— Ой! Волшебный кнут сломался, ну и дела! Ты, уважаемый, не беспокойся, у меня есть один семейный рецепт, которым пользовалась даже наша высокочтимая императрица. Я его никому не открывал. В прошлом году, когда начальник уезда Жуань облысел, я даже ему не раскрыл этот рецепт, а написал для него только указание. Указание и тайный рецепт — это разные вещи. Когда мой отец передавал мне рецепт, он на словах добавил две самые важные фразы: «Зеленый дракон и киноварный феникс вместе рождают божественную силу; черный пес и белая курица — сколько ни пользуйся, пользы не будет». Дурень-Второй — человек необыкновенный, и коса его — сокровище, доставшееся ему от предков, воспользуйтесь этим рецептом да оградите его от дурного глаза, и у него снова отрастут самые лучшие черные волосы!
— Прекрасно! — воскликнул Цзинь Цзысянь. — Я верю тому, что досталось нам от предков! Мне сказали, что в немецкой аптеке в Цзычжулине продается какая-то «животворная мазь Байэр», будто бы очень помогает, а я вот не верю. Не верю, что иностранцы понимают больше, чем наши предки.
У хозяина Фэна брови поползли вверх, и он засмеялся. Он запер дверь, открыл стоявший в углу комнаты сундук, разрисованный цветами и грушами, достал из сундука шкатулку из сандалового дерева, щелкнул замочком и извлек на свет завернутый в сунскую парчу мешочек. Он снял опоясывавшую мешочек ленточку, одну за другой развернул несколько шелковых и бумажных оберток и наконец вытащил из мешочка старинные рецепты, лежавшие под яшмовыми пластинками. Бумага, на которой они были написаны, пожелтела, но аккуратно выведенные иероглифы были видны все так же отчетливо. Хозяин Фэн бережно положил эти листки на стол, придавил их прессом, взял бумагу и кисть и принялся переписывать их, подробно разъясняя, как применять каждое лекарство:
— Это снадобье «тысячи цзиней». Крапивный лист, кунжутный лист… по три ляна… Варить в рисовом отваре… когда он станет теплым, господину Дурню-Второму следует мыть в нем волосы. Помогает росту волос и укрепляет их корни. А вот «Снадобье божественной мудрости», высокочтимая императрица любила его больше всего. Состоит из трех частей: орехи торреи, три штуки, очищенные; косточки персика, две штуки, в кожуре; иглы кипариса, один лян, сырые, смешать и вскипятить. Запомни, для этого нужна талая вода, ни в коем случае не берите обычную воду из реки или колодца. Когда все хорошенько выварится, макать в нее гребенку и расчесывать ею волосы. От косточек персика получается «мягкая кожа, черные волосы». Если волосы с рыжинкой, прибавь одну косточку персика… Запомнишь?
Цзинь Цзысянь, потирая от удовольствия руки, сказал:
— Замечательно, уж теперь мы сбережем волшебный кнут!
Потом он спросил:
— Сколько это стоит, я заплачу!
Хозяин Фэн хоть и бесхарактерный, но и его легко зажечь. Увидев, как радуется Цзинь Цзысянь, он тоже воодушевился. Вежливо сложив руки, он сказал:
— Денег не возьму! Сберечь волшебный кнут — значит сберечь дух, завещанный нам предками. Я дарю эти рецепты!
Потом он переписал для Цзинь Цзысяня еще два рецепта: «Мазь богов» и «Аромат богов». Первое снадобье надо было втирать в волосы, а другим надо было брызгать на них. Хозяин Фэн попросил Цзинь Цзысяня купить все необходимое для приготовления снадобий в разных аптеках, чтобы никто не мог тайком списать рецепты. В аптекарском деле кража чужих секретов самое большое зло.
Цзинь Цзысянь подумал, что он и впрямь повстречался с хорошим человеком. Осыпав хозяина Фэна благодарностями, он обежал аптеки и быстро подобрал все, что было записано в рецептах. Лечение пошло успешно. В этих снадобьях словно сила волшебная сидела. Через несколько дней волосы Дурня-Второго уже были черными и лоснились, будто их облили тушью и смазали маслом. Потом глядят — они разбухли и выросли, точно стебли травы весной. Прошло полмесяца, и вдруг на кончиках волос появились черные и блестящие стрелки, словно молодые побеги на старом стебле. От их вида члены семейства Цзиней кричали от радости. К тому же лечению, казалось, сами небеса помогали: частенько шел снег, раза два или три выдался такой снегопад, что снегу навалило больше чем на чи. Цзинь Цзюйхуа готовила лекарства в талой воде и каждый день расчесывала Дурню-Второму волосы, глядь — а они каждый день растут на три фэня[35]. Пришла весна, и лоснящийся, черный, как воронье крыло, толстый и длинный волшебный кнут стал словно прежний.
Дурень-Второй несколько раз его опробовал — не отличишь от того, что было.
К этому времени повсюду уже говорили, что Дурень-Второй не погиб и не был увезен иностранцами за море, а что его коса сгорела от лампы и он, словно петух с выщипанным хвостом, прячется в доме своего тестя Цзинь Цзысяня. Нашелся добрый человек, выдумал какой-то предлог и пришел в дом семейства Цзиней, чтобы предупредить об этих слухах. А Цзинь Цзысянь из этого «предупреждения» понял, что новая молва пошла гулять из уст хозяина Фэна. Он подумал, что тут нет ничего страшного. Ведь он сам так все и наплел хозяину Фэну. Хорошо, что в тот день он был осторожен и не сказал всей правды, а иначе все узнали бы, что волшебный кнут был прострелен заморской винтовкой, и быть бы тогда неприятностям! Этого он больше всего боялся. Чем больше он думал о новых слухах, тем больше сердился, он даже хлопнул по столу и хотел было идти к хозяину Фэну, чтобы посчитаться с ним, но, успокоившись немного, подумал: какой прок ругаться с таким бесхарактерным человеком, как хозяин Фэн? Пусть он размазня — от этого он еще больше сможет навредить. Он мысленно сказал себе:
— Тут получается точь-в-точь по старинному изречению: кого жалеешь, того надо больше всего бояться!
Дурень-Второй стал успокаивать тестя:
— Ну к чему сердиться, завтра я пройдусь по улице, и все эти слухи исчезнут!
На следующий день Дурень-Второй в сопровождении жены и тестя прошелся по городу. Все видели Дурня-Второго, и все видели у него на голове волшебный кнут, тут же все пересуды прекратились. Видно, сплетни не могут большого вреда причинить и не надолго задерживаются в головах людей. Они словно газы в животе — мало-помалу выходят наружу.
Хотя в глазах других людей волшебный кнут был все так же могуч, в душе у него не было прежнего спокойствия. Воспоминание о том, как в тот день неизвестная заморская винтовка прострелила ему косу, висело камнем у него на сердце, отнимало у него все радости. Хотя перед людьми он был обладателем всемогущего волшебного кнута и большая доска с надписью «Распространяющий величие государства» по-прежнему висела в его доме, он чувствовал в себе какую-то пустоту, словно он лишился какой-то самой главной точки опоры. Коса на голове словно погрузила его в яркий и долгий сон. Теперь он, неожиданно для себя, пробудился от этого сна, и волшебные чары косы как будто рассеялись.
В последний год дела у Цзинь Цзысяня шли плохо. Желающих купить его «восемь разрушившихся вещей» становилось все меньше и меньше. Каждый день он вздыхал и причитал, несчетное число раз повторяя: «Хоть древние песни прекрасны, они ныне людям не по нраву».
Но если не продавать картины, то нечего будет есть, а в брюхе сила, перед которой никто не устоит. Он заделался рисовальщиком, живым и мертвым рисовал портреты. Как раз в это время появилась заморская фотография, за небольшую плату человек мог получить свой образ, весь, какой он есть, запечатленным на фотокарточке. Хотя заморская фотография прямо-таки чудеса творила, но и у нее был недостаток — фотокарточки не могли быть большими, портреты по размерам должны были быть куда больше.
Но не успел он приноровиться писать большие портреты с фотокарточек, как появилась опять-таки заморская техника ретуширования, люди на фотографиях стали большими, да и снимки стали такими же достоверными, как рисунок. От этого Цзинь Цзысянь даже аппетита лишился, бранил на чем свет стоит иностранцев; наткнувшись на что-нибудь заморское, тут же принимался его ругать, клялся, что не будет покупать заморских товаров, и даже разбил стоявшие дома заморские часы. Но после года гэнцзы городские стены снесли, ворот не стало, никто уже не бил в барабан, когда их открывали и закрывали, в башне для барабанщиков сидел заморский караул, а большие часы «из ста восьми рычагов» давно встали. Ему оставалось только узнавать время по солнцу, и он, конечно, частенько ошибался. Но он дал зарок: заморских часов не покупать, и упрямо его держался.
В это время Дурень-Второй и Цзинь Цзюйхуа уже переехали обратно на западную окраину, но им приходилось каждый день помогать Цзинь Цзысяню. Дурень-Второй видел, что дела у тестя идут все хуже и хуже и тому приходится все туже затягивать пояс, вот он возьми и скажи Цзинь Цзысяню:
— У нас с Цзинь Цзюйхуа детей так и не народилось. Видно, не смогу я исполнить завет передавать искусство бить косой только детям. Я думаю, что, во-первых, нельзя, чтобы гунфу моих предков пресеклось, а во-вторых, чтобы есть трижды в день, иметь хворост и рис, масло да соль, на то деньги надобны. А когда в животе пусто, ни о чем другом уже и думать не будешь. Я решил открыть школу, взять себе учеников, да вот не знаю, не поступаю ли я вопреки заветам предков?
Цзинь Цзысянь ничего не ответил, думал три дня, а потом сказал:
— Я думаю, ничего другого не остается. Если только не передать свое гунфу иностранцам, то, наверное, вины перед предками не будет. Но в ученики надо обязательно отобрать хороших людей, пусть их будет мало, но будут лучшие из лучших, нельзя, чтобы дом наш был опозорен.
Дурень-Второй думал, что его тесть, как человек преданный всему древнему, воспротивится такому нарушению заветов предков. А услышал его слова и от неожиданности даже сам испугался. Подумал, что предки рассердятся на него.
Цзинь Цзысянь согласился еще по одной причине, о которой он не сказал. А причина эта была та, что Цзинь Цзюйхуа не могла родить Дурню-Второму наследника, и, если бы тот твердо соблюдал запрет не передавать свое гунфу чужим, у него могла бы появиться мысль взять вторую жену. Вот почему семейство Цзиней стало уговаривать его открыть школу и набрать учеников, а Цзинь Цзюйхуа все показывала ему пустые мешки, пустые солонки и пуст