Я вспомнил рассказы Ксении Филипповны. Не знаю, как сейчас, но до женитьбы на Лопатиной в станице про отца Леонтия поговаривали разное…
– Если вы знали, что он такой, как же вы?..
Юрлова улыбнулась:
– Еще радовалась, что такого парня заарканила. За ним многие охотились. Особенно первокурсницы.
Я в душе ругал себя – откуда у меня такой нравоучительный тон, казенные фразы? Можно подумать, «батюшка» я, а не Юрлов.
Соседний столик опустел, и мы остались с Соней одни в зале. Официантка несколько раз прошлась возле столика, явно показывая, что мы ее задерживаем.
А Юрлова продолжала:
– Мы с ним зарегистрировались. Бесшабашно.
По-студенчески. Мать у него жила под Москвой, в Переделкино. Это по Киевской дороге. Он даже не познакомил нас. Потом уже я сама ее разыскала… Жили мы в общежитии. Комнату нам выделили. Он по воскресеньям отлучался, иногда в будни. Меня не брал. Потом я сообразила, что это религиозные праздники. Как-то ребята с курса поехали на лыжную прогулку в Переделкино. И заглянули в церковь, из чистого любопытства. И увидели там Игоря. Он псаломщиком был. Скандал, конечно, разразился грандиозный. Он сказал вначале, что подрабатывал. Действительно, мать у него – инвалид, на пенсии… А ему хотелось одеваться, в ресторан сходить и так далее. Конечно, дело дошло до комитета комсомола института… Его спросили: как же он совмещал религию с марксизмом? По философии у него было «отлично». А он и говорит: меня, мол, спрашивали, что думает о религии Маркс, а не я, мою точку зрения никто не спрашивал. Из комсомола его, конечно, исключили. Он не стал дожидаться, что решит деканат, и ушел из института. Поступил в духовную семинарию. Вот, собственно, и все.
– А вы? Что вы?
– А что я? Взяла академический – и к родителям в
Оренбург. Потом сын родился, Костя…
– А он вас не пытался приобщить к церкви?
– Да нет, собственно. Спросил только, буду ли я всегда с ним. Смешно! В бога я не верю. Дикость это. А Костя?
Поповский сын…
– И вы не осудили его?..
Я опять с неудовольствием заметил про себя, откуда у меня берутся эти стертые слова: «осудили», «приобщить»?..
Юрлова задумчиво посмотрела куда-то поверх моей головы, на цепочку огней, уходящих в тихую, засыпающую улицу Краснопартизанска.
– Как бы там ни было, а он отец Костика. Моего сына. И
с этим ничего не поделаешь…
– Я не знаю, как вы считаете… Мне кажется, что он вас в чем-то предал…
Она посмотрела на меня почти с испугом.
– Он меня любил… И Костю любит, – тихо, но убежденно проговорила Соня.
– Нет-нет, я не об этом. Почему он не открылся вам до женитьбы?. Теперь у вас проблема – сын… Что вы ему скажете?
– Не знаю… Не знаю – вот что страшно.
Официантка не выдержала:
– Вы будете еще что-нибудь заказывать? Буфет закрывается. И кухня.
Мы поднялись.
Я предложил пойти прогуляться. Город уже крепко спал. В эту тяжелую, душную ночь не хотелось думать о горячей постели, о нагретой за день комнате, и об одиночестве в гостиничном номере с запахом не обжитой еще мебели.
Мы шли по мосту, высоко взметнувшемуся над узенькой полоской неподвижной речки.
И здесь, под открытым небом, оказались вдруг еще более одиноки. Одиноки порознь. Каждый думал о своем.
Не сговариваясь, повернули к гостинице. И расстались в коридоре. Наверное, судьба нас не сведет больше никогда…
8
«Дорогая Алешка!
Ты спрашивала, как идут у меня дела? Сама знаешь, когда говоришь по телефону, все главное вылетает из го-
ловы. А дела у меня идут отлично. И вообще работой я
загружен по горло. До меня здесь был один человек, ко-
торый все запустил, и приходится налаживать. Сейчас
готовлю большую и важную лекцию для населения, разра-
ботал и утвердил в сельисполкоме мероприятия по про-
филактике и предупреждению преступности. Мне тут
подбросили одного подростка твоих лет, с которым надо
провести большую воспитательную работу. Еще думаю
организовать в колхозе секцию самбо. С утра до вечера
занят. Ты не представляешь, сколько у участкового ин-
спектора всяких забот и хлопот. И еще многое я тебе
писать не могу из-за специфики моей службы. Алешка, как
там наши папа энд мама? Где ты думаешь провести лето, неужели проторчишь в Калинине? И с чего ты взяла, что я
влюбился? Ты еще маленькая и в этих вопросах ничего не
смыслишь. Пиши мне чаще, целуй маму и папу.
Крепко обнимаю, твой Дима».
Такое вот письмо я написал своей сестренке сразу по возвращении из города. Но опустить в почтовый ящик так и не решился.
Во-первых, потому, что дела у меня шли совсем не блестяще, на душе было муторно и тревожно. Во-вторых, какой интерес сестренке читать о моих повседневных делах? Тем более, героического в них пока что мало.
В-третьих, я должен был бы пригласить ее отдохнуть в
Бахмачеевскую. Какая это была бы радость – побыть вместе! Но этого я не мог себе позволить. Не дай бог, до нее дойдут какие-нибудь слухи.
Вскрытие показало, что Герасимов умер с перепоя. Но следователь на допросе вел себя странно. Все было официально и сухо. И лицо его ничего не выражало. Он отпустил меня, сказав: «Разберемся». А в чем и как – не знаю.
И еще до меня дошли сведения, будто наш комсомольский секретарь ездил в Краснопартизанск. К следователю. От себя лично. Поговорить с Колей откровенно я не решился. Все ждал, сам расскажет. Но Катаев при встречах никогда не заводил разговора о своей поездке и вообще о Герасимове. Может быть, не желал огорчать?
Но самым неприятным были слухи. Ядовитые, злые, они ползли за моей спиной, как тихие, неслышные змеи. И
это куда больше обезоруживало, чем прямая угроза.
Проходя по улицам станицы, я чувствовал на своей спине долгие взгляды. Кое-кто был склонен не верить следователю и заключению судмедэкспертизы. А иные прямо говорили, что, не попади Митька в ту ночь в милицию и опохмелись утром, жить бы ему да жить. Может быть, и так. Но кто мог поручиться, что, оставь я его дома, не пришлось бы хоронить его жену и сына, а самому
Митьке не переживать эту трагедию и суд?
Моему начальству там, в райцентре, было легче: послали рапорт по инстанции, приложили заключение – и дело с плеч.
А каково мне?
Неприятнейшим образом вел себя Сычов, мой предшественник. Со мной он здоровался насмешливо, как бы говоря всем своим видом: вот что ты наделал, сосунок.
Жизнь-то человеческая и ответ за нее – не пирожки печь.
При мне, мол, такого не было… Теперь он часами просиживал на корточках у дверей тира. Возле него останавливались станичники, о чем-то говорили, качали головами и поглядывали при этом через дорогу, на мои окна…
Не знаю, что бы я делал, не будь рядом Ксении Филипповны и Коли Катаева.
– Хватит киснуть, Дмитрий Александрович, – сказала мне как-то Ракитина, видя мое состояние. – Знаешь, если брать на себя все грехи нашего суетного мира, то небо с овчинку покажется. Конечно, разные несознательные элементы болтать будут. На чужой роток не накинешь платок… Но ты не поддавайся. Себя извести легче всего.
Взял меня в оборот и Коля Катаев. Мы пораскинули, кого определить Славке Крайнову в «опекуны».
– Как-то надо по-человеческому, – ерошил свой чуб комсомольский секретарь. – А то как же получается – свести его с кем-нибудь: вот, мол, тебе общественный воспитатель. И пойдет вся механика насмарку…
– Верно, – подтвердил я. – Пацан и так напуган.
– Если их подружить с Чавой, то есть с Сергеем Денисовым?
Я пожал плечами:
– А чему он его научит?
Коля рассмеялся:
– И ты туда же… Э-эх, товарищ инспектор! Пора бы людей изучить. Для тебя, если цыган, то…
– Ерунда! Я говорю об образовании Денисова. Ну, это самое, о кругозоре…
– Серега – заводной парень. Природу, животных любит.
Поет, танцует…
Уж лучше бы он об этом не вспоминал. Серьезно выступать против Чавы нельзя. Еще заподозрят, что из-за библиотекарши.
– Денисов, Денисов… Может быть, ты и прав.
– Конечно! – подхватил Коля. – Главное сейчас что?
Увлечь чем-нибудь пацана. А образование ему школа даст.
Пока лето, Крайнев может походить у Сереги подпаском…
– Пойдет он тебе, держи карман шире! Городской.
– Ты хоть раз на лошади сидел?
– Откуда? В городе-то…
– Вот именно! А я бы сейчас – только предложи. Елки-палки! До чего же красота! Особенно в ночном. Расположимся в какой-нибудь ливаде, на берегу, костер сладим.
Картошку печем, байки разные травим. И чем страшнее –
тем лучше… – Коля сладко причмокнул. – Эх, где ты, золотое времечко? Вот крупным деятелем стал. – Он засмеялся. – Теперь с пацанвой в ночное не поедешь. А жаль.
Кстати, дорогой товарищ инспектор, ты хоть поинтересовался, из-за чего этот самый Славка бегал из города и вообще есть ли у него какая-нибудь жилка, за что можно зацепиться?
– Так, в общих чертах, – буркнул я. Хотя и успел только поговорить с парнишкой о его образовании и дальнейших видах на учебу. И мне стало неловко перед Катаевым: выходило, что я подхожу к парню формально. Действительно, разговор у меня со Славкой вышел официальный. Ох уж эта мне официальщина!
– А знаешь, что мне Славка сказал? – продолжал Катаев. Он-то сразу почувствовал, что по-человечески с пацаном я так еще и не поговорил. – Голубятню он хотел соорудить. Очень увлекается этим делом. Построили они с дружками голубятню на крыше своего девятиэтажного дома, а их домоуправ погнал. Вид, говорит, современный портит. Вот и обидели мальцов. Я понимаю, что это был только повод для побега. А все-таки, значит, лежит у него душа к живому, к природе…
– Это надо учесть, – сказал я.
Слушая Катаева, я понял, почему колхозные ребята выбрали его своим комсомольским вожаком.