В любой нормальный день я бы высушила волосы феном, увлажнила кожу кремом, но это не нормальный день.
Теперь я хочу кофе. После душа, думаю, мой желудок с ним справится. Я накидываю халат и выхожу на кухню.
Часы на микроволновке показывают семь тридцать. Я была в душе почти час. Я сажусь за кухонный стол и пью крепкий горячий кофе, черный с двумя кусочками сахара. Сливок нет. Патрик их не купил. Он пьет черный.
Док — ранняя пташка. Он из тех старых деревенских врачей с черными сумками, которых уже почти не встретишь. Он начинает работу в восемь. Так что ровно в восемь я звоню.
У меня снова дрожат руки. Не думаю, что это из-за кофе.
Милли, его секретарша-медсестра, сразу же берет трубку.
— Привет, Милли, это Сэм. Он уже пришел?
На другом конце повисла странная пауза.
— Сэм? Я так рада тебя слышать, дорогая. Я сейчас вас соединю.
Затем на линии док. В его голосе слышатся удивление и радость.
— Сэм! Черт возьми, девочка, ты заставила нас поволноваться!
И услышав его голос, я не могу сдержать внезапные слезы. Рассудительная Саманта Берк совершенно не в себе.
— Джон, что случилось? Я не понимаю… что происходит… Я не… я… каким-то образом я потеряла дни, недели, я не помню… и Патрик не хочет… он… он просто… наша гостиная разрушена, и мое свадебное платье… Джон? Кто такая Лили?
Воцаряется тишина.
— Сэм, Лили — это ты, — говорит он.
Так я узнала, что восемнадцать дней была маленькой девочкой.
Он просит меня успокоиться и рассказать все с самого начала, и я рассказываю ему о том, как проснулась, о странной, пугающей реакции Патрика, о том, как он спал, о разгромленной гостиной, о детских игрушках и обо всем остальном, и я стараюсь говорить медленно, но это трудно, я знаю, что пропускаю какие-то моменты, но он терпеливо слушает, не перебивая, а потом рассказывает, как Патрик привел меня к нему в кабинет, о своей беседе со мной, о результатах МРТ, которые оказались отрицательными. Он говорит мне, что Лили была умным, вежливым ребенком лет пяти-шести. Он говорит мне, что, по-видимому, я страдала избирательной потерей памяти и возрастной регрессией — он избегает словосочетания раздвоение личности, — что я, например, узнавала свою кошку, но не своего мужа.
— Я дал ему адрес и телефон психоаналитика, Сэм. Я хотел, чтобы он немедленно тебя ей показал. По какой-то причине Патрик хотел попытаться вернуть тебя сам. Думаю, ему это удалось.
— Боже мой, Джон, неужели это случится со мной снова?
— Честно говоря, не знаю. Обратись к психотерапевту.
— Я так и сделаю.
— Вот и хорошо. И судя по тому, что ты мне рассказала, Патрику тоже нужно к нему обратиться. Скажи ему, чтобы он дал тебе ее адрес и телефон. Я бы сам сегодня встретился с Патриком, но мне надо быть в Оклахома-Сити в десять часов, и я пробуду там весь день. Я очень рад, что ты меня застала. Вы можете приехать завтра?
— Да, я прослежу за этим.
— Хорошо, в девять часов. А пока дай ему отдохнуть. Он пережил настоящий шок. Тебе желательно что-нибудь принять. В доме есть валиум или что-нибудь в этом роде?
— Думаю, да. Я проверю.
— Если тебе что-то понадобится, позвони Милли. Я оставлю рецепт.
— Спасибо, Джон. Спасибо.
— Не за что, Сэм. Сейчас постарайся расслабиться, а утром увидимся.
Я сижу с остатками кофе и размышляю о случившемся. Слишком много информации, чтобы переварить все сразу, и это относится ко всему утру. Нужно, чтобы Патрик рассказал мне обо всем остальном, но док сказал, чтобы он отдохнул, так что пусть отдыхает. Сейчас главное — заняться делом.
Я собираюсь навести порядок в нашем доме.
В спальне Патрик отвернулся к окну, а Зои свернулась калачиком на сгибе его руки. Я подхожу и чешу ей шею и макушку. Она мурлычет.
Я вешаю халат, надеваю трусики, джинсы, майку с Джими Хендриксом и кроссовки. Закрываю дверь спальни, чтобы там не было слышно шума, и вытаскиваю пылесос из шкафа в прихожей и корзину для мусора из кухни.
Любимая мягкая игрушка Зои лежит возле плинтуса у входа в гостиную. Я поднимаю ее и осматриваю на предмет осколков стекла. На ней ничего нет. Она избежала всеобщего разрушения.
Наша кошка очень странно относится к этой вещи. Время от времени она воет, и этот громкий печальный заунывный звук исходит из нее каждый раз, когда игрушка оказывается на полу, на кровати, или на диване, где она кладет ее прямо перед собой.
Эта игрушка-смокинг, по предположению Патрика, напоминает ей члена семьи — возможно, умершего или потерянного брата или сестру. Я говорила ему, что это нелепо. Но судя по звуку, который она издает, он, возможно, прав.
Я отбрасываю ее с дороги в сторону спальни и включаю пылесос. Он с ревом оживает.
Некоторое время после этого я осознаю только свою борьбу со стеклом и звон стекла, пролетающего через металлическую трубку. Когда я добираюсь до плаката Патрика с "Невероятным Халком" в рамке, пивной бутылки и разрисованного абажура, я осторожно собираю большие куски и кладу их в мусорную корзину. Мелкие осколки звенят в трубке пылесоса.
Волшебная палочка[176] так называется, потому что она волшебная? На мгновение возникает желание захихикать. Интересно, на что был похож смех Лили?
Я ставлю на место журнальный столик, лампу и каминный экран и отряхиваю свадебное платье. Осматриваю его на предмет повреждений. На шлейфе засохшая кровь. От конца молнии вниз идет небольшой разрыв около дюйма длиной. Кровь можно отмыть, а разрыв починить, но фату не починишь, она разорвана на куски.
И тут меня осенило. Это моя работа. Разбитое стекло, перевернутая мебель, разорванное платье.
Я все это сделала.
Маленькая девочка внутри меня. Но и я тоже.
Приведя все в порядок и убедившись, что все стекла собраны, я приступаю к разбору того, что Лили натворила, пока меня не было. Свадебное платье отправляется в корзину для чистки и ремонта.
Тедди возвращается за стеклянную дверцу комода в нашей спальне. Патрик все еще спит мертвецким сном, если не сном праведника. В комнате для гостей — ее комнате — я собираю всех Барби, думая, что когда-нибудь мне придется избавиться от этих купальников, одеть их в нормальную одежду и положить рядом с Тедди, где им самое место.
Коробки от всех игрушек лежат в шкафу в гостевой комнате. Я не удивилась, обнаружив их там. Патрик — закоренелый барахольщик.
По какой-то причине я хочу, чтобы детская духовка немедленно исчезла из моей кухни.
Я вытаскиваю коробку из кучи и на кухне упаковываю всю эту нелепую ярко-фиолетовую штуковину вместе со всеми кастрюлями, формочками и коробочками. Я тащу коробку обратно в гостевую комнату и заталкиваю далеко под кровать.
И тут я во второй раз замечаю полупустой стакан молока на прикроватной тумбочке. Луч солнечного света, пробивающийся сквозь деревья, делает пленку на стакане непрозрачной.
Интересно, как долго он тут простоял? Обычно ребенок пьет молоко прямо перед сном.
Но прошлой ночью я спала в нашей кровати с Патриком, а не здесь.
И эта мысль бьет меня, как кирпич, со всеми вытекающими последствиями, я вдруг понимаю, чего избегала с момента утреннего разговора с доком — я проснулась в его постели, в нашей постели, наконец, снова став Сэм, со спермой Патрика, вытекающей из меня.
Я была не права. Он был мне неверен. Он спал с Лили.
Образ проносится в моем сознании, как паук в паутине. Я сижу в темном кинотеатре с моим дядей Биллом, которого я люблю за его кривую улыбку, глубокие голубые глаза и вьющиеся рыжие волосы. Мне десять лет, поэтому логика не имеет значения. Важна любовь.
Дядя Билл переехал жить к нам в свободную комнату, и много позже я узнаю, почему. Он был под присмотром моего отца. Отец поручился за него перед местной полицией, всех он знает, и большинство из них — его друзья. Билл — бывший почтовый работник, которого поймали на краже денег и чеков из почтовых отправлений. Мой отец заключил сделку, чтобы замять это дело.
Либо он живет с отцом, либо пойдет под суд. Билл мудро выбрал первое.
Но сейчас в этом кинотеатре — после обеда в пиццерии "Бонвини" и дня в Колониальном театре, — подарок Билла на мой десятый день рождения, — его рука легла на мое голое левое колено. По сей день я не могу вспомнить название фильма, хотя знаю, что в то время очень хотела его посмотреть, потому что все, что я помню, — это страх и смущение, унижение, которое я испытала, когда эта рука двигалась под моей юбкой, вверх по ноге, по бедру и между ног, поглаживая меня.
Около года назад я производила вскрытие девятилетней девочки, которая повесилась на трубе в подвале своего дома на ремне отца. Самоубийства среди детей младше двенадцати лет редки, но не являются чем-то неслыханным. У этой девочка были видимые следы кровоподтеков во влагалище и разрывов внутренних органов. Как выяснилось, отец вставлял в нее пенис одновременно с расческой.
Самоубийства среди детей редки, но все мы знаем, что жестокое обращение с детьми не редкость.
Помню, как я разозлилась в тот день, готова была рвать и метать. Это было совсем не профессионально. Мне удалось скрыть этот факт от коллег, но, приехав домой, я выместила свою злость на Патрике, ему здорово досталось, и он согласился со мной, что есть люди, которые только называются людьми, а на самом деле, не относятся к роду человеческому, у них отсутствует сочувствие к другим и чувство справедливости.
Я и теперь злюсь. Злюсь на себя за то, что не рассказала о дяде Билле.
Злюсь на Патрика за то, что он предал меня таким странным противоестественным способом, и за его слова в тот день.
Я чувствую, как во мне медленно разгорается огонь.
Я знаю, от чего прячется Патрик. Он прячется от того факта, что прошлой ночью он трахал ребенка. И он это знал.
Я иду в спальню. Кровать пуста. Патрика нет.