— Ты и дальше намереваешься так жить? Есть у тебя какие-нибудь планы насчет будущего, если удастся развестись?
Ответила она довольно откровенно:
— «Этой женщине в конце концов придется подыскать себе мужа» — может быть, ты это хотел сказать, да только не осмелился? Спасибо за заботу. Возможно, в будущем я встречу идеального человека, близкого по духу, может быть, мы станем друзьями, поженимся даже. Если же такого человека встретить не доведется, предпочту остаться одинокой. Не соглашусь ни на Ли Сочжу, ни на Ван Сочжу, ни на Чжан Сочжу, ни на другого подобного, чтобы не пить горькую чашу. Тому, кто не может найти близкого по духу человека, обрести настоящую любовь, иметь любимого, лучше быть одиноким. Непонятно, почему мужчине позволительно жить бобылем, если он этого хочет, а одинокая женщина тут же навлекает на себя осуждение? Я, к примеру, могу найти работу, чтобы прокормить себя, а в свободное от работы время учиться в вечернем институте, могу заняться самообразованием, делать много разных других дел; неужто это плохо? Я не хочу походить на некоторых современных девиц, ради обеспеченной жизни готовых выскочить за любого, кто имеет собственный дом, деньги, цветной телевизор, не интересуясь, есть ли между ними взаимопонимание или нет. Мне нужен партнер, с которым у нас будет общий язык и в котором я найду отклик на свое чувство. Конечно, для всего этого требуется выполнить предварительное условие — развестись с Чжао Сочжу!
— Человека, о котором ты мечтаешь, вероятно, можно найти, но можно никогда и не встретить. Мой жизненный опыт подсказывает, что действительность с человеческими желаниями не считается. Сейчас ты уповаешь на свою молодость, преисполнена высоких помыслов и, наподобие бумажного змея, занесенного высоко в небеса, сумеешь какое-то время просуществовать за счет возвышенной мечты, но ведь змей-то этот не в состоянии вечно парить в вышине! Подчас действительность диаметрально противоположна мечте человека, к тому же она неимоверно могущественна, и ей ничего не стоит принудить человека поступать в соответствии с ее логикой, а людей, идущих вразрез с ее волей, она приводит к поражению, — сказал я с уверенностью, что в моих словах заложена непреложная истина.
Она ответила усмешкой:
— Спасибо за наставления. Но мое достоинство в том, что я еще не настолько «практична». Душа человека, лишенная полета, воображения, скучна, как пустыня; у чересчур практичного человека мир бытия сведен к клочку пространства, находящемуся перед его носом!
Как-то сразу я почувствовал, что на ее слова возразить мне нечем. Перед этой женщиной, у которой, судя по всему, сложилась своя система взглядов, зрелых и ясных, мое общепризнанное красноречие, порождавшее порой и во мне изрядную долю гордости, в эти минуты стало ущербным, беззубым, слабым и истощенным, словно иссякнувший родник. И пусть я еще не успел детально поразмыслить над тем, что она сказала, разобраться, где в ее словах правда, где неправда, тем не менее я уже должен был признать, что ее доводы сразили меня наповал. Острым кинжалом ее аргументы прошли сквозь мои убеждения, успевшие затвердеть и оттого ставшие для меня незыблемыми истинами. Теперь в моем сознании они обратились в прах. По крайней мере высказывать их не имеет смысла, она покорила меня своей убежденностью. Да! Зачем мне было убеждать эту женщину, осмелившуюся прямо смотреть себе в лицо, не побоявшуюся пожертвовать всем, чем обладала, согласившуюся на эти тяжелые условия, пренебрегшую злой людской молвой, отважно устремившуюся к жизни, о которой лелеяла прекрасную мечту! Для того, чтобы всю оставшуюся жизнь продолжать играть роль трагической актрисы в социальной драме, доставшейся нам в наследство от прошлого, и изо дня в день пожинать вчерашние, горькие плоды? Разве в мои обязанности входит убеждать ее подчиниться несправедливому и даже абсурдному для нее диктату?.. Нет, так поступить я не могу…
Я поднялся.
— Мне пора возвращаться. Время — ровно десять, сейчас пойдет в город автобус.
Она взглянула на меня, ничего не сказала. Взяла листок бумаги, написала записку, оставила ее отцу, достала из-за двери небесно-голубой полиэтиленовый зонт и обратилась ко мне:
— Я провожу тебя.
— Что ты! Зачем? Не надо.
— Нет, нет. На улице сильный дождь. А до автостанции не так далеко.
Она все же настояла на своем. Бывает в людях такое доброе упрямство.
Отворив дверь, я убедился, что дождь действительно идет нешуточный; мне нечем было прикрыться, поэтому церемониться я не стал.
Мы вышли из дома. Она раскрыла зонт, стараясь укрыть от дождя нас обоих. Мы шли под монотонный и частый перестук дождевых капель по полиэтиленовому зонту. Молчали.
На автостанции я купил билет. Перед тем как войти в автобус, спросил:
— Может быть, ты хочешь, чтобы я помог тебе в чем-нибудь?
От этих неофициальных слов у нее взметнулись вверх брови, потом в глазах появилась благодарная растроганность — такое я увидел впервые за два часа моего с ней общения. И сразу представление о ней как о человеке крутом, замкнутом и твердом, которое не покидало меня на протяжении всей нашей беседы, переменилось. Теперь в ней зримо проступила естественная женственность.
Чуть-чуть помедлив, неожиданно просительным тоном она тихо сказала, четко произнося каждое слово:
— Я бы очень просила вас больше не возвращать меня в прошлое!
От этой просьбы, от мыслей о ее молодых годах, о ее необычной судьбе мне неожиданно сдавило грудь.
— Постараюсь, — машинально проговорил я.
— Спасибо, — почти шепотом поблагодарила она и опустила голову. Слово это прозвучало искренне, от сердца, что я уловил совершенно точно.
Водитель автобуса посигналил. Скоро отправление. Я вышел из-под зонта, который она держала, подошел к дверце автобуса. И в этот момент заметил насквозь промокшее правое плечо Чжо Найли. Чтобы на меня не попадал дождь, она, оказывается, старалась держать зонт главным образом надо мной…
— Возвращайся домой! — Я сделал жест рукой, давая понять, чтобы она поскорее уходила.
Я нашел свое место в автобусе, сел. Через окно увидел ее. Она стояла на прежнем месте, мне не махала. Сквозь пелену дождя был отчетливо виден ее отрешенный взгляд. Взревел мотор. Не шевелясь, она продолжала стоять. Автобус тронулся, расстояние между нами стало быстро увеличиваться. За стеклом, по которому текли потоки воды, виднелось голубое пятно, становившееся все более и более смутным. То был ее зонт.
Встреча с ней меня глубоко растрогала. Я подумал, что надо обязательно убедить Чжао Сочжу дать ей развод. Но как его убедить? Ведь я никогда не видел этого человека.
2. Чжао Сочжу
Утром следующего дня я на велосипеде отправился в большую производственную бригаду Даюйшу Чжаоцзятуньской коммуны. Путь предстоял неблизкий и нелегкий. Раскисшая от вчерашнего дождя дорога за ночь, после весеннего мороза, стала твердой и скользкой. Я забыл захватить перчатки, руки у меня окоченели и держали руль с великим трудом. Вдобавок ко всему на этом вконец разбитом проселке, изобиловавшем крутыми поворотами, от тяжело груженных крестьянских подвод в распутицу образовались многочисленные и глубокие колеи, теперь замерзшие. Ехать по такой дороге на велосипеде было делом рискованным: переднее колесо то и дело проваливалось в колею и его заклинивало. Просто непостижимо, как я ухитрялся держаться в седле и не сломал себе шею.
С горем пополам я добрался до бригады Даюйшу и отыскал дом Чжао Сочжу. За забором, сложенным из камней на глине, стоял крытый серой черепицей, поблескивающий оконными стеклами дом, обращенный фасадом к югу. В доме три комнаты, определил я. На тщательно подметенном дворе росли большие вязы, почки на них еще не набухли; вязы отбрасывали тощие тени на двор и за его пределы.
Рассыпавшаяся по двору, крыше, ветвям деревьев воробьиная ватага весело щебетала, но двор все равно выглядел опрятным и тихим. Я толкнул калитку, сплетенную из терновника, жердей и толстой проволоки; воробьи вспорхнули и улетели. Вошел во двор, прислонил велосипед к внутренней стороне ограды, направился к жилищу.
— Товарищ Сочжу, вы дома?
Никто не откликнулся. Подойдя ко входу, я обнаружил, что дверь заперта, между створками двери была продернута железная цепочка, на ней висел замок. Между створками остался узкий просвет. Значит, хозяина нет дома. Я припал к просвету, заглянул внутрь и весь похолодел. Думаю, что и любой другой на моем месте содрогнулся бы при виде картины, представшей перед моими глазами.
В помещении, прямо напротив двери, стоял квадратный стол, за его массивные ножки в противоположных концах стола были привязаны двое малышей. Видимо, это как раз и были близнецы — сыновья Чжо Найли и Чжао Сочжу.
Я прижался губами к щели, собираясь спросить их про отца, но в последнюю секунду спохватился, сообразив, что оба мальчика спят: один — прислонившись спиной к ножке стола и уронив голову на подобранные колени, другой — лежа боком на земляном полу и обратив личико к теплым солнечным лучам, пробивавшимся через окно.
На лицах мальчиков были различимы следы размазанных по щекам слез. Спали они крепко. Лежавший на боку мальчонка сопел размеренно и ровно, из уголка его ротика протянулась тонкая струйка слюны, блестевшая в лучах солнца, как паутинка. Возле ребят на полу в беспорядке стояли маленькие чашки с остатками каши, валялись ложки, лепешки, куски батата, какие-то бумажные обрывки и радужно раскрашенная глиняная обезьянка-свистулька. Все это отец оставил для сыновей. Он ушел из дому, наверно, давно, дети тут ели, играли, наплакались вдоволь и, умаявшись, уснули…
От увиденного у меня больно сжалось сердце. И хотя я еще не встретился с Чжао Сочжу, картина, свидетелем которой я оказался, поведала немало о его жизни.
Только приготовился я отойти от двери, чтобы отправиться на поиски Чжао Сочжу, как услышал за спиной скрип: в калитку вошел крупный мужчина с тяжелым мешком зерна на плечах. Мешок закрывал часть его лица. Уверенно ступая, он двигался прямо на меня. Во всей его