Красотку Шварц, старшую надзирательницу, я немного знал. Высокая статная матрона с одутловатым лицом и слегка заметным немецким акцентом. Хотя злые языки говаривали, что Красотка в свое время зверствовала в концлагере, судя по документам, она покинула Германию в 1931 году. Несмотря на крутой нрав, Красотка порой искренне сочувствовала своим заключенным. Вот и сейчас, когда я упомянул Хелен Пиласки, она кивнула и сказала:
— Я рада. Она, конечно, холодная и высокомерная, но заслуживает, чтобы её защищал такой классный адвокат, как вы, мистер Эддиман.
— Вы ей симпатизируете?
— Моя профессия не дает мне права симпатизировать заключенным. Убийство я осуждаю всегда. Подождите здесь — я её приведу.
Минут десять спустя Красотка вернулась и привела Хелен Пиласки.
Первое, что мне запомнилось в Хелен Пиласки, было не её лицо и даже не фигура, а — походка. Она передвигалась с какой-то переливающейся, кошачьей грацией. Словно балерина. Войдя, Хелен остановилась посреди комнаты, а Красотка сказала, что вызвать её я смогу, нажав на кнопку, и удалилась, оставив нас вдвоем. Роста Хелен была высокого — по меньшей мере пять футов восемь дюймов.
Она смотрела мне прямо в глаза — спокойно и, как мне показалось, с некоторым вызовом. Глаза у неё было иссиня-серые, широко расставленные, рот — большой и чувственный. Золотистые волосы были собраны в пучок на затылке и небрежно перехвачены заколкой. Крепкая спортивная фигура. Бросалась в глаза поразительная прямота, с которой Хелен держалась — такое мне приходилось видеть только в фильмах про африканок, расхаживавших с тяжеленными кувшинами на головах.
Одета Хелен была в тюремное платье из выцветшей голубой джинсовки, слишком длинное и плохо подогнанное; на ногах у неё были простенькие парусиновые туфли. Несмотря на это, Хелен сразу поразила меня как необыкновенно красивая и яркая женщина. Описывая её, я пытался расчленить её красоту на отдельные составляющие, но почти сразу убедился, что это невозможно. Истинно красивой женщина может быть только во всем сразу, включая и то, как она о себе думает и как держится. В этом смысле Хелен Пиласки была неописуемо прекрасна, и, говоря это, я имею в виду не кукольно-бездушную красоту, навязанную нам Голливудом и бульваром Заходящего солнца, но ту истинную красоту, которая стара как мир, красоту, которой поклонялись древние эллины, без устали пытаясь воплотить её в мраморе или живописи. Впрочем, возможно, что такое впечатление сложилось только у меня. Спорить не стану.
Я предложил ей присесть, представился и изложил цель своего визита.
Хелен выслушала меня молча, да и затем, когда я закончил, не проронила ни слова. Она вообще не открывала рта с тех пор, как вошла. Мне стало не по себе.
— Итак? — произнес я.
Хелен промолчала.
— Мисс Пиласки, я ваш адвокат. Это для вас хоть что-нибудь значит? Я ведь не ищу работу на свою голову — просто меня назначили защищать вас, и я собираюсь честно выполнить свой профессиональный долг. Я бы хотел услышать ваше мнение по этому поводу.
— По какому поводу? — спросила она. Кейпхарт был прав. Голос у неё был низкий, спокойный и бесстрастный. Дикция — безукоризненная.
— По поводу того, что меня назначили защищать вас.
— Понимаю, — кивнула она. — Что вы хотите от меня услышать?
— Послушайте, мисс Пиласки, давайте договоримся сразу: если вам что-то во мне не нравится — я сам, моя внешность или…
— Я ровным счетом ничего против вас не имею, мистер Эддиман.
— Кто сказал вам мою фамилию?
— Разве не вы сами? Значит, надзирательница.
— Я только хочу, чтобы вы поняли, мисс Пиласки, — вам необходима помощь.
— Почему?
Вот как это все начиналось — она меня просто бесила. Ее отстраненность, безучастность и наплевательское отношение так действовали на нервы, что в первые минуты я мечтал лишь об одном — послать Хелен Пиласки и Чарли Андерсона ко всем чертям и пожелать гореть вечным пламенем в геенне огненной; поразительно, но при этом меня с не меньшей силой снедало и раздирало другое желание — понравиться ей, заставить её принять меня, понять, что я ей необходим.
Чертовски скверный способ знакомства с клиентом. И — абсолютно неправильный.
— Потому что, — начал я, отчаянно стараясь не терять спокойствия, — вы угодили в беду и вам грозят страшные неприятности. Вас обвиняют в убийстве одного из самых влиятельных и высокопоставленных граждан Сан-Вердо и собираются предъявить обвинение в убийстве первой степени. Вы понимаете?
— Наверное, — безразличным тоном произнесла Хелен. — Вы имеете в виду — предумышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.
— Я имею в виду, что именно такое обвинение выдвигается против вас.
— Разумеется.
— Что значит — разумеется?
— Я ведь об этом уже давно думала. Пусть не слишком долго, но все-таки заранее знала о том, что убью Алекса Ноутона, и именно так и поступила.
— Пока вас ещё обвиняют просто в убийстве! — подчеркнул я. — Вы ведь ещё не признали на следствии, что и в самом деле убили судью Ноутона, или что хотя бы обдумывали такую возможность.
Хелен посмотрела на меня так, точно услышала забавную шутку — не слишком лестный взгляд, но, по крайней мере, нечто новое по сравнению с полным безразличием, свойственным ей до сих пор.
— Могу я звать вас Блейк? — спросила вдруг она. — Или — мистер Эддиман?
— Лучше — Блейк. Нам придется познакомиться довольно близко.
— Хорошо. А вы зовите меня — Хелен, а не Пиласки. Славянские корни моей фамилии могут вызывать у людей ненужные ассоциации. Порой мне самой кажется, что такие фамилии…
— О Боже! — не выдержал я.
— Неужели, Блейк, вы всегда так огорчаетесь, когда люди ведут себя не так, как вам хочется?
— Что вы хотите этим сказать? — тихо спросил я, уже вконец рассвирепев и готовый послать всех ко всем чертям.
— Как и все остальные, — задумчиво произнесла Хелен, — вы очень легко заводитесь. В вас накопилось так много ненависти, страха и недоверия…
— Минутку, черт возьми! Я пришел сюда с предложением защищать вас, мисс Пиласки, а не выслушивать дурацкие нотации…
— А разве я приглашала вас, Блейк?
У меня чуть челюсть не отвалилась.
— Я просила вас меня защищать? — продолжала она. — И — как защищать? Каким способом? Всякими вывертами, которые нужны лишь для того, чтобы легче отправить меня на виселицу? Не играйте со мной в кошки-мышки, Блейк Эддиман, и не вымещайте на мне свой дурной нрав и разочарование. Мне это ни к чему. Думаю, что вам лучше уйти.
Но я не ушел. Я молча сидел и пожирал её глазами.
— Пожалуйста, уйдите.
Я не шелохнулся.
— Вы сбиты с толку и растеряны, — сказала она. — Все вы почему-то не знаете, чего хотите…
— Может быть, это вы сбиты с толку, Хелен?
— Может быть. Я рада, что вновь стала для вас — Хелен.
— Спасибо. Это правда, что вы не хотите, чтобы вас защищали? Или это просто поза?
— Что значит — поза?
— Способ воздействия на людей.
— Так можно воздействовать на людей? Тем, что я отказываюсь от защиты?
— Возможно. Трудно сказать, на что поддаются люди.
— А зачем мне на них воздействовать?
— Не знаю… Послушайте, я здесь не для того, чтобы обсуждать всякую ерунду. Я хочу начать выстраивать линию защиты — чтобы попытаться помочь вам. Давайте начнем. Вы признались в том, что убили судью Ноутона — я прочитал протокол вашего допроса.
— Да, я призналась.
— Вы убили его?
— Конечно. В противном случае, к чему мне было в этом признаваться?
— Бывают причины, — пожал плечами я.
— В любом случае — при этом присутствовала его жена.
— Вот как?
— Да.
— Вы можете сказать мне, что вас побудило убить судью?
— Зачем? — чуть подумав, она добавила: — Нет, пожалуй, не могу.
— Но должна же быть хоть какая-то причина. Любая. Побудительный мотив.
— О, да.
— Ну — и?
— Вы знаете судью Ноутона? — спросила она.
— Я знал его.
— В таком случае, вам, должно быть, и самому хотелось его убить.
— Мне! — воскликнул я.
— Да, вам.
— О Боже — вы в своем уме?
— Конечно. Вы сказали, что знали его. Значит, вам наверняка хотелось убить его.
— У меня нет желания убивать других людей.
— Нет? — она недоверчиво изогнула бровь. — А Чарли Андерсона? А вашу жену?
— Что за ерунду вы несете!
— А что вас возмутило?
— Будто я якобы желал смерти своей жене!
— Но ведь были времена, когда вам и впрямь хотелось отправить её на тот свет, — спокойно произнесла Хелен. — Почему вас так ужасает простое напоминание об этом?
— Это — гнусная ложь!
— Неужели, Блейк?
Я встал и принялся нервно мерить шагами комнату, затем резко развернулся лицом к Хелен но, уже начав было говорить, запнулся, оборвав свою гневную речь на полуслове, и только стоял, беспомощно взирая на нее.
Хелен приблизилась ко мне вплотную.
— Блейк?
— Что?
— Вы — странный человек, такой совестливый, страдающий и противоречивый. К тому же, вы знаете куда больше, чем отдаете себе отчет.
— Что за ерунда! — взорвался я. — И — в сочувствии я не нуждаюсь. Тем более — с вашей стороны.
— Почему?
— А вы не понимаете? Господи, что вы за женщина?
— Может быть, это вы, Блейк, чего-то не понимаете? — пожала плечами Хелен. — Я убийца, а вы адвокат, и я — ваша подзащитная. Если, конечно, вы не раздумали защищать меня. Поначалу мне самой этого не хотелось. Теперь хочется. Да, Блейк. Вы согласны стать моим адвокатом?
— Вас хоть совесть-то мучает? — спросил я. — Господи, я даже не представляю, как вас защищать!
— Тут я вам помочь не могу, Блейк. Это — ваша забота.
— Моя! Послушайте, милочка — вы убили человека! Можете вбить это в свою хорошенькую головку?
— А что вас смущает, Блейк? То, что я женщина? А разве только мужчинам дозволено убивать? Вы говорите со мной так, будто я совершила нечто из ряда вон выходящее. Хотя для вас нет ничего привычнее насильственной смерти. В год только под колесами ваших автомашин гибнут семьдесят-восемьдесят тысяч человек. А знаете, скольких вы погубили во Вторую мировую войну? Свыше пятидесяти миллионов!