Усач больше не показывался в ресторане Буше. Русский на вопросы хозяина отвечал, пожимая плечами:
— Не знаю, почему его нет.
В непрерывных сомнениях, советах с женой, страхах и волнениях прошли для Буше четыре дня. На пятый день Буше был уже вполне уверен в том, что его официант убил исчезнувшего усача. И Буше решился. Придя утром в ресторан, он выдал официанту полный расчет и на вопросы растерявшегося, недоумевающего официанта отвечал сухо:
— Вы не умеете обращаться с клиентами и привлекать их. Пятнадцать франков я вычел с вас за вино. Даром я вас угощать не обязан.
Ночью, рассказывая жене о том, что он рассчитал преступного официанта, Буше, вздыхая, говорил:
— Все-таки ты права. Я — сумасброд. Ужасный сумасброд. Ведь не только дело, а собственную жизнь — мою жизнь! — я подвергал все время опасности. Этак ведь он мог и меня убить. Но что делать! Душа у меня доверчивая, нежная, поэтическая. Вот я и попадаюсь постоянно на убийц и мошенников. А уж эти русские — это такой народ, такой народ…
С этих пор он часто рассказывал приятелям о том, как служил у него, официант, русский князь, знаменитый дуэлянт, и как этот князь признал однажды в одном из посетителей своего давнего врага и обидчика и убил его на дуэли в Булонском лесу. И он искренно верил в то, что рассказывал.
1928
Пощечина
Рудничная больница была всегда полна. На прием стекались не только рабочие, но и крестьяне ближних деревень. Часто бывало, что Иван Аркадьевич только поздним вечером возвращался домой с работы. Бывало и так, что его среди ночи подымали к больному или раненому шахтеру. Так случилось и в эту ночь. Желтое пятно фонаря расплылось за окном, и стекло зазвенело от осторожных, но сильных ударов. Распахнув окно, Иван Аркадьевич не столько увидел, сколько угадал в темноте обросшее бородой лицо больничного сторожа.
— Это ты, Кузьма?
— Троих принесли. Обвал.
— Ах, черти!.. — отвечал Иван Аркадьевич и стал одеваться.
Жена, очнувшись на миг, пробормотала: «В больницу?» — и вновь сомкнула глаза. Она привыкла к ночным вызовам. Иван Аркадьевич простучал высокими сапогами к выходу, и тьма южной ночи окружила его.
Тучи тяжелели в небе. Расстояние от дома до больницы казалось громадным.
Иван Аркадьевич не думал о том, что предстояло ему, — он вообще ни о чем не думал, он еще не совсем проснулся. Кузьма освещал ему путь. Когда доктор явился в больницу, два шахтера были уже мертвы. Третий еще дышал. Весь левый бок был смят у него, рука оторвана, нога в бедре сломана, кости черепа повреждены.
— Ах, дьяволы! — ругал неизвестно кого Иван Аркадьевич, готовя при свете вспыхнувшего электричества изуродованное, еще живое тело к операции.
Но он уже ничем не успел помочь — сердце рабочего перестало биться. Две вдовы давно плакали в коридоре больницы, теперь к ним присоединилась третья.
Исполнив все формальности, Иван Аркадьевич отправился домой. Осенний, затяжной дождь уже заливал землю. Иван Аркадьевич, нахлобучив капюшон непромокаемого плаща на брови, медленно шагал, стараясь не вытянуть ног из глубоко увязавших в грязи сапог.
— Ах, какое… — бормотал он. — Ах, какое все это!..
И показалось ему, что до сих пор он спал, а теперь очнулся и в первый раз увидел все таким, каким оно есть в действительности. И как это все ужасно! Грязное месиво под ногами, грязное месиво над головой, кровь, язвы. Что за несчастная жизнь! Что за несчастная страна! И никакое расследование не спасет погибших шахтеров.
— Уйти! — пробормотал Иван Аркадьевич. — К черту!
И даже остановился. Ведь он действительно может уйти — совсем уйти, начать жизнь заново. Ведь он еще не стар.
Намокший плащ был на нем как картонный. Высокое тело доктора вздрагивало от холода. Куда уйти? Что за чепуха! Иван Аркадьевич вновь двинулся домой.
Дача, в которой он жил, помещалась несколько в стороне от рудничного поселка. Дождь шелестел в саду. Ночная мгла пахла землей, листьями, корой.
— Н-да, — пробормотал Иван Аркадьевич, — страна… Серьезная страна!
И взошел на террасу.
Он занимал только низ дачки — наверху жил представитель Сольтреста с семьей.
Все эти ощущения были давно знакомы доктору. Это желание уйти неизвестно куда не раз являлось к нему и раньше, и он уже знал по опыту, что означало оно просто недовольство окружающим или усталость. А устать было от чего: больше двадцати лет Иван Аркадьевич работал врачом земским, военным, всяким.
Наутро, в обычный час, Иван Аркадьевич был уже на ногах. Его день, как всегда, начался с холодного обливанья. Для этого дела приспособлена была темная, без окон, комнатушка в глубине дачи. Шагнув из лохани на постланную под босые ноги бледно-желтую циновку, доктор принял от жены мохнатое полотенце и стал крепко отирать свое белое, безволосое, еще молодое тело. При этом он шумно дышал и покряхтывал даже. В то же время он думал о том, что жена его ужасно постарела. Она опять надоела ему — эта толстая покорная женщина, родившая ему двух сыновей. Изменить ей, что ли? Доктор не отличался особыми добродетелями в семейной жизни. Он спросил:
— Кто это тут мешал мне спать?
— Это больная…
— И ты посмела взять?..
— Нет, нет! — испугалась жена. — Я же знаю.
— То-то же. Смотри, если ты когда-нибудь посмеешь…
В своем деле Иван Аркадьевич был чрезвычайно щепетилен. Он решительно запретил жене принимать от больных плату деньгами или продуктами — все равно как. Это не частная практика — за работу свою он получает жалованье. Он гордился тем, что его врачебная деятельность не запятнана ни одним сколько-нибудь корыстным поступком. Это казалось ему главным оправданием и смыслом его жизни, обыкновенной жизни обыкновенного провинциального работника.
Пока доктор в спальной одевался, жена в столовой готовила ему на примусе яичницу. Поев и выпив стакан парного молока, Иван Аркадьевич отправился на службу. Он с удовольствием вспоминал различные случаи из практики, в которых ясно обнаружились его искусство и добросовестность. Приятнейшее настроение вдруг посетило его. Может быть, это отчасти и потому, что дождливую ночь сменило теплое утро, — такое теплое, как будто вновь возвращалось лето. Белесовато-синее небо распростерлось над оживляющим степь рудником, замыкая бурую ширь в строгий круг горизонта.
Скрытые в глубине земли соляные пласты вырастили этот поселок, бросили к небу трубы рудника. Это соль привлекла сюда людей, заселила ими ровный ряд домиков, при каждом из которых — садик и огород, отделила узкоколейкой и служебными зданиями жилища администрации от жилищ рабочих. А мазанки за рудником, они — от степи, где хлеб и кукуруза.
Между поселком и дачкой доктора — узенькая речонка, летом превращающаяся в ручей. Через речку — мостик. А дальше — больница. Тут, у входа, Иван Аркадьевич встретил управляющего рудником, низкорослого, узкоплечего, с каким-то ссохшимся телом человека. У него привычка поеживаться и потирать руки, как будто ему всегда холодно. Во всем, что бы ни случилось, он чувствовал себя виноватым. Если б солнце вдруг перестало греть землю, он и тут, кажется, испугался бы: не отстранят ли его за это от должности? Редко кто видел его улыбающимся.
— Все трое умерли, — сообщил он, как будто Иван Аркадьевич не узнал о гибели рабочих одним из первых и еще ночью не говорил об этом с этим самым управляющим. — Все трое. Ужас! Ужас что такое!
Доктор нахмурился:
— Да, да, ужасно.
— И как мне не волноваться! — озлился вдруг управляющий. — Ведь трое рабочих погибли! Да.
И он, круто повернувшись спиной к доктору, быстро пошел в контору. Этот неожиданный окрик вызвал на лице доктора раздраженную усмешку. Счастливое настроение мгновенно исчезло. Опять наплывало нечто неопределенное, туманное и, несомненно, мрачное, нечто всегда обрывавшее мысли Ивана Аркадьевича о чем бы то ни было радостном, — нечто, в чем доктор сам еще не мог как следует разобраться.
— Вот и работай тут… — проворчал он. — Сумасшедший…
И он ни с того ни с сего подумал о дочери управляющего. Чудная девушка!.. Что, если… Но больные уже ждали его. У крыльца собралось несколько телег — это приезжие из деревень. В белом коридоре больницы — на длинной скамье, на подоконниках, на полу — везде серели, чернели, рыжели неподвижные фигуры людей. Знакомый запах тулупов, нечистых тел, табачного дыма, гноя, смешанный со специфическими запахами больницы, охватил Ивана Аркадьевича.
— Нельзя тут курить, — строго промолвил он, проходя. — Ведь сколько раз говорилось…
В кабинете уже священнодействовал облаченный в чистый белый халат длиннобородый фельдшер, двадцать девять лет проработавший на этом руднике. Он был похож лицом на Рабиндраната Тагора. Иван Аркадьевич чрезвычайно уважал его знания и ценил его. Он улыбнулся ему:
— Много сегодня?
— Как всегда.
Надев халат, засучив рукава и вымыв руки, Иван Аркадьевич вздохнул.
— Приступим.
И вот в очередь двинулись к нему свежие и гноящиеся раны, туберкулезы, грыжи, экземы — все, чем болеет человек. Попадались, конечно, и пустяковые заболевания. Случалось и так, что совсем здоровые люди пытались получить больничный листок хоть на один день, чтобы погулять. Таких доктор отсылал обратно на работу.
В час дня, прервав прием, доктор и фельдшер присели к столу в сенях у заднего крыльца — отдохнуть и позавтракать. Жены уже прислали им еду.
— Скоро, говорят, к нам зубной врач будет назначен, — начал беседу Иван Аркадьевич. — Давно пора.
— Да, — согласился фельдшер, вынужденный до сих пор исполнять обязанности дантиста. — Давно пора.
— Скорей бы Карасев вернулся, — продолжал Иван Аркадьевич. — А то совсем мы с вами замучаемся.
Карасев был вторым врачом рудника.
— Отпуск ему кончается через девять дней, — отозвался фельдшер.
— Хорошенькая дочь у Путинцева, — промолвил доктор без всякой видимой связи с предыдущим. — Правда?
— Пропадет, — с уверенностью отвечал фельдшер.