знала, кто я, даже когда я поцеловал ее на прощанье. Даже тогда она выглядела озадаченной.
Он вздыхает, кашляет. Даже после двух лет ему все еще очень тяжело. Он меняет тему разговора.
— От брата есть какие-нибудь вести?
— Нет.
Теперь пауза с моей стороны. Мой брат Эд на два года старше меня — он стал полицейским округа Колумбия после службы в морской пехоте. Он считает, что то, чем я зарабатываю на жизнь, — смешно. А я думаю, что то, чем занимается он, — это почти преступление.
Кроме того, я думаю о Сэм.
— Что-то случилось, сынок?
— Нет, папа. Все в порядке. Я просто немного устал, вот и все.
— А как Сэм?
— Сэм в порядке. Она прилипла к телевизору.
И это правда. Я просто не говорю ему, что она смотрит.
— Передай ей привет, хорошо?
— Конечно, папа. Обязательно передам.
Еще одна пауза с моей стороны. Я представляю себе маму с шоколадным мороженым, как она тянется через стол.
— С тобой точно все в порядке, Пэт?
И я чуть не сказал ему. Чуть не проболтался, потому что я люблю отца и, возможно, он сможет меня успокоить, возможно, скажет, что все будет хорошо и заставит меня поверить ему, как я всегда ему верил, когда был маленьким, а он был таким отцом, к которому всегда можно было обратиться, который понимал, что к детям надо относиться так же, как и к взрослым, — с уважением и с открытым сердцем.
Я хочу сказать ему, что скучаю по ней… скучаю по нам. Потому что мы всегда были очень хорошей парой, не просто любовниками, а лучшими друзьями, которые когда-либо были у каждого из нас, которые говорят друг другу, когда им больно или нужна помощь, и любят рассмешить друг друга какой-нибудь дурацкой шуткой. Мы любим одну и ту же кошку. Уважаем одни и те же книги. Улыбаемся, слушая один и тот же диск Тома Уэйтса[170] в машине. Разделяем глубокое недоверие к политике, юристам и Уолл-Стрит.
Я хочу сказать ему, что чувствую себя брошенным. Как будто часть меня живет в одиночестве.
Но ему хватает и моей матери.
— Я в порядке, папа. Честное слово.
Я не могу понять, верит он мне или нет. Наконец он нарушает молчание.
— Хорошо. Навестите как-нибудь своего старого отца, хорошо? Слишком давно вы у меня были.
— Конечно, папа. Обязательно. Обещаю. Люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, сынок. Привет Сэм. Пока.
В течение следующих двух недель я буду яростно работать над Самантой. Я укрощу эту милую сучку, сохраню ее сочную задницу большой, чего бы это мне ни стоило. Срок сдачи только в конце следующего месяца, но когда я не с Лили, я одержим ею. Нельзя сказать, что листы летят один за другим — мне постоянно приходится их исправлять, но я закончу все гораздо раньше.
У нас с Лили сложилась определенная схема, она сама готовит себе хлопья по утрам, а я готовлю обед и ужин. Я работаю, пока она играет. Я слежу за тем, чтобы она каждый день принимала ванну, и — несмотря на ее протесты, — чтобы она сама мыла свои чертовы волосы. Одного раза мне было вполне достаточно. Я заказываю продукты. Я стираю белье, спуская на тормозах пятна от фекалий и все такое. Не могу заставить себя поговорить с ней об этом.
Но Лили тем временем становится все более требовательной. И ее не в чем винить. Ей скучно.
Телевизор и бисер могут увлечь лишь на какое-то время. Как и двухэтажный гламурный домик, гламурный "Кабриолет" и гламурный бассейн с горкой. Несколько дней она печет в своей духовке.
Испекла "Прелестный розовый торт Барби", "Снежные курганы", шоколадное печенье с изюмом, десерты "Смор" и брауни.
Все это немного сладковато для меня, но я делаю вид, что ее выпечка мне очень нравится.
Живая кукла также привлекает ее внимание. Не надолго. Она кормит ее, поит из бутылочки, слушает ее бессмысленную болтовню и меняет подгузники. Тедди, похоже, какое-то время выступает в роли суррогатного папы, но я чувствую его нарастающее разочарование. Живая кукла до ужаса скучная.
Погода стоит прекрасная. Она хочет выйти на улицу, познакомиться с другими детьми. Она хочет выйти на улицу и поиграть.
Но о других детях не может быть и речи.
Когда она спрашивает меня, почему, я говорю ей, что нужно ходить в школу, чтобы познакомиться с другими детьми, ее озадачивает, что она почему-то в школу не ходит. Но, по крайней мере, на какое-то время она оставляет этот вопрос.
Зои тоже хочет иногда выйти на улицу. Всегда этого хотела. Я вижу, как она смотрит в окно, стрекоча на птиц, или же таращится из-за моих ног на дверь.
Но там есть твари, которые с радостью разорвали бы ее на куски. Есть там и двуногие твари, которые сделали бы то же самое с Сэм.
Маразматик.
У боковой стены дома предыдущий владелец оставил старые ржавые качели и горку. Мы никогда ими не пользовались. Но теперь я привел их в порядок для нее. Я зашкурил ржавчину на горке, ступеньках, цепях, деревянных сиденьях и проверил цепи. Смазал шарнирные подвесы маслом. Мне пришлось заварить шарнир и два звена на цепях, но в остальном все в удивительно хорошем состоянии.
Я полирую горку абразивными губками, натираю до блеска и испытываю на себе. Я тяжело приземляюсь на задницу, вызвав у Лили смех. Надо будет подсыпать песка. Она же грациозно приземляется на обе ноги и бежит, хихикая.
Ей не нужен никакой песок.
Она рада, что выбралась на улицу. Особенно ей нравятся качели. Иногда она просит ее раскачать, я это делаю, и это вызывает странное чувство. Как будто я одновременно играю две роли: родителя или товарища по играм для ребенка, который кричит: Выше… выше… — но в более спокойные моменты это почти романтично, как будто мы снова пара влюбленных, дурачащихся как дети.
Я вспоминаю нас в парке аттракционов в Канзас-Сити много лет назад, еще до того, как мы поженились, то, как она поцеловала меня сидя на подпрыгивающей лошади, когда я ухитрился схватить лошадь за медное кольцо.
Река рядом с домом.
Она спрашивает, можно ли ей поплавать.
Там водятся щитомордники и каймановые черепахи. Черепахи обычно пугливые, но щитомордники могут быть очень агрессивными. Плывут прямо на тебя. Сэм знает, что их надо остерегаться, но будет ли их остерегаться Лили? Не будет. Думаю, что могу быть ее глазами. Она хочет плавать. Очень жарко. У нас есть причал. Почему бы им не воспользоваться?
Я так и не перенес одежду Сэм в комнату Лили, поэтому я лезу в ее ящик и выбираю любимый купальник-двойку Сэм. Ярко-синий. Когда она была в нем предыдущий раз, парни спотыкались о своих жен в баре "Пальмы Пеликановой рощи".
Пока она одевается в спальне, я кладу в сумку-холодильник пару холодных банок "Пепси" для нее и три банки пива для себя и делаю два бутерброда с колбасой и сыром. Не уверен, что сильно голоден, но, если что, смогу скормить свой рыбам, когда она наплавается.
— Патрик?
Я заворачиваю бутерброды.
— А?
— Помоги мне.
Она стоит ко мне спиной. На ней сандалии и шорты, но бретелька топа свободно болтается на плечах.
Опять эта родинка.
Я уже говорил, что у нее на спине есть ямочки Венеры? Две глубокие впадины по обеим сторонам позвоночника до самых бедер. Я защелкиваю бретельку.
— Вот. Ты готова? Полотенца взяла?
— Ага.
Мы заходим в сарай с инструментами. Против щитомордников я выбираю грабли со стальными зубьями. Никогда не знаешь наверняка.
Она подпрыгивает в нервном возбуждении. Бежит впереди меня к причалу, и не успеваю я добежать до него, как она пушечным ядром падает в илистую воду. Выныривает, улыбаясь, вытирает лицо и брызгается.
— Как вода?
Холодная! Может, и так, но не настолько, чтобы ее остановить.
Течение здесь медленное и ровное, она легко плывет обратно к причалу, разворачивается и заплывает немного дальше, затем снова возвращается и, держась за причал, отталкивается ногами, и я понимаю, что она плавает кролем, как Сэм. Она прекрасно помнит, как плавать.
Я едва не говорю что-то, но сдерживаюсь. Каждый раз, когда я произношу имя Сэм, реакция не очень хорошая.
Поэтому я замолкаю и смотрю, как плавает моя жена.
Мы ходим на реку почти каждый день, когда стоит хорошая погода. Я не позволю ей плавать в шторм. Приходится объяснять ей, что такое молния. Сам я не плаваю, а просто сижу на причале с граблями и холодильником, наблюдаю за ней и высматриваю змей. Я вырос в бассейнах с хлорированной водой, и природная вода — озера, реки, океаны — кажется мне неправильной.
Но я люблю рыбачить, а краппи[171] — отличная еда.
Я достаю удочки и коробку со снастями. Помимо моих любимых краппи, в реке можно поймать басса и окуня. Ну и сомиков, конечно, если ловить на донные снасти. И панцирных щук, которые выглядят как доисторические чудовища и очень сильно сопротивляются при вываживании. Их тела покрыты толстой броней, а челюсти усеяны длинными острыми зубами. Поймав такую щуку, вы ее не трогаете, а отрезаете крючок и оставляете ей на память. Мне попадались щуки с тремя или четырьмя крючками, свисающими из пасти, как какие-то готические украшения.