– Подумаешь, – махнул он рукой, – три-четыре кавуна!
Не обеднеет…
– Считаешь, пустяки? (Славка промолчал.) А если Ледешко эти яблоки для больного берегла? Сейчас яблок мало, сам знаешь. Только скороспелки.
– Кто же это у нее заболел? – спросил паренек.
– Жена сына, сноха. – Я посмотрел ему в глаза. – Это правда. На Севере она. Витамины нужны…
Славка потупился. Такой оборот дела заставил его задуматься.
Больше про яблоки я ему ничего не говорил.
…Через два дня у меня была Ледешко.
– Выхожу раненько утром скотину кормить. Гляжу, у самого крыльца что-то темнеется… Не поверите, товарищ начальник, яблоки мне возвратили. Может, даже больше, чем взяли. Усовестились, значит, пацаны… Я с почты.
Послала сыну посылку. – Ледешко сияла. Не знаю, отчего.
Оттого ли, что правда восторжествовала, или ей было приятно раскаяние Славки и его попытка замолить свою вину, что тронуло сердце сварливой женщины. – И что еще, товарищ лейтенант, кавун большой приперли…
– А на нем буква «К»? – не удержался я, улыбнувшись.
– Действительно, буковка была, – удивилась старуха. –
А вы откуда знаете?
– Милиция все знает, – сказал я загадочно. Окончание этой истории я узнал позже. Оказывается, ущерб Ледешихи был возмещен за счет яблок из личного сада кузнеца Петриченко. Пацаны под руководством, конечно, Славки на сей раз устроили набег в соседний хутор, в Куличовку, подальше от своих сельчан. В общем, сделали хорошее…
Правду говорят: дорога в ад вымощена благими намерениями.
Теперь пострадавших было двое: Ледешко и колхозный кузнец.
20
«Димчик, дорогой!
Я живу у тети Мары. Мама с папой в своей Паланге.
Погода там плохая, холодно. Папа пишет, что с удо-
вольствием сбежал бы, но маме жалко денег, отданных за
путевки. Я их очень жду. Тетя Мара держит меня в
„ежовых рукавицах“ и говорит, что никогда больше не
возьмет на себя „такой ответственности за судьбу не-
весты на выданье“. А мы с тобой думали, что она совре-
менная и своя. Она в восемь часов загоняет меня домой. В
кино я могу ходить только на утренние сеансы. На них
идут не все картины. При маме и папе я смотрела все.
Пусть только поскорей приедут наши предки! С тетей
Марой я и разговаривать не буду. Видишь, какие на самом
деле люди? Я теперь поняла, что говорят они одно, а ве-
дут себя иной раз по-другому. Конечно, хорошие встре-
чаются. Почему ты не пишешь? Я за тебя волнуюсь. Не-
давно прочитала в газете, что один милиционер задержал
опасного преступника, но сам при этом был смертельно
ранен. Ему после смерти дали орден. Димочка, ты всегда
ходи с наганом. И попроси себе собаку. Такую, как Мухтар.
Они налетают на преступников первые и часто спасают
милиционеров. Если тебе не выдадут собаку, я напишу
Юрию Никулину и попрошу, чтобы он помог мне достать
овчарку. В крайнем случае, попрошу у дяди Феди. У их ов-
чарки щенки. Ты его вырастишь и научишь. Ответь на мое
письмо сразу. Ты там все-таки один, и мне тебя жалко.
Крепко тебя целую. Аленка».
Не подозревая, Алешка выболтала в своем письме многое. Я был один, а она, выходит, не одна. Первая любовь. Я завидовал своей сестренке. Представляю, какой натиск выдерживает тетя Мара, наша старинная приятельница и сослуживица мамы. Она и так всего боится в жизни. А тут Алешка – упрямая, своенравная. Отец ее всегда баловал. Бабушка говаривала: «Вырастишь на свою голову. А от прыткой козы ни запор, ни забор…»
Но откуда эти страхи за меня? Любовь… Она, видимо, вообще делает человека мудрее.
Стало быть, сестричка впервые по-настоящему задумалась о людях. Лишь бы у нее все хорошо получилось.
Первое чувство, как колея: ляжет правильно, потом всегда будет выходить красиво. Очень бы мне хотелось посмотреть на того, из-за которого Алешка воюет с бедной тетей
Марой и о ком, наверное, думает засыпая.
Да, как ни верти – грустно. Бегут, значит, годы, детство уплывает все дальше и дальше, с бабушкиными румяными пирожками, с безмятежными воскресными утрами, с ожиданиями праздников и взрослой жизни, наполненной свободой и свершениями всех желаний…
На Алешкино письмо я не успел ответить. События завертели меня, дни заполнились делами, дорогами, людьми.
Помнится, в тот день, когда я получил от сестры письмо, я готовился к моей первой лекции в клубе. О
профилактике преступности. Это была моя первая лекция в жизни. До этого я бывал только слушателем. Теперь будут слушать меня. Коля Катаев решил обставить ее по-солидному. Сначала он все раскритиковал.
– Ну кто придет в клуб, если прочтет тему твоей беседы? Мудрено и пусто звучит для наших колхозников:
«Общественный прогресс и правопорядок». Лично я не пошел бы. Лучше козла забить.
Я обиделся:
– Заголовок из «Правды». Умнее нас с тобой писали люди…
– Так то «Правда»! Всесоюзное направление дает. С
научной небось базой. Наверное, профессор какой-нибудь?
– Профессор, – кивнул я. – Даже два.
– Вот видишь. Давай что-нибудь попроще. Чтобы зазывало и суть показывало.
– «Алкоголь – твой враг!» – предложил я.
Коля рассмеялся:
– А врага, скажут, уничтожать надо. Кто больше уничтожит, тот герой!..
– Значит, о борьбе с алкоголизмом не следует? Нехорошо, комсорг, получается. Поп вон, говорят, такой проповедью разразился…
– Чудак, человек! Надо, не спорю. Но чтоб люди прочли на доске название и захотели прийти послушать.
– Для этого танцы организовывают до и после… –
мрачно отпарировал я.
– И танцы будут, и выступление приезжих артистов.
– Каких это еще артистов?
– Ансамбль цыган. В прошлом году были. Хорошие песни и музыку выдадут.
– Совместить хочешь?
– А почему бы и нет? Пора сейчас жаркая. Люди и в колхозе и у себя трудятся. Но и отдохнуть же надо!
Долго мучались мы с проклятым названием. Все же нашли. Вернее – Коля. «Отправляясь в дорогу, что надо выбросить в первую очередь?»
– Дорога – это, значит, путь к коммунизму, – пояснил
Коля. – А выбросить надо алкоголизм, тунеядство, воровство. Да мало ли всяких пороков?
Объявление расклеили в станице. И оно, говорят, озадачило. Озадачило – значит, заинтересовало.
Домой я в этот день не ходил. Сидел в служебном кабинете над своими записями и цитатами до самого вечера, обложенный книгами и журналами. И чем ближе подходил назначенный час, тем сильнее меня охватывало волнение.
Не хотелось, чтобы получилось как у академика. Если опять начнут расходиться, провалюсь со стыда. Ему-то что!
Он-то, ученый, уехал, и станичники забыли о нем. Мне же здесь жить и служить.
Уже надо было идти в клуб, а мне все казалось, что фактов и цифр еще мало. Буквально на ходу я внес в рукопись несколько поправок и дополнений. В авторучке, как это случается при спешке, кончились чернила. И когда я заправлял ее, выпачкал пальцы. Мыть руки не оставалось времени. Я кое-как обтер их бумагой и поспешил в клуб с тайной надеждой, что моя лекция произведет большой эффект и искоренит зеленого змия в Бахмачеевской и ее окрестностях…
У щита с объявлением толпилась группа станичников.
Я намеренно задержался послушать, что говорят.
– Это что, для туристов лекция? – спрашивал у окружающих какой-то старик.
– Для альпинистов, – ответил один из парней. – Как раз для тебя, дед Касьян.
Дед Касьян крякнул, расправил усы:
– Ить придумали у нас альпинизму разводить… Мне на полати без помощи не забраться… Старуху зову.
Вокруг засмеялись. Я поспешил ретироваться в клуб. В
зале набралось много народу, хотя по телевизору в очередной раз показывали «Адъютант его превосходительства». Пустых мест почти не было. Я, честно говоря, был приятно удивлен и прохаживался по фойе, поглядывая на часы. Тетя Мотя, уборщица, она же билетерша, сообщила мне, довольная:
– Не беспокойтесь, Дмитрий Александрович, будут сидеть до конца как миленькие.
– Хорошо, – кивнул я, не вдаваясь в смысл ее слов. –
Постараюсь…
– Теперь старайся не старайся, не разбегутся.
– Это почему же? – спросил я, почуяв подвох.
– Военная хитрость. Я всем говорила, что после лекции перерыва не будет. Кто опоздает к вашему выступлению, на цыган не пущу… А кому охота свои трудовые деньги на ветер выбрасывать?
Я бы на нее, наверное, здорово накричал. Хорошо, как раз подоспел Коля.
– Павел Кузьмич не будет. Извинялся. Надо срочно в шестую бригаду. Так что пошли. Пора. – И потащил за кулисы, чтобы появиться, как президиум, со сцены.
Во мне все клокотало.
– Идиотизм! Это же обман! Отменяй лекцию!
Катаев опешил:
– Ты что, белены объелся?
Мы стояли в комнатке за сценой, где когда-то Нассонов при нас распекал дружков своего сына.
– Быть довеском к каким-то заезжим халтурщикам не желаю!
– Постой. Во-первых, они не халтурщики, а такие же трудяги, как и мы с тобой… Во-вторых, объясни толком, что с тобой?
Я объяснил. Коля почесал затылок:
– Ай да тетя Мотя! Стратег! Я сам дивлюсь, никогда на лекции столько народу не приваливало…
– Дура она, а не стратег. Если всякий будет пользоваться своим положением…
– В дальнейшем этот передовой опыт надо использовать! – засмеялся Коля, хлопая меня по плечу. – Не кипятись. Я ей скажу. Хочешь, выговора добьюсь?
– Ей твой выговор что козе баян, – буркнул я. Ничего не оставалось делать, как положиться на судьбу и свое красноречие.
Мы вышли на авансцену. Коля, из-за отсутствия другого начальства, сел за стол под зеленым сукном.
– Товарищи! – начал я, запинаясь от волнения. –
Во-первых, хочу устранить недоразумение, вышедшее не по инициативе и не по указанию организаторов нашей беседы. Лекция сама по себе, а выступление артистов, за которое вы заплатили деньги, само по себе. Так что, если у кого нет желания слушать меня, тот может независимо от этого прийти на концерт после лекции.