Разворачивайтесь…
Академик засмеялся:
– Человеческой жизни тогда не хватит, чтобы решить самую крохотную проблему в генетике. Через сколько лет лошадь дает потомство?
– Через три-четыре…
– Вот видите. А мушка дрозофилла – двадцать восемь раз в год! Это значит, что только за один год можно проследить двадцать восемь поколений модели. А чтобы такие же результаты получить с лошадью, надо прожить сто двенадцать лет. А мне бы еще хоть пяток протянуть…
Смущенный Нассонов стал нахваливать здоровье гостя.
Тот еще больше развеселился. Так они и покинули клуб.
Председатель пошел проводить академика до колхозного «газика», поджидавшего у самого крыльца.
Зачем я остался на танцах, сам не знаю. Наверное, почувствовал что-то. Так бывает. Где-нибудь в людном месте, в разношерстной компании ощущаешь; зреет нечто неуловимое, едва проскальзывающее настроение ссоры или драки.
А может быть, у меня начало вырабатываться профессиональное чутье?
Казалось, все идет нормально. Наши, станичные, вели себя как обычно. Стояли группками. Выходили курить. И
тогда через окно были видны головы и сизый дымок над ними. Конечно, подшучивали над девчатами. Беззлобно, скорее по привычке.
А те, другие, городские, приехавшие в гости к Женьке
Нассонову, вели себя настораживающе.
Я еще подумал о том, что деревенские ребята для меня уже «наши», а друзья Женьки – «чужаки».
Интересно, отпустила им Клава ночью вина? А как же!
Хоть и молокосос, а Нассонов! Ну покуражилась над парнем, а в магазин, точно, сходила…
Чава не танцевал. О чем-то спорил с Колей Катаевым.
Лариса скучала, изредка поглядывая в его сторону…
Я про себя злорадствовал. Но к ней не подходил. Надо подождать. Выдержать.
И все-таки больше всех меня настораживал Женька. На меня он не смотрел. Стыдился, что ли, ночного визита?
Он задевал девчонок, подначивал своих дружков на что-то. Я тихо сказал об этом Катаеву. Он отмахнулся:
– Мерещится тебе, младший лейтенант. Женька – трус.
Перед городскими пижонит…
Объявили дамский танец, и не успел я глазом моргнуть, как передо мной выросла Клава Лохова.
С досады я готов был провалиться сквозь пол. Показалось, что Лариса направлялась ко мне…
Ничего не оставалось делать, как закружиться в вальсе с нашей продавщицей. Надо сказать, что танцевала она неплохо. А по мне пусть отдавила бы все ноги, но лишь бы это была другая… Та, что танцевала с Колей Катаевым.
«Хоть не с Чавой», – вздохнул я, незаметно наблюдая за
Ларисой.
– Эх, где мои двадцать лет! – улыбалась Клава. Одета она была красиво. Еще бы, сапожнику быть без сапог! – Ни одной танцульки не пропускала. Теперь что? Детей трое душ. С мужиком и то не можем вместе в клуб прийти. Вот и развлекаемся по очереди… Завтра его в кино отпущу…
Меня злила ее болтовня.
– Скажите, зачем вы ночью Женьку послали ко мне?
Клава подняла брови:
– Неужто и вас разбудил? Вот колоброд…
– Да, пришел среди ночи. На вас сослался…
– Ну, хватит с меня! Пойду до Геннадия Петровича! –
возмутилась она. – Вы не подумайте, Дмитрий Александрович, что я действительно посылала к вам Женьку. Как он мне надоел! Уж какой раз приходит ночью за выпивкой.
Я ему и говорю: пожалуюсь, мол, в милицию. А он, дурной, решил, что я его к вам за разрешением, направляю…
– Но вы ему дали вина?
– Еще чего не хватало! Я из-за него не намерена голову под суд подставлять. Это ж надо!..
Она нахмурилась и больше до конца танца не разговаривала.
Я был рад отделаться от нее. И как только снова раздалась музыка, направился к Ларисе. Была не была!
И пропустил главный момент. За моей спиной гакнул сухой удар.
Женькиных дружков было человек пять. Рослые, крепкие, по всей видимости, знакомы с боксом.
Когда я подскочил к толпе, один из городских послал в нокдаун Егора, Колиного приятеля, того, что я видел в мастерских при злополучной стычке с Нассоновым.
Наши, станичные, кричали, размахивали руками. Визжали девчата.
Пятеро молодцов из города встали круговой обороной.
Женька суетился, бегая то к своим, то к чужим. На него никто не обращал внимания.
Егор вскочил и снова кинулся на городских. И опять получил удар в ухо.
Я уже не помню, как очутился в самой гуще, как кричал: «Разойдитесь!» – или что-то в этом роде.
Приезжие были выпивши, это точно. Таких словами не остановишь.
Зачинщики драки не обращали на меня внимания. Я
как-то сразу не сообразил, что в штатском они принимают меня просто за станичного парня.
А заваруха принимала нешутейный оборот.
Что мне оставалось делать? Я выбрал парня поздоровее и бросился к нему. Он работал кулаками, как машина.
Увернувшись от ударов, я перехватил его руку и, потянув на себя, бросил через бедро. Он, видно, не ожидал такого оборота. Не успел я скрутить ему руки, как на меня навалились двое ребят, стараясь оттащить от дружка. Я почувствовал удар ниже лопатки, острый, резкий. Наверное, ногой. Это было уже слишком.
Я резко обернулся и, зажав чью-то голову, подножкой опрокинул нападающего. Он покатился по полу в ноги завизжавшим девчатам.
Ко мне подскочили станичные и оттащили черноволосого паренька, старающегося попасть в меня ногой…
Вдруг раздался неестественно громкий звук разрываемой ткани, хлопнувший, как выстрел.
То ли у Женьки заговорила совесть, и он полез на помощь станичным, а может быть, случайно оказался в свалке, но карающая десница его отца, каким-то чудом оказавшегося в клубе, схватила его за шиворот. И Нассонов-младший вывалился из лопнувшей пополам сорочки на пол. Потом в могучих руках председателя очутился гость сына, сразу сникший и присмиревший…
Мы сидели в маленькой комнатке за сценой, где обычно готовятся к выходу артисты. Нассонов, Коля Катаев, пятеро нарушителей порядка с опущенными головами, в сбившихся рубахах, и я.
Женька коленкой под зад, в прямом, а не в переносном смысле, был отправлен отцом из клуба домой.
Геннадий Петрович бросал слова коротко и резко, словно вбивал гвозди:
– Гостям мы завсегда рады. И любим уважить. Но если гости ноги на стол – вот бог, а вот порог! Давайте на автобус, и чтобы духу вашего не было! Скажите спасибо –
милиция у нас добрая. А то попортили бы вам характеристики…
Я вообще молчал. Изредка массировал ноющую спину.
Ребята с каждой его фразой словно становились меньше ростом.
Один из них, тот, которого я свалил первым, робко произнес:
– Мы не знали, что этот товарищ… гражданин…
участковый инспектор.
– И поэтому насвинячили? – ударил кулаком по столу
Нассонов. – Мотайте на автобус! Сейчас же!
Он вынул деньги и сунул одному из дружков сына. А
напоследок так их обругал, что мы с Колей невольно опустили глаза.
Ребята гуськом потянулись из комнатки, прошли по притихшему клубу. Наши, станичные, провожали их уже не злыми, а скорее сочувственными взглядами… Они знали, Нассонов шутить не любит.
Когда мы остались одни, он закурил.
– Ты, Дмитрий Александрович, за Женьку не обессудь… Эх, Женька! Ох, Женька! Ну погоди…
И вышел своей крепкой, вразвалочку походкой…
…Я шел из клуба домой. Станица спала под пологом черной ночи. У нас в Калинине нет таких ночей. Там летом далеко за полночь светится на западе полоска зари. Холодная, прозрачная.
А здесь ночь ложится на все небо, плотная, с теплыми прибоями ветра, в котором особенно выделяется запах чебреца и полыни, забивающий все другие запахи…
Как далеко сейчас Калинин! Как много воды утекло с той ночи, когда мы, уже не школьники, но еще и не студенты, бродили по набережной после выпускного бала.
Небо тогда не потухало всю ночь. Одна заря перешла в другую: сначала бирюзовая и холодная, потом розовая и золотая. Лица у нас были как эта заря. Наши девчонки казались феями в своих белых нарядах. В толпе спешащих на работу людей мы шли уставшие и притихшие оттого, что свершилось нечто, приобщившее нас к другому миру, миру, в котором есть раннее рабочее утро, которое мы до сих пор просыпали в своих теплых постелях…
Удивительно, прошло всего четыре года, а мне кажется, что целая вечность! Я уже был солдатом, учился в Москве, а теперь офицер в этой теплой, тихой станице…
Но тихой ли? Сегодняшний вечер в клубе мог кончиться кое для кого совсем не весело…
Такова она – моя служба. Я ее выбрал сам.
И все-таки здорово вот так возвращаться теплой ночью домой, после трудового дня. Я был на посту и в то же время как будто не был.
Интересно, как реагировала Лариса, когда я скручивал распоясавшихся ребят?
Говорят, девушкам нравятся победители…
7
В воскресенье, троицын день, с утра начали долдонить церковные колокола. Я никогда не знал, что из них можно выколотить такую сложную симфонию. Кто был пономарь, не знаю. Но мне показалось, что извлечь эту бурю звуков мог только сам отец Леонтий, с его сильными руками.
Я сел на мотоцикл и стал не спеша патрулировать дорогу возле церкви.
Многие дворы и дома в станице изукрасились зеленью и цветами. Травой и ветками были застелены земля, базы, веранды.
В воздухе стоял густой запах свежескошенной травы, ее сладкий, увядающий тлен.
От церкви я ехал на другой конец станицы, где недавно машина сбила старика. Там был поворот, и водители не всегда сбавляли скорость.
Так и выходили поездки: с одного горба кургана на другой, как на качелях, – вверх-вниз, вверх-вниз, до тех пор, пока не выхватил из негромкого гула толпы, направляющейся к храму, язвительный старушечий голос:
– И чего мотается, сердешный, взад-вперед? Как навоз в проруби…
Я разозлился – для их же блага стараюсь!
Вчера, на оперативном совещании, я получил инструкцию проследить за порядком на дороге и возле церкви во избежание всяких там несчастных случаев.
Я поставил свой «Урал» возле церкви и сел боком на сиденье. Отсюда шоссе далеко проглядывалось в обе стороны.