– Нет, ничего, – повторил Егоров. – Я же говорю, ничего. Работать можно. Только, конечно...
– Это многим неинтересно, – сказал Жур. – Никому не интересно мусор убирать. Но кому-то же это надо делать покуда. И надо учиться так делать, чтобы мусор убирать, но самому не измараться. Надо вот это уметь...
– А мне все было интересно сегодня, – признался Зайцев. – Только я сперва думал, товарищ Жур, что вы нас с
Егоровым предупредите, как все будет, и скажете, как действовать.
– А меня и всех прочих работников бандиты тоже что-то не предупреждают, – усмехнулся Жур. – И не говорят, как надо с ними действовать. И раньше мне никто ничего не говорил. Я как вернулся с фронта, вышел из госпиталя, меня направили на эту работу, так вот сразу и пошло.
– Но вы все-таки на фронте были, на гражданской войне, – как бы позавидовал Зайцев. – И потом, может быть, читали специальные книги..
– Читал, – подтвердил Жур.
Зайцев вынул из-за пазухи книгу господина Сигимицу, начальника тайной полиции. Он, оказывается, и на операцию ее захватил.
И не только Жур, светя фонариком, подержал и полистал эту книгу в автобусе, но и Водянков, и Воробейчик, и другие.
Воробейчик даже сильно заинтересовался.
– Это вот какая книга, – показал он большой палец. – Ты дай мне ее хоть на денек. Я тебе тоже что-нибудь дам...
– Пустяки это, детские пустяки, – кивнул на книгу Жур.
– Я такие тоже читал. Нет в них ничего нового. – Он потрогал Зайцева за колено. – Тут понимаешь, Серега, в чем дело? Все, что говорится в этой книжке насчет мускулатуры, – это, конечно, все, может, даже правильно. Но ведь кроме мускулатуры еще многое требуется в нашем занятии.
Например, ум и совесть. А про совесть много ли там говорится, в этой книге?
– Про совесть? – почему-то смутился Зайцев. – Про совесть я чего-то не помню...
– Вот видишь. А совесть нам требуется в нашем занятии почти что на каждом шагу, поскольку нам выданы, чувствуешь, – большие права...
Жур вынул левой рукой из кармана жестяную коробочку с табаком и стал скручивать на колене папироску из газетной бумаги. Табак у него рассыпался.
– Давайте я вам скручу, – предложил Зайцев.
– Нет, спасибо, – отказался Жур. – Мне хочется самому.
Я так стал практиковаться еще в больнице. Меня учили инвалиды. Иногда у меня получается, иногда нет...
На этот раз получилось. Жур закурил и сказал:
– Мне вот сегодня дедушка Ожерельев в сердцах напомнил, что я бывший молотобоец и меня, мол, в старое время, при царе или при том же Колчаке, не взяли бы в сыщики. Это, положим, он брешет, что не взяли бы.
Взять-то бы взяли. Не такая уж это высокая должность. Но при Колчаке или вообще в старое время все это было куда проще. Все шло, одним словом, как вроде по заведенному порядку. А сейчас это надо как-то по-новому налаживать.
А как? Вот опять же этот дедушка Ожерельев, уже прижатый нами сейчас, все старался побольнее меня уколоть, даже отца моего вспомнил, как он говорит, – хохла. А мне бы, по-умному-то, надо было промолчать, поскольку я тут выступаю в данный момент как представитель власти,
представитель, можно сказать, государства. А я вдруг чуть не пустился с ним в перебранку. И вот сейчас жалею. .
– Жалеете?
– Ну да, жалею. Вышло, как будто я с ним личные счеты свожу, с этим дедушкой, ну его к черту. – Жур приподнял край брезента и плюнул на улицу. – А это нехорошо и глупо. И опасно. Ну, конечно, мы живые люди и у нас могут быть разные личные счеты. Но мы не должны в наши личные счеты вмешивать государство. А у меня вышло со стариком, – я это сам заметил, не очень красиво. Я начал было серчать. А серчать нельзя, если ты представитель власти и хочешь делать все по закону..
– Да по закону его бы стукнуть надо, этого дедушку паршивого, – сказал Зайцев. – Стукнуть – и все, чтобы он не вонял.
– Стукнуть-то это проще всего, Серега. И легче всего, –
очень пристально посмотрел на Зайцева Жур. – Труднее разобраться как следует, разобраться и понять. .
А в чем разобраться и что понять, Жур не объясняет.
Глубоко затягивается и долго молчит. Потом говорит снова:
– Нету книги, к сожалению, в которой бы все было указано, как делать и понимать. До всего надо додумываться самим, своей башкой. Все самим надо пробовать. И
не бояться, если другой раз обожжешься. Без этого ничему ведь не научишься.
Мальчик, угревшись на руках у Егорова, крепко уснул.
И Егоров, казалось, забыв про него, внимательно и даже с удивлением слушал Жура, как все мы слушали в детстве, в юности разных чем-то удививших нас людей, встретившихся нам на разных жизненных перепутьях.
И, не подозревая об этом впоследствии, мы легко усваивали и усваиваем многое из характеров этих людей, прошедших мимо нас, ушедших навсегда, но продолжающих существовать и действовать не столько в нашей памяти, сколько в наших поступках и в наших душевных движениях.
Конечно, Егоров потом забудет во всех подробностях эту ночь. Забудет, как дребезжал на ухабах старенький автобус фирмы «Фиат», прозванный для простоты «Фадеем». Забудет и подлого дедушку Ожерельева и отчаянного мерзавца его сына Пашку. Забудет и продушенного духами, хорошим табаком и самогоном нэпмана – совладельца фирмы «Петр Штейн и компания. Мануфактура и конфекцион». Забудет и многие слова, говоренные Журом.
И даже многие мысли, высказанные им, забудет. Но что-то необходимое для жизни все-таки отложится, отслоится в самом сердце и в глубинах сознания молодого человека, и это будет называться потом жизненным опытом. За жизненный опыт, однако, придется еще заплатить дорогой ценой, придется еще многое пережить, узнать и услышать. .
Впрочем, не все мы и не все усваиваем в жизни одинаково. Даже, казалось бы, бесспорные истины разными людьми воспринимаются по-разному и в разных душах находят разное преломление.
Егоров думает одно, а Зайцев другое.
Зайцеву не понравилось, что Жур так начисто отверг книгу господина Сигимицу. Зайцев почти обиделся. И не за господина Сигимицу, а за себя. Ведь книга эта теперь принадлежит Зайцеву. Он нашел ее на развале, купил, прочел, дал почитать Егорову. И у Зайцева есть об этой книге свое мнение не такое, как у Жура. И Зайцев вообще не обязан во всем слушаться Жура. Тем более Жур эту книгу не читал.
– Вы правда эту книгу не читали, товарищ Жур?
– Нет, эту книгу не читал, – опять посмотрел на обложку Жур. – Но они почти все похожи. Их на базаре и сейчас можно сколько угодно найти...
– А эту, значит, вы не читали? – еще раз спросил Зайцев.
И непонятно, чего он добивается. Даже смешно. Жур улыбнулся.
– Ты что, Серега, хочешь доказать, что это какая-то особая книга господина Сигимицу?
– Я ничего не хочу доказывать, – сказал Зайцев. – Я
просто спрашиваю...
Но он не просто спрашивал. Он взъярился, как молодой петух. И это было действительно смешно.
Если б так повел себя, допустим, Егоров, над ним бы первым засмеялся Воробейчик. Но Зайцев рассмешил только Жура. А смешливый Воробейчик на этот раз не смеялся. Может, не хотел смеяться. Не заметил, что это смешно. Или ему просто нравится Зайцев. Ведь может и
Воробейчику нравиться кто-то. И к тому же Воробейчик хочет выпросить эту книгу у Зайцева.
Зайцев сердился и пропустил мимо ушей все рассуждения Жура. Но Журу понравилось даже, как сердится
Зайцев.
– Ох, я смотрю, ты шибко самолюбивый паренек, Серега!
Это сказал Жур Зайцеву, когда все выходили из автобуса во дворе уголовного розыска.
– Ты останься, Серега, ты мне еще будешь нужен немножко. А ты иди домой, – сказал Жур Егорову. Как-то обидно сказал. И должно быть, сам заметил это. – Или лучше вот так сделаем. Шофер сейчас сменится, и тебя отвезут домой в автобусе..
14
Многие удивились на Ужачьей улице, когда утром чуть свет Сашку Егорова привезли на автобусе и еще с ребенком на руках. Но больше всех удивилась, прямо ужаснулась сестра Егорова.
– Чертушка ты! – всплеснула она руками. – Ты как на погибель мою стараешься. Куда ты ребенка притащил? Для чего? У меня вон своих трое, без отца, с открытыми ртами. .
– Ты, Катя, не обижайся, – смущенно попросил Егоров.
– Ты его только искупай. Чем-нибудь немножко покорми.
Он здорово есть хочет. Гляди, какой худой. А ему, говорят, три года. И ты его не оскорбляй. Я его потом снесу в детский дом. Он будет считаться как мой собственный сын. Он прямо признает во мне отца. Ну и пусть. Я его на свою фамилию запишу. .
– Да мало ли сейчас детей беспризорных, даже получше этого! – сказала Катя. – Ты посмотри, что на вокзале делается! По всей России едут почти что одни беспризорные.
Разве ты можешь всех записать на свою фамилию?
– Сколько смогу, столько запишу, – упрямо проговорил
Егоров. – А ты. Катя, не обижайся. Я скоро буду очень хорошую зарплату получать. Все деньги будут твои. Я ведь даже не курю. Хотя некоторые и смеются. Ну и пусть. Я все равно курить пока не собираюсь. .
На счастье Егорова, это внезапное прибавление его семейства совпало с другим событием, которого, впрочем, надо было ожидать.
На следующий день в обеденный перерыв Егорова у «титана», где берут кипяток для чая, встретил Зайцев:
– Ты почему, Егоров, деньги не получаешь?
– Какие?
– Как какие? Мы же здесь не ради Христа работаем.
Нам выписали за две недели как стажерам. Я получил...
Егоров держал кружку под краном. Она уже наполнилась. И кипяток пошел через край, полился на пол, на башмаки Егорова. А он все еще удивленно смотрел на
Зайцева.
– Ну да? Ей-богу?
– Вот именно ей-богу! – засмеялся Зайцев. – Ты просто малохольный! – И закричал: – Ты смотри, смотри, ты же сейчас ошпаришься!
Егоров в растерянности уронил кружку. Потом поднял ее, поставил на подоконник и пошел на второй этаж получать зарплату, если правда, что Зайцев его не обманывает.
Однако на втором этаже в бухгалтерии, как во всем учреждении, как во всем городе, был обеденный перерыв.