одетые в одинаковые, вылинявшие от стирки пижамы.
В приемном покое сказали, что свидания – с трех до семи. Было два часа. Но если мне спешно, разрешение дает главврач.
Главврач спросил, по личному или по делу. Я, поколебавшись, ответил:
– По личному.
Он пристально посмотрел на меня. Как-то странно хмыкнул:
– Что так не терпится?
– Служба…
– Разве что служба… – Он вздохнул и еще раз просверлил меня взглядом. – Значит, нет времени?
– К сожалению… – ответил я, смутившись.
– Ну-ну. – Он крикнул санитарке, чтобы та попросила
Аверьянову выйти во двор.
Я поблагодарил и направился к двери. Главврач сказал:
– Пожалуйста, поприветливее с больной…
– Конечно, – поспешил я ответить. И, не удержавшись, спросил: – А что?
Он пожал плечами – какой, мол, недогадливый: больных надо беречь от волнений…
Лариса встретила меня тревожными глазами.
– Здравствуй, – сказал я как можно приветливей.
– Здравствуй, Дима. Садись. – А глаза ее спрашивали:
«Ты с хорошими вестями или с плохими?».
– Я тут по делам разным, и время как раз свободное…
Решил проведать. Что у тебя?
– Так, нервы, говорят. – Она последний раз взглянула мне в глаза: «Больше ничего?»
– На днях заходил в библиотеку. Взял кое-что почитать.
Раиса Семеновна отлично справляется. Ты, значит, не волнуйся. Выздоравливай.
– Спасибо, постараюсь… – ответила она.
– Геннадий-то Петрович каков?
– Что? Что Геннадий Петрович? – переспросила она. И
я понял, что для нее не существует сейчас Геннадий Петрович и вообще этот мир далек от нее, потому что главное –
нечто другое. Но что это другое? Может быть, Чава?..
– Комнату так и не отдал. Для музея.
– Ничего не поделаешь… У тебя как?
– Нормально. Славка Крайнов отмочил: к Ледешко в сад залезли, яблоню обчистили.
– Да?
– Она, понимаешь, сохраняла для снохи… Больная у нее сноха… Скороспелка… Это я о яблоне.
– Нехорошо получилось. Ты что, в Крученом недавно был? – И снова вопрошающий взгляд.
– Нет… Теперь, конечно, надо съездить. Намылить пацану холку…
Вдруг Лариса спросила, решив, наверное, разрубить мучающую ее неизвестность:
– Маркиза не нашли?
– Нет.
Не нашли Маркиза, значит, и его, Чаву… Глаза у нее, как мне показалось, потухли. Я не знал, о чем разговаривать.
Не сидеть же просто так и хлопать глазами. И чтобы не молчать, сказал:
– Бабка Настя твоя – молодец. И ее, значит, коснулся научно-технический прогресс…
Лариса покачала головой:
– С чего ты взял?
– Читает много. По атеизму…
– Кто? – удивилась Лариса.
– Да твоя хозяйка, Самсонова.
Девушка рассмеялась:
– Она малограмотная. Ты бы посмотрел, как она заявление пишет. О смысле только догадаться можно.
– Как же так? В ее абонементной карточке даже такая мудреная книга записана: «Эволюция современного католицизма»…
Лариса вздохнула:
– Это Раиса Семеновна меня оберегает. Заботится. Вот и записывает всем в карточки липу. Говорит: учили, мол, вас, да не тому. Главное в нашем деле – отчетность. Показателей – не счесть. У нас как: выполнишь план по оборачиваемости книгофонда, требуют провести работу по научно-технической литературе. Проведем. Опять что-нибудь новое – по экономике и управлению. Не успеем разделаться, – по сельскому хозяйству. Недавно из райотдела культуры приезжали. Ругали меня. Раиса Семеновна, значит, решила «подтянуть» показатели. Чтобы в районе успокоились.
– Но неужели там идиоты?
– Зачем? В районе знают. Но ведь им тоже надо составлять отчет для области… На что не пойдешь ради галочки…
– Ох уж это «для галочки»! – вздохнул я.
Меня самого недавно пропесочили в РОВДе. Кто-то подсчитал, что с тех пор, как в Бахмачеевской инспектором стал я, число нарушений возросло. Выходит, Сычов просто-напросто многое скрывал. Во всяком случае, поговаривали, что самогонщикам в станице жилось до меня вольготней. Дружина бездействовала. Да и как ему было следить за порядком, когда у него самого рыльце в пушку!..
Выходит, писать обо всем добросовестно не следует? Ведь на основании моих справок начальство составляет отчеты для области, а область – для республики. И если все эти отчеты писать по системе Раисы Семеновны или Сычова, то можно себе представить, сколько липы тогда течет наверх!
Но кому это надо? Кто заинтересован в этой глупости?
Самое смешное – никто! Никому такое надувательство пользы не приносит. Скорее всего – вред. И если подсчитать хорошенько, вред немалый…
И я, почему-то вспомнив по ассоциации, рассказал
Ларисе о случае, приключившемся с прокурором нашего района. Касательно этой самой липы. И если бы сам не услышал об этом из уст райпрокурора на совещании, просто не поверил бы.
Прокурор у нас, как я уже говорил, женщина. Ее пригласили от общества «Знание» прочитать лекцию в техникуме. Лекцию предполагалось оплатить. Райпрокурор взяла путевку в правлении общества и поехала в условленный день к студентам. Но по какой-то причине аудитория не собралась. Райпрокурор оставила путевку в дирекции техникума, договорившись, что приедет в другой раз, когда студенты будут более свободны.
Опять назначили день, но в этот раз был занят лектор.
Тут подошли летние каникулы, студенты разъехались по домам. Через некоторое время в прокуратуру звонит председатель районного отделения общества «Знание» и просит нашего прокурора прийти за гонораром. Та удивилась и сказала, что вышло недоразумение: лекцию она не прочла. Председатель подивился еще больше и процитировал отзыв дирекции техникума, где говорилось, что «лекция была прочитана на высоком идейно-профессиональном уровне и неоднократно прерывалась аплодисментами».
– И что прокурор? – спросила Лариса.
– Просто рассказала, как было дело.
– И все?
– Все.
– Я бы на ее месте привлекла руководство техникума к ответственности.
– Тогда и тебя надо привлечь. Да и меня, наверное… И
вообще ввести в Уголовный кодекс статью «За липу»…
– И правильно, – улыбнулась Лариса. – Поуменьшилось бы всяких отчетов. Боялись бы попасть под эту статью.
За разговором она оживилась, и, когда пошла провожать меня до выхода, я чувствовал: ей хотелось бы еще поболтать.
– Скучно здесь? – спросил я.
– Не театр, конечно. Особенно по вечерам. Понаслушаешься всякого. Здесь говорят только о болезнях. Люди все одинаковые. Как в бане. Ни рангов, ни постов. Все откровеннее. И такое встретишь, прямо не верится.
Прощаясь, она задержала мою руку:
– Спасибо, Дима. Поговорили с тобой – прямо легче на душе стало.
Я не знаю, что и ответил. Радостно колотилось сердце.
И только за воротами вспомнил – так с ней о деле и не поговорил. Язык не повернулся. Да, товарищ младший лейтенант, когда ты научишься сдерживать свои чувства?
Но как это сделать?
…Помня разговор с Ларисой о Раисе Семеновне, я еще раз забежал в библиотеку. Взял свою абонементную карточку. И не мог сдержать улыбки. В нее было записано:
«Советское бюджетное право», «Правовая кибернетика»,
«Мировое государство: иллюзия или реальность?»…
Эти книги я и в руках не держал. Но Раисе Семеновне ничего не сказал. Зачем обижать старушку? Намерения у нее были благие…
19
Я обогнул Крученый, оставил в кустах «Урал» и теперь уже пешком отправился искать стадо.
Жарило вовсю. Я расстегнул ворот рубашки, сдвинул козырек на самый лоб, чтобы он хоть немного прикрыл глаза от слепящего солнца.
Коровы были на водопое. Стоя по колено в воде, они сгрудились вдоль берега реки, припав к воде застывшими, полусонными мордами.
Славка, сидя по-турецки в жидкой тени прибрежных кустов, хлопотал над маленьким костерком из сухих прутьев ракитника. Над прозрачным пламенем, совершенно не дававшем дыма, кипела вода в помятой алюминиевой кастрюльке с дужкой.
– Здрасьте, Дмитрий Александрович. Как раз к чаю подоспели, – приветствовал меня подпасок. В его голосе я уловил едва проскальзывавшую тревогу.
– Пекло такое, а ты – чай… – сказал я, устраиваясь на мягкой песчаной земле подальше от огня.
– Наоборот. Сырой водой в такую жару не напьешься. А
крепкий чай – за милую душу. – Он порылся в сумке от противогаза, достал фунтик из газетной бумаги и высыпал в кипяток заварку. Вода вспенилась, окрасилась в коричневый цвет. Славка подцепил дужку кнутовищем и снял чай с огня. – Сергей приучил.
Он вынул из котомки несколько крупных картофелин, сваренных в мундире, два больших, с кулак, помидора, яйца, хлеб, соль и разложил на чистой белой тряпице. В
дешевом металлическом портсигаре он держал леденцы, слипшиеся от теплоты.
Парнишка налил чай в единственную кружку и протянул мне:
– Пейте. Кушайте. Это бабка Вера меня снаряжает.
От еды я отказался. Прихлебывая терпкий горьковатый напиток, я смотрел, как Славка не спеша, с аппетитом разделывается со своим завтраком. Кожа на его лице, шее и руках загорела, нос облупился.
Он был совсем еще пацан, и в нем, наверное, бродили всяческие мысли и желания, в которых он вряд ли отдавал, себе отчет. Что я мог ему сказать, как образумить, объяснить цену человеческих поступков, их истинную значимость? Разве он поймет, что в детской своей непосредственности, пристрастии к обыкновенным мальчишеским подвигам, как, например, набеги на чужой сад, можно действительно нанести кому-то урон и обиду, какую нанесли они Ледешко?
Я в его годы был таким же. И с ватагой сорванцов-одногодков отмачивал еще штуки похлеще.
Мне вспомнилась в Калинине пожарная команда. На заднем дворе пожарники развели и любовно ухаживали за грушевым садом. Кто-то из них, наверное, был садоводом-любителем, потому что груши были отменно хороши на вкус. Может быть, они казались такими, потому что запретный плод сладок.
И что мы, ребята, делали? Как только созревал урожай, звонили вечером из телефона-автомата по 01, называя одну из самых отдаленных окраин города, и, подождав, пока ярко-красные машины, дико вопя сиреной, не вылетали одна за другой из гаража, бандой дикарей набрасывались на увешанные грушами деревья.