– Чуть не полбока разодрала…
Вот чертовщина, ну и задала мне бабка задачу!
– Как вы думаете, был тут злой умысел?
– А поди разберись, корова не человек. Бабочка всех без разбору калечит.
– Значит, у вашей соседки Крайневой умысла не было?
Как же требовать с нее компенсацию?
– Но сам факт покалечения имеется!
– А Крайнева при чем? – Я не удержался и повысил голос.
Ледешко насупилась.
– И вы, значит, заодно с ними… – Она стала заворачивать в платочек договор с колхозом. – Ладно. В район поеду. Еще не хватало! Представляю, какой смех будет в
РОВДе. Нет, отмахнуться от старухи нельзя. Придется разбираться.
Я вздохнул.
– Хорошо. Пишите заявление.
Ледешко уселась за бумагу с явным удовольствием.
– И еще этот Чава.
– Какой Чава?
– Пастух.
– Это его имя или фамилия?
– Вроде клички.
– Клички только у животных бывают. Люди имеют имя и фамилию, – сказал я как можно строже.
– Сергей Денисов, – поспешно поправилась Ледешко. –
Цыган между прочим…
– Цыгане, русские – все равны.
– И я так же думаю, товарищ начальник, – подхватила жалобщица. – Все и должны держаться наравне. А то, например, ежели ты цыган – тебе лошадь можно иметь и без налогу. Вроде бы цыгану лошадь с рождения полагается. А другим до последнего времени было так: имеешь скотину – плати налог.
– Теперь и вы можете иметь лошадь. Без налога.
– А на шо она мне?. Так Чава этот изводит моего бугая.
Сами, говорит, гоните его в стадо. А за что, спрашивается, ему колхоз денежки платит? Между прочие, их личная корова тоже в колхозном стаде.
Наконец Ледешко ушла. На душе было грустно. «Ну, Дмитрий Александрович, тебя можно поздравить с первым делом! Здесь тебе и мучительные ночи над разгадкой рокового преступления, и погоня за хитрым, коварным и опасным преступником…»
А какие мечты роились в моей голове четыре года назад! В зеленом Калинине, с трамваями, троллейбусами, с
Волгой, одетой в бетонные берега.
И мечты эти начались с той набережной, в тот октябрьский вечер, когда я принимал участие в задержании преступника.
Была ночь с ворохом скрипучих осенних листьев под ногами, густая маслянистая река и таинственные фонари, легонько раскачивающиеся на ветру. По ту сторону реки уже спали дома.
Как сейчас, помню волнение, когда двое оперативников скрутили здорового, мрачного детину. Я помогал всем, чем мог. Вот где пригодился мой разряд по самбо.
Мы отвели его к серому «Москвичу».
А потом я, распираемый гордостью, шел домой из отделения милиции. Меня затаив дыхание слушала бабушка и все подставляла то котлеты, то хлеб, то яблоки. Мы просидели с ней на кухне часа три.
Мои однокашники мучились, какой институт выбрать.
А я уже твердо знал: моя профессия – следователь. И подал заявление в МГУ на юридический факультет.
Я до сих пор уверен, что срезался из-за глупого вопроса
– сколько государств в Африке. Действительно, на кой черт надо человеку знать это? Да и знал ли сам почтенный профессор МГУ? Как это можно знать, когда они, наверное, возникают каждый день, каждый час. Во всяком случае, мне так кажется, когда я читаю газеты…
Потом было два года службы в армии. Но все-таки мне удалось учиться в Москве. Только не на улице Герцена, где юрфак, а в Черкизове. Сосватал меня в школу милиции кадровик из Калининского областного управления внутренних дел, заверив, что следователем можно стать и таким путем.
…И вот я достаю новую, чистую папку, вкладываю в нее заявление Ледешко и пишу: «Дело о…»
Долго и безрезультатно мучаюсь над дальнейшей формулировкой.
И первая папка ложится в сейф пока безымянной.
Чтобы разобраться с этим делом, надо съездить на хутор Крученый, расположенный в нескольких километрах от станицы.
Я посмотрел в настольный календарь, куда вносил пометки и разные записи. Так, на память. И для солидности.
Мне предстояло еще написать Алешке письмо. Это моя сестра Аленка, которую я так звал с детства.
И еще что-то будоражило меня. Да, зайти бы в библиотеку.
Но под каким предлогом?
2
Вечера здесь хорошие. Они мне понравились сразу.
Нагретая за день степь прибоем накатывает на станицу теплый воздух, повсюду разлита благодать. И тишина. Ее лишь изредка нарушает сытое похрюкивание соседской свиньи в катухе5 или далекий перебрех собак.
Выпив полмакитры 6 парного молока, доставляемого мне по договоренности соседкой, я усаживаюсь за круглый стол посреди комнаты, чтобы написать письмо Алешке. Ей четырнадцать, и мы крепко дружим. От нее я уже получил два письма. Надо скорее ответить. Родители тоже любят меня. Но я знаю, что им частенько не до сына. Прожили вместе двадцать три года, а до сих пор выясняют отношения. Как ни странно, связующим звеном у них была бабушка. И как только она умерла, у них начались неурядицы. Сперва меня это страшно огорчало, но потом привык. И даже затишье в доме выглядело как-то необычно. Во время семейных баталий мы с Алешкой создавали свою маленькую круговую оборону, и в наш мир никто не мог проникнуть. Как там теперь она одна?
Я вдохновенно написал две первые фразы и… запнулся.
Врать не умею, а писать пока было нечего. Вернее, ничего особенного я сообщить не мог. Алешке же нужны были
5 Хлев (местн.).
6 Кувшин (местн.).
мои подвиги. Нужны были необычные дела, из которых я обязательно выхожу победителем.
На письма нужно свое вдохновение. А долг службы велел мне облачаться в форму и отправляться в клуб.
Прости меня, Алешка!
Я опять отложил письмо и, в мгновение одевшись, чинно прошествовал в клуб, провожаемый взглядами станичников, коротавших время на завалинках за лузганьем семечек.
Публика неторопливо прохаживалась возле клуба в ожидании киносеанса. Я для порядка заглянул во все закоулки. Ларисы не было.
Перед самым сеансом к крыльцу подскочил верхом на лошади молодой парень. Его чистая белая сорочка была плохо выглажена, брюки пузырились на коленях. И только сапоги сверкали зеркальным блеском.
Он чем-то сразу останавливал на себе взгляд. И когда лихо спрыгнул на землю, стало видно, как он выделяется среди ребят. Парни тоже были загорелые, тоже в белых рубашках. Но он отличался природной, более жгучей смуглотой. Густая шапка крупных кудрей, блестящие глаза и ослепительные зубы. Лед и пламень!
– Привет, Чава! – крикнул кто-то из ребят.
Цыган приветливо помахал рукой и, привязав к дереву коня, легко вбежал в клуб. Я зашел следом.
Вот, значит, каков Сергей Денисов, колхозный пастух.
Мне хотелось подойти к нему и поговорить о жалобе Ледещко, но я понимал, что сейчас не время.
В фойе среди девушек не было той, которую я хотел увидеть.
Сергей Денисов тоже кого-то выискивал. Я скоро потерял его из виду, так как прозвенел третий звонок и зрители быстро заполнили зал.
Я устроился в углу. С первых же минут стало ясно, что в будке киномеханика что-то не ладно. Ну и портачил мой предшественник Сычов! Видать, не раз еще забегал он к
Клаве в магазин.
В зале свистели, кричали, топали ногами. Экран то бледнел, то мутнел. Несколько раз зажигался свет. Женщина, сидевшая рядом со мной, не выдержала:
– Вы бы, товарищ милиционер, пошли, разобрались.
Мучение-то какое за свои же деньги…
Я вышел в фойе. И обомлел: в пустом помещении сидели двое – Лариса и Чава. Они сидели молча. Но это молчание было более чем красноречивым.
В аппаратную вход шел с улицы, по крутой железной лестнице. В бетонной темной комнатушке щелкал проектор, глухо доносились из зала звуки кинокартины. На высоком табурете сидел парнишка лет пятнадцати, прильнув к окошечку в зал.
Я стоял молча, обдумывая сложившуюся ситуацию.
Значит, этот Чава приехал не ради кино, а к нашей библиотекарше? А вдруг нет? Мало ли что…
Парнишка слез с табурета и, увидев меня, вздрогнул.
– Где Сычов?
– Это самое… пошел…
Ему хотелось очень правдоподобно соврать.
– А ты кто?
– Помощник. – Он деловито открыл аппарат и стал заправлять ленту.
– Так где же Сычов?
– Отлучился. По нужде…
Разговаривать дальше было бессмысленно. Я спустился по гулкой лестнице, Возле входа в клуб дремал конь Чавы, изредка подрагивая лоснящимся крупом. Я стоял и смотрел через окно на Денисова и Ларису.
– А, младший лейтенант…
Сычов ощупывал стенку, боясь от нее оторваться.
– Нельзя же так хамски относиться к людям! – вскипел я.
– Не кричи! Ты мне в сынишки годишься.
– Я бы на вашем месте шел спать. Подобру-поздорову!
– Это взорвалось во мне слово «сынишка».
Сычов смерил меня мутным взглядом. Что-то в нем сработало. Он взмахнул руками и, отвалившись от стены, поплыл в ночь, как подраненная ворона.
– Так-то лучше будет, – сказала возле меня тетя Мотя, уборщица клуба, она же контролер, и кивнула вверх, на аппаратную, – Володька сам лучше справится.
Что было до утра? Я написал Алешке письмо. Большое и очень нежное. Потому что мне было грустно одному под черным небом, под ветром, который дует из серебряной степи и уносится к серебряному горизонту.
3
Шесть часов утра. Вокруг – зелень, над головой синь небосвода и яркое солнце.
Особенно я не спешил. Мой железный конь, негромко пофыркивая двигателем, мягко катился по шоссе, над которым уже колыхалось зыбкое марево.
Почему-то вспомнились последние дни учебы в
Москве, С ее шумными улицами, многоэтажными, домами.
А здесь, в станице, тишь да благодать. Вот уж никогда бы не мог предположить, что окажусь в подобном месте. Да еще с одной звездочкой на погонах вместо двух, как у большинства курсантов, закончивших учебу вместе со мной. Где они теперь, мои однокашники? Где-то сейчас
Борька Михайлов? Из-за него я очутился в Бахмачеевской.
История, прямо скажем, и комическая и неприятная. Послали нас весной на плодоовощную базу. Перебирать картошку. Это в порядке вещей, как бы шефская помощь. В