меня.
– Если хочет на год лишиться прав… – так же спокойно сказал я.
Председатель побагровел:
– У меня конвейер на пятом участке стоит, подсолнух пошел на силос… Это тебе не… – он задохнулся, – …не с бугаями наперегонки бегать.
Представляю, какое стало у меня лицо…
– Садись за руль! – рявкнул Нассонов Феде. Тот, озираясь на нас, полез в кабину, завел мотор. Нет, сдаваться нельзя. Я подошел к шоферу.
– Дай права. (Он повиновался.) А теперь делай что хочешь.
И, положив документы в карман, пошел прочь. Сзади меня заглох мотор, хлопнула дверца, и послышался едва не плачущий голос шофера:
– Геннадий Петрович!.
Нассонов выругался. Я продолжал идти.
– Младший лейтенант…
Я остановился. Председатель махнул рукой: подойди, мол. Я вернулся.
– Пошли.
Мы зашли в мастерские. Геннадий Петрович снял трубку телефона.
– Начальника райотдела внутренних дел. Да, срочно…
Он стоял ко мне спиной, Было видно, как у него застыли желваки:
– Приветствую вас. Нассонов… Он самый.
Он говорил с моим начальством несколько минут. И я понял: председатель чувствовал, что бой проигран. Это его злило еще больше, потому что всему причиной был я, розовощекий мальчишка.
Нассонов сунул мне трубку.
– Кичатов, можно выпустить машину в рейс?
– Никак нет, товарищ майор. Совсем тормоза не работают. Лично проверял.
– А чего же Нассонов бушует?
– Не знаю.
– Ничего, пошумит, пошумит и перестанет. А вообще ты молодец, младший лейтенант. Не сдавайся.
– Слушаюсь.
– Вот так… Завтра в час – на оперативное совещание.
– Так точно. Буду, товарищ майор.
В трубке запели короткие гудки.
Ребята, молча курившие на скамейке, вопросительно смотрели на нас. Так же смотрела Лариса.
Председатель, не сказав ни слова, вышел и сел в свой «газик». Машина круто развернулась, зло прошелестела шинами и помчалась по дороге…
– Что? – поднялся шофер.
– За правами придешь ко мне, после того как починишь машину. Я проверю…
Это была победа. Но в душу, на самое дно, опустилась горькая тяжесть оттого, что уставшие парни будут сейчас стаскивать двигатель с кузова. Потом снова втаскивать на другую машину. А где-то люди ждут и чертыхаются…
Я даже переживал за Нассонова. Получить оплеуху от молокососа…
Катаев побежал искать другую машину. Мы с Ларисой молча пошли назад по дороге.
– Неужели у вас все так строго? – спросила она.
– Надо было кричать не на меня, а на этого болвана
Федю.
– Некрасиво вышло…
И окончательно померкло то чудо, возникшее там, среди золотых подсолнухов…
…А ночью, когда я уже засыпал, убаюканный шепотом листвы у моих окон, тихо скрипнула калитка, и в светлом квадрате окна появилась голова.
– Товарищ лейтенант!
Незнакомый, почти мальчишеский голос.
– Кто это?
– Я, Женя…
– Какой?
– Нассонов…
Я встал с постели, подошел к окну. От парнишки попахивало вином.
– Ну и что же тебе надо, Женя Нассонов?
На его рубашке шевелился узор – тень от листьев.
– У меня там друзья, из города. В техникуме вместе учимся. Ну, немного не хватило… А Клава говорит: если вы разрешите, она отпустит. Нам всего бутылочку… вина…
– А что отец скажет?
– Он в районе.
Парень, выходит, отца боится.
– Женя, сколько тебе лет?
– Шестнадцать. А что?
– Рано тебе, наверное, пить, а?
– Да ведь друзья…
– Отцу твоему я ничего не скажу, но только больше по ночам не тревожь людей, договорились?
Его фигура, плоская в свете месяца, тихо исчезла за забором.
И что это Клаве Лоховой вздумалось парня посылать ко мне?
Я вспомнил, что хотел зайти поговорить с ее мужем.
Надо это сделать в ближайшее время.
5
На следующий день я решил поближе ознакомиться с работой нашей конефермы, потому что после стычки с
Нассоновым не хотелось торчать на центральной усадьбе и встречаться с ним.
Когда-то в этих краях основное богатство многих колхозов составляли лошади. Теперь лишь в двух-трех хозяйствах остались конефермы, которые обеспечивали колхозы живым тяглом.
Нассонов, приехавший в станицу в числе тридцатитысячников, почему-то решил возродить в колхозе конеферму. Купил несколько породистых кобыл и производителей, занялся скрещиванием. Сам он до того, как стал председателем, руководил заводиком безалкогольных напитков.
И поэтому, по мнению Ксении Филипповны, «намешал в лошадях так, как только мог». Геннадий Петрович, видимо, лелеял тайную мечту вывести свою, нассоновскую, верховую породу, которая соперничала бы с буденовской, терской, ахалтекинской… Производя эксперименты, он никого не слушался, и часто у него возникали стычки с главным зоотехником. Зоотехник, видя, что председателя ничем не остановишь, только хватался за голову и вздыхал.
Все это рассказала Ксения Филипповна. Она была клад для меня. Колхоз знала как свои пять пальцев. Здесь родилась, здесь прожила всю жизнь. В войну и еще пять лет после председательствовала. А потом пошли председателями мужчины.
Ракитина считала конеферму нестоящей затеей, потому что «тягаться с прославленными конезаводами мы не могли, кишка тонка», говорила она. Единственным трофеем, добытым за время существования нассоновского предприятия, была грамота областного комитета ДОСААФ
за шестое место в скачках.
Я въехал на конеферму и от досады чуть не лопнул.
Возле конюшен стоял председательский «газик».
Но поворачивать было поздно. Меня заметили.
Геннадий Петрович стоял, облокотившись на капот машины. Здесь же был Арефа Денисов. Вот уж кого я не ожидал увидеть!
Я подошел к ним как ни в чем не бывало. Нассонов натянуто кивнул головой. Арефа поздоровался приветливо.
Председатель жевал травинку и смотрел на небольшое выкошенное поле, на котором, как мне показалось, в беспорядке были расставлены различные препятствия: бревна, установленные крест-накрест, жерди, выкрашенные под шлагбаум и напоминающие параллельные брусья, сложенная пирамидой кирпичная стенка, невысокие ворота, рвы с водой.
По полю кружил одинокий всадник. Вот он подъехал к пирамиде, составленной из полосатых жердей, упирающихся в деревянные треугольники, и лошадь, на какую-то долю секунды задержав свой бег, легко взяла препятствие.
Я видел, что оба наблюдателя остались довольны.
А всадник уже приблизился к бревенчатому заборчику.
Я заметил, как Арефа напрягся, словно сам сидел в седле.
Конь плавно взлетел, вытянувшись в стремительную линию, и опустился по другую сторону ограды, задев задними ногами верхнюю жердь.
У меня у самого похолодело в груди. Нассонов досадливо крякнул.
– Ничего, бывает, – сказал Арефа. – Не научился еще
Маркиз понимать шенкеля. На это время требуется. А в общем неплохо, председатель, а?
– Вот чертова девка! – ругнулся тот, довольный. – Я уже хотел его выбраковать…
– Красивый жеребец! Люблю красивых коней, – прищурил глаза Арефа.
Нассонов ткнул его в бок:
– Цыган ты все-таки, Денисов.
– Не отказываюсь.
Меня они совершенно не замечали.
– Чем черт не шутит: выпустим Маркиза на районные состязания, а? Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок…
– Побольше бы тебе, председатель, таких паршивых овец иметь… Поверь мне, редкий жеребец Маркиз.
– Злой, ох злой, шельма!
Между тем всадник приблизился к нам. Я обомлел: это была Лариса.
– Еще разочек попробуй забор, оксер и банкет! –
крикнул Нассонов и покрутил в воздухе рукой.
– Шенкелей ему, шенкелей! – добавил Арефа. Лариса кивнула.
Под ней был жеребец, отливающий на солнце неправдоподобным золотисто-розовым цветом.
Я не понимаю в лошадях. Но этот жеребец мне понравился. Его небольшая голова с маленькими подвижными ушами сидела на длинной шее, изгиб которой напоминал лебединый. Ноздри нервно раздувались. Брюхо поджарое, как у оленя. А гладкая, нежная кожа с короткой блестящей шерстью была словно из шелка.
– Всем статен, только круп немного провисает, – покачал головой Нассонов.
– Не помеха. – Арефа поглаживал бороду, довольный.
Я не выдержал:
– Что за цвет?
– У лошадей не цвет, а масть. Маркиз – соловый жеребец. Ахалтекинец, – сказал Денисов. Ему, наверное, стало неловко, что председатель меня не замечает. – Злой очень.
Ни один местный жокей справиться не мог. Сергей мой пробовал – не вышло. Председателя за плечо зубами цапнул. А вот библиотекарша нашла ключик к нему… Нужны были, значит, женские руки да ласка. Конь тоже подхода требует. Не всякому поддается…
Нассонов продолжал меня игнорировать. Ну и пусть!
Мы молча смотрели на Ларису, взлетающую на Маркизе над препятствиями. На этот раз у нее, кажется, все получалось гладко.
Пахло скошенной травой и конским навозом. Нассонов достал папиросы, предложил Денисову. Потом, немного помедлив, мне.
– Спасибо, не курю.
– Здоровье бережешь? – усмехнулся он.
– Почему? Просто не привык. Да и не нравится.
Они закурили.
Закончив скачку и еще некоторое время поездив шагом, Лариса приблизилась к нам. Разгоряченная, она сдувала со щеки налипшие волосы, смотрела на председателя с надеждой и ожиданием.
– Пойдет, – сказал Нассонов. – Быть по-твоему.
– Спасибо, Геннадий Петрович! – Глаза ее засияли счастливо и весело.
– Не меня благодари, его. – Нассонов ткнул пальцем в
Арефу, сел в машину и, круто развернувшись, поехал с фермы.
Девушка легко соскочила с коня и подошла к нам. Денисов бережно принял у нее поводья.
– Здравствуйте, Дима, – только сейчас поздоровалась
Лариса. Она была в обтягивающих ноги брюках, сапогах и мужской рубашке. – Я вас сразу заметила.
Арефа нежно проводил ладонью по блестящему, вздрагивающему крупу коня и ласково приговаривал:
– Хорошо, Маркиз, хорошо… Славный ты жеребец.
Маркиз косил на него светлым глазом, перебирая белыми зубами удила. Денисов разнуздал коня.