Денисов, случаем, не родственник нашего Денисова? Который помер недавно?
– Племянник, – подтвердил я.
– Скажи-ка! Как будто семья примерная. Отец его там у вас, кажется, в правлении колхоза?
– В сельсовете, – сказал я, – депутат.
– Смотри-ка, – усмехнулся Савченко. – Как это получается? Не уследил, выходит?
Мне стало обидно за Арефу. Через каких-нибудь полчаса я буду сидеть с ним за одним столом, пить обязательный для гостей чай…
– Мы считаем… В основном интересуется лошадьми
Дратенко…
– Вы считаете, – снова усмехнулся капитан и набрал номер. – Степа, зайди. – Он положил трубку, потер руки, глядя в окно. – Пошел хлеб. Теперь ни сна, ни отдыха…
Всех почти разогнал по колхозам.
В комнату вошел коренастый, лет шестидесяти, сильно припадающий на одну ногу мужчина в штатском. Он ежеминутно поправлял широкой пятерней прямые волосы, падавшие на глаза, и с угрюмым любопытством бросал на меня взгляды.
– Степа, тут товарищ из Краснопартизанска. Не припомнишь такого Дратенко? Специалист по лошадям?
Степа, которого мне капитан так и не представил, сильно выставляя вперед челюсть, просто ответил:
– Знаю. – И, обернувшись ко мне, спросил: – Васька?
– Так точно, товарищ… – Я вопросительно посмотрел на него, ожидая, что мне хотя бы скажут его звание или должность. Но я так и не был в это посвящен.
– Что он у вас натворил? – смотрел на меня в упор
Степа, опираясь сильной рукой на стул.
– Разыскиваем, – неопределенно ответил я.
– На блины хотите пригласить? – без тени юмора спросил Степа.
– Подозревается в краже породистого скакуна.
– Давно увели лошадку-то?
– В июле…
– Да, в июле Дратенко тут был. На линейке, запряженной двумя лошадьми.
Я сообщил подробные приметы Маркиза. Степа, подумав, сказал:
– Одного коня я помню. Вороной. А другой, врать не буду, не знаю. Кажется, светлый.
– Дратенко один был или с кем-нибудь?
– Их несколько сидело на линейке. Прокатились по станице лихо, почти не задерживаясь…
Вот и все сведения, какие я получил в Альметьевском
РОВДе.
Но меня так заинтересовала личность Степы, что я справился о нем у дежурного. После моего долгого визита к замначальника лейтенант стал словоохотливее.
– Степан Гаврилович – сила! Всех лошадей и лошадников знает в области. Что там в области, думаю, по всему югу, до самого Кавказа. Лихой, говорят, кавалерист был. В
отряде самого Огнева воевал…
– А кто такой Огнев? – спросил я.
– Ты Огнева не знаешь?
– Не знаю, – честно признался я. Лейтенант покачал головой:
– Про выстрел с «Авроры» знаешь?
– Это каждый школьник знает.
– Правильно. А мало кому известно, что орудием, которое произвело этот выстрел, командовал Огнев Евдоким
Павлович. Из соседней станицы Пролетарской. После уж, в гражданскую, он сюда вернулся. Командовал отрядом под началом Пархоменко. Погиб как герой. Так вот, наш Степан Гаврилович в отряде Огнева начинал. В Отечественную получил ранение. Демобилизовался и пошел в милицию. Еще вопросы есть?
…Через час мы сидели с Арефой в хате вдовы Андрея
Денисова. Признаться, кочки меня изрядно порастрясли, и разыгрался волчий аппетит. Все мои помыслы были обращены к кухне, где хлопотала Мирикло. Я спросил Арефу,
чем это так привлек его соотечественников Маркиз. Жеребца ведь выбраковали зоотехники колхоза.
– Маркиза выбраковали из производителей, – пояснил старый цыган. – А конь красивый. Это у нас почитается в первую очередь. Цыган выбирает коня, как невесту. Чтобы самому было приятно и другие сказали, что красив. Маркиз
– видный. Благородный статью. А без осанки и конь – корова. Правда, есть и у него свои недостатки: злой, заносчивый. Только ты никому об этом не говори, – шутливо сказал Арефа.
– Почему?
– У нас, у цыган, самым большим грехом считалось выдать, какой есть скрытый изъян в лошади. Особенно покупателю. За это в старое время били. Крепко били. И
владелец лошади и другие. Все били. Вообще предательство не любили. Что знаешь, держи при себе…
– А если убийство? Молчать ведь – преступление.
Арефа пожал плечами:
– Конечно, это так… Но в старое время донести за убийство промеж себя тоже считалось позорным. Судили своим судом. По справедливости.
– Убивали? – спросил я.
– Зачем? – удивился Арефа. – Смысл какой? Убийства случались в основном по пьяной драке. Или из-за ревности.
А рассуждали так: к чему еще одного убивать, сирот плодить и еще одну вдову оставлять? Виновный должен был откупиться деньгами. В зависимости от состояния и нужды осиротевшей семьи. Что касается ревности – здесь посторонние не судьи. Кто может оценить меру любви? Измена, может, похлеще, чем другое, бьет.
– Постойте, постойте. Но это же сокрытие преступления! – не удержался я.
– Да, да, а как же! – быстро согласился Арефа. Но было видно, что к этому вопросу он относится по-своему. Он лукаво улыбнулся и добавил: – То ж в старое время…
Другие нравы. Цыган со всех сторон бесправными держали. Они уже с рождения числились как бы в преступниках.
Цыган – значит, вор, обманщик, махинатор… Ну, а если еще свои своего выдавать властям стали бы, как смотреть друг другу в глаза?
Я задумался над его словами. В них была своя горькая правда.
На столе легонько посвистывал самовар. Серебряный.
Точная копия с того, что имелся у Арефы, «Баташов».
Мирикло, вдова Андрея, в темном кружевном платке, безмолвно появлялась в комнате и так же тихо уходила на кухню, откуда доносился запах мокрого птичьего пера и вареной курицы.
Интересно, для кого задумано это почетное угощение?
И вообще прилично ли мне, представителю закона, который ведет в настоящее время официальную проверку, сидеть за одним столом с отцом предполагаемого преступника и вести непринужденную беседу, ожидая угощения с его стороны?
Странное дело, но мне казалось, что я просто в гостях.
– Тяжело ей, – сказал Арефа, когда его сноха в очередной раз что-то поставила на стол и вышла. – Любой бабе в ее годах тяжело остаться без хозяина. Это уж все. Вдовство на всю остальную жизнь.
– Конечно, – согласился я, – потерять кормильца…
– Не это самое страшное, – вздохнул Арефа. – Мирикло себя прокормит. – Он усмехнулся. – И еще любого мужика в придачу. Шьет на фабрике и дома. У нас в старое время, сам понимаешь, – его глаза опять сверкнули лукавинкой, –
жена должна была кормить мужа. Станет где-нибудь табор, мужики остаются, а женщины с дочками идут в село или город те мангу – это, значит, по-нашему: побираться, добывать пропитание, деньги… Не принесет жена ничего, кнута схлопочет обязательно.
– Ничего себе, положение! Это здоровых-то мужиков кормить. Мало того, что женщины унижались, выпрашивали подаяние, так еще кнут зарабатывали.
– Зарабатывали. И еще как! У русских как было в старое время? Мужик, напившись, бил жену. Но случалось, иная баба так отхаживала муженька за все обиды, не приведи господь. У нас же женщина никогда не имеет права поднять на мужа руку. Что там поднять руку – сказать наперекор. Какой бы ни был – пьяный или трезвый, урод или красавец, нищий или богатый, – ты ему не прекословь.
Чуть что не так – кнут…
Я усмехнулся про себя: хоть Арефа и депутат сельсовета, а своя кровь, видимо, говорит.
– Несправедливо. Значит, мужчины кнутом оправдывали свое тунеядство?
– Почему тунеядство? У мужиков свое дело было. Муж ценился за умение достать хорошего коня, с лихвой продать его, выгодный обмен совершить. Не можешь этого –
копейки за тебя не дадут в базарный день. Другое дело, если умеешь ловко дела делать да если при этом песни голосисто поешь, отплясываешь лихо да обнимаешь жарко
– нет тебе цены. Не знаю, как другое, а за песни ты бы у нас сошел высоко…
Я все ждал, когда Арефа заговорит о самом главном.
Есть ли какие вести о беглецах? Но Денисов словно забыл о цели нашего приезда.
Мы сидели, попивая чай, мирно беседуя. Потом тихая
Мирикло поставила на стол раздувшуюся, с растопыренными в разные стороны ногами, исходившую сладковатым паром и жиром курицу.
И мы управлялись с ней за разговорами ни о чем и снова пили чай с вареньем и покупным печеньем.
Мирикло относилась ко мне настороженно и, видимо получив от Арефы наказ, в беседу нашу не встревала.
Покончили с едой. Хозяйка вышла с грязной посудой. И
вдруг Денисов сказал:
– Васька Дратенко не сегодня-завтра должен быть в
Юромске. Надо туда подаваться.
Я поразился: битый час болтать о пустяках и даже намека не подать, что получено такое известие.
Может быть, Арефа – единомышленник моей бабушки: во время еды надо думать только о еде, а дело – в свою очередь.
Юромск – три часа езды на поезде из областного центра.
– Помчались в город! – предложил я.
Арефа посмотрел на мою форму. Почесал за ухом.
– Больно мы с тобой заметные. Выходит, сначала домой…
Я прикинул – теряем сутки. Это в лучшем случае. Потому что возвращаться сегодня на мотоцикле в Бахмачеевскую мне не улыбалось. Арефа тоже не мальчик. Тогда и завтра день потеряем.
Обидно, до города каких-нибудь тридцать километров.
Полчаса езды.
У меня возник план.
В конце концов неужели Борька Михайлов не одолжит на время какие-нибудь брюки и пиджак? В крайнем случае
– куртку. Сам ведь в кореши лез.
Мы расстались с Арефой. Он решил заночевать в Альметьевской. Я поехал в город. Договорились с Денисовым встретиться там утром на вокзале.
24
Я настолько уже привык к одноэтажной станичной жизни, что когда въехал в областной центр, с его высокими современными зданиями, шумом и звоном вечерних улиц, голубых от неона и затухающей синей зари, то почувствовал себя Гулливером, попавшим в страну великанов.
После влажной прохлады степной вечерней дороги город пахнул на меня жаром перегретого за день асфальта, сухим воздухом, пропитанным испарениями бензина и выхлопных тазов.