– Почти…
Лариса недоверчиво усмехнулась.
– Ну и у меня, значит, почти… Все девчонки хотят быть актрисами и чтоб обязательно знаменитыми, а становятся библиотекарями, учительницами, швеями…
– Ты тоже хотела быть артисткой?
– А ты думаешь!
– Одного хотения мало. Надо много уметь. Я в «Советском экране» читал, как нелегко сниматься в кино.
Лариса тряхнула головой:
– Ерунда! Это кому как повезет. Я серьезно готовилась.
Плавала, бегала на стадионе, ходила на ипподром. А в цирковое училище не прошла. Срезалась. Ты бы видел, какие девчонки прошли по конкурсу! Бездари… Не думай, что хвалюсь. Я два года пыталась. Не повезло… Ревела как дура. Но ничего не поделаешь! Пришлось пойти в культпросветучилище.
– Я тоже поступал в МГУ. На юридический.
– Ну и как?
– Как видишь! – засмеялся я. – Следователь по особо важным делам…
– Ты еще можешь продвинуться… – Она с грустью посмотрела куда-то вдаль.
– А ты?
– Тю-ю!
Меня рассмешило ее восклицание, которое я часто слышал в Бахмачеевской.
– А Маркиз действительно хороший конь? – осторожно спросил я.
– Отличный! – сразу отозвалась она. – Представляешь, как бы он смотрелся на манеже, в цирке? Ты цирк любишь?
– Люблю. Акробатов, зверей. И клоунов. В Москве все собирался сходить в новый цирк, что на проспекте Вернадского. Куда там! Никак не мог достать билет…
– Пишут, красивый цирк.
– Еще бы! Наверное, манеж раз в десять больше, чем в старых.
Лариса ткнула в меня пальцем и рассмеялась.
– Ты чего? – удивился я.
– Чудак! Все, ну все манежи в мире одного размера –
тринадцать метров.
– Иди ты!
– Вот тебе и иди. Стандарт.
– Это что же, как хоккейное поле?
– Оно тоже всегда одинаковых размеров?
– Всегда.
– И цирковые манежи тоже. Это повелось с первого цирка во Франции. Был такой наездник – Франкони. Он жену и сына Наполеона учил верховой езде. Как называют в цирке – «школе». Его цирк назывался «Олимпийский».
Оттуда и пошли эти тринадцать метров.
Я прикинул расстояние.
– Не много.
– Достаточно. В старое время на обыкновенном манеже разыгрывали грандиозные пантомимы, с водой, фонтанами, лодками. Места хватало.
– Когда это, в старое?
– В прошлом веке. И в начале этого.
Мы не съели и половины арбуза, а уж больше не могли.
– Хочешь еще? – предложил я.
– Лопну. Ты хочешь – режь.
– Во! – провел я рукой по горлу. – Где бы руки помыть?
Липнут.
– Пойдем.
Она подвела меня к водопроводной колонке. Когда
Лариса держала рычаг, а я мыл руки, девушка тихо сказала:
– Смотри.
Из палаты вышел отец Леонтий, держа под руку свою жену. У Лопатиной в руках был небольшой узелок. Отец
Леонтий чему-то улыбался.
Проходя мимо нас, супруги задержались.
– Лара, я там в тумбочке оставила расческу и бигуди.
Пользуйся, – сказала Лопатина.
– Хорошо, Оля. Вообще-то я тоже скоро…
– Здравствуйте, – вежливо поклонился отец Леонтий.
– Приветствую, – ответил я.
– Познакомься, Оля. Дмитрий Александрович, твой земляк.
Оля протянула мне руку. Я показал свои мокрые. Она улыбнулась.
– Я знала, что вы из Калинина. Зашли бы к нам как-нибудь? А то даже не раскланиваемся.
– Зайду, – пообещал я. – Обязательно.
– Заходите действительно. – Отец Леонтий весело посмотрел на меня. И еще раз повторил – Заходите. – Он что-то хотел добавить, но, потоптавшись, только кивнул: –
До свидания. Ждем.
Мы вернулись на скамейку.
– Дима, скажи честно, ты по делу ко мне или просто проведать? – неожиданно спросила Лариса.
– Вообще-то поговорить надо, – вздохнул я.
– Ты молодец.
– Это почему?
– Противно, когда врут. Ну давай спрашивай.
– Пойми меня правильно, – неуверенно начал я, – никого никогда не интересовало бы то, что происходило у вас в последние дни с Сергеем… – Я посмотрел на нее, какая будет реакция.
– Продолжай, – кивнула она.
– Лучше ведь от тебя узнать, чем говорить с кем-то, –
оправдывался я.
– Это верно, – сказала Лариса. – Только я уверена, что это не имеет отношения к Маркизу.
– У вас ведь вышла какая-то ссора?
– Но при чем здесь лошадь?
– А при том: скакуном очень интересовались приезжие.
Очень! В том числе и некий Васька. А Сергей крутился последние два дня с этим Васькой. Водой не разольешь.
Лариса нахмурилась.
– Ты знаешь, что Нассонов хотел выгодно обменять
Маркиза? – спросил я.
– Знаю. Но опять же при чем здесь Сергей?
– Как ты думаешь, сколько стоит Маркиз?
– Ну восемьсот – девятьсот.
– Председатель оценивает в тысячу.
Она усмехнулась:
– То он хотел в табун его забраковать, а теперь – тысяча! Вообще этот Нассонов…
– Оставим Нассонова в покое, – напирал я. – Что говорил тебе Сергей по поводу Маркиза?
Лариса склонила голову набок, как бы взвешивая, что можно говорить, а чего не следует.
– Видишь ли, Маркиз никому не давался. Кусал, брыкался. И когда я обратилась к Нассонову насчет транспорта для поездок по хуторам, он дал Маркиза. Лошадей я люблю с детства. Потому и стремилась в цирковую школу. А Сережка поначалу испугался за меня… Он ведь первый пытался объездить Маркиза. Не получилось.
– Но ведь у тебя получилось?
– Да, сама не знаю, чем угодила Маркизу.
– Понравилась, наверное.
– Может быть.
– Хорошо, я это понимаю. Но почему ты вдруг не захотела участвовать в скачках?
– Сергей был против.
– Почему?
– «Почему, почему»… Потому что боялся, наверное.
– Так мы выяснили: с Маркизом ты отлично поладила!
– сказал я нетерпеливо.
– Маркиз был резвее его кобылы… Может быть, не хотел осрамиться.
– Понятно. Странные они люди. Всю жизнь целыми семьями проводили в пути, на лошадях, а считают зазорным, если женщина сядет на коня. Неужели так у многих народов?
– Нет, такого больше не знаю. Вон в Средней Азии женщины веками были под паранджой, в гаремах, и то у них есть спортивная игра «Кыз-Куу». Это значит – «Догони девушку».
– Что это за игра?
– Парень должен нагнать девушку на коне.
– И что тогда?
– Если догонит, получает поцелуй.
– А если не догонит?
– Девушка на обратном пути нагоняет такого неудачника и наказывает плеткой.
– Интересно, – сказал я. А сам подумал, что Ларису я бы догнал во что бы то ни стало. Но я не умею ездить на лошади! Ничего, научился бы… – Все-таки странно. Цыгане –
народ вольный, и такой предрассудок…
– У нас тоже много предрассудков. Черная кошка, число тринадцать, сидеть перед дорогой.
– Что ж, верно. А почему же вы поссорились?
– Дима, честное слово, это совсем-совсем другое.
– Давай предположим, – поднял я руку, – ему не хочется, чтобы ты скакала на Маркизе…
– Опять ты за свое…
– Не перебивай, – попросил я. – Скажи честно, мог он угнать его?
Лариса молча опустила голову.
– Может, не с преступной целью? – попробовал я смягчить вопрос.
Она подняла на меня умоляющие глаза и тихо сказала:
– Давай больше не будем говорить ни о Маркизе, ни о
Сергее…
Я вздохнул.
Разговор оказался бесплодным.
– Почему ты никогда не говорила, что у бабки Насти есть сын? – спросил я после некоторого молчания.
Лариса печально вздохнула:
– Нет у нее сына. Одинокая она.
– Как нет? – удивился я.
– Нет. Было два. Один погиб на фронте, другой –
нечаянно подорвался на мине.
– Постой, постой. А Толик? Я же сам видел, она ему рубашку приготовила…
– Вот-вот. Это какой-то ужас! Она разговаривает с ним, спать укладывает, зовет обедать, рассказывает ему что-то… Понимаешь, ей кажется, что он живой.
– Значит, она того?..
– Самое удивительное, что бабка Настя во всем другом совершенно нормальная. Добрая, заботливая.
– И все-таки… Каждый день слышать, как разговаривают с мертвым. – Я вспомнил наш разговор с Самсоновой.
По спине поползли мурашки.
– Привыкла. Теперь не замечаю.
– И когда же это случилось с ее сыном?
– В сорок третьем. Мальчишки возвращались с речки, с
Маныча. Толик наскочил на мину. Ему было четырнадцать лет.
…Мы возвращались с Любой домой в конце рабочего дня. У меня все не шел из головы разговор с Ларисой.
Почти тридцать лет прошло с окончания войны. Но эхо до сих пор доносит до нас ее отголоски. Я видел инвалидов
Великой Отечественной – без руки, без ноги, слепых, со страшными ранами. Но рана, которую носит в себе тихая баба Настя, потрясла меня больше всего.
Бедная старушка… Может быть, ее нереальная реальность – ее спасение? Может быть, она помогала ей вставать каждое утро, чтобы прожить день? Наверное, это была единственная надежда, единственное возможное ощущение в жизни. И отними у нее его, все рухнуло бы, разбилось, и осталась эта настоящая реальность, в которой бедная бабка Настя наверняка не смогла бы жить…
От этих раздумий оторвала меня Люба Коробова.
– Дмитрий Александрович! – прокричала она из коляски, перекрывая шум мотоцикла и встречный ветер. –
Отпустите меня из дружины!
– Почему? – крикнул я.
– Слышали, что Сычиха про меня плела? При всех…
– Не обращай внимания.
– Не она одна. И другие, я знаю.
– Уйдешь, будут говорить, что правда это… Дескать, застыдилась.
– Вы так думаете?
– Так.
Километра через три она опять:
– Все равно не нужно это.
– Ты о чем?
– Дружинников, говорю, не нужно. Я в «Литературке»
читала, как один врач, которого обвинили в трусости, когда он не стал связываться с хулиганами, сказал, что это дело милиции…
– Я не читал. Есть такие люди – моя хата с краю.
– Нет, дело не в этом. Он, этот врач, объяснил так: когда он делает операцию, то никому не позволяет ему помогать.
Можно напортить. Так же и в борьбе с преступниками и хулиганами. Тоже пусть занимаются люди, имеющие соответствующую профессию.