– Патология, конечно, бывает. Медики такими случаями тоже занимаются. Но подавляющая масса людей нормальна…
– Может быть, наоборот? – поддразнивал ее Игорь. –
Патология – нормальна, а нормальность – патологична?
– Ты, как всегда, хочешь быть оригинальным.
С одной стороны, меня забавлял их спор. Если раньше представлялось, что семейная жизнь Игоря была чем-то необыкновенным в силу его положения, то сейчас я видел,
что они простая супружеская пара, со своими неурядицами, соперничеством. Это делало их отношения понятными и человеческими. Но, с другой стороны, я опасался, как бы их перепалка не перешла в ссору. Не хотелось, чтобы наша первая и, может быть, последняя откровенная беседа закончилась плохо.
– Ребята, бог с ней. Оставим медицину в покое, –
предложил я.
– Оставим, – с удовольствием согласился Игорь.
– Тем более, ты в ней мало смыслишь, – торжествующе закончила Оля.
– Не спорю.
– И спорить нечего. – Оля всем видом показывала, что победа осталась за ней. – Игорь вот всегда возмущался, –
обратилась она ко мне, – что жена парторга Павла Кузьмича, здоровая женщина, ничего дома не делает. Они были нашими соседями. А я говорю, значит, у нее что-то не в порядке. Нам ведь, врачам, виднее. Поговорила я с ней.
Маланья Яковлевна призналась, что в последнее время ей действительно все труднее что-нибудь делать. Я посоветовала прийти в амбулаторию, И что вы думаете – щитовидная железа. Ей, оказывается, и раньше предлагали операцию. Боится, А люди ничего не знают и болтают всякое…
– Признаться, я думал так же, как Игорь, – сознался я. –
Оказывается, по внешности судить нельзя. Взять еще, например, Лохова. Крепыш, каких мало. А у человека одно легкое и туберкулез…
Лопатина округлила глаза:
– Это муж Клавки-продавщицы?
– Он.
– Кто вам сказал, что у него одно легкое?
– Сам и сказал. У него справка есть. Инвалид второй группы…
Оля пожала плечами:
– Глупость какая-то. Я его слушала. Легкие как у быка.
Без одного легкого сразу узнать можно.
– А рентгеном проверяли?
– Он не обращался, – сказала Оля.
Я задумался. Действительно, какая-то неувязка. И если у него туберкулез, то как же его жене разрешают работать в продовольственном магазине?
– Он разве не состоял у вас на учете?
– Конечно, нет.
– Может быть, в районе, в тубдиспансере? – допытывался я.
– Что вы, мы таких больных знаем наперечет. Они на особом учете. Их обязательно посылают в закрытый санаторий, регулярно обследуют. Кроме всего прочего, они опасны для окружающих.
– Постойте, а когда вы его слушали? Он сам к вам в амбулаторию пришел?
– Нет. Случайно получилось. Он как-то чинил крышу и сорвался. Как голова цела осталась, не представляю. Верно, здоров, как бугай. Клавка прибежала ко мне, кричит: Тихон разбился. Я помню, успела схватить чемоданчик и бегом к ней. Тихон действительно сидит у хаты в полусознании.
Клавдия его водой окатила. Я первым делом сердце прослушала, легкие. Дала понюхать нашатыря. Уложила в постель и сказала, чтобы пришел на рентген. Может, трещинка какая. Он так и не пришел. Я решила, что обошлось.
Здоровый он, ничего не скажешь. Другой бы богу душу отдал…
– А легкие?
– Я же говорю – здоровее не бывает.
Хмель у меня из головы улетучился вмиг. Я вспомнил
Лохова, его здоровые лапищи с короткими пальцами, походку носками внутрь. Меня самого тогда поразило, что у такого человека может быть всего одно легкое, да и то гнилое. Да, тут что-то не то. Паспорт я не смотрел. Поверил на слово. Положился на сычевскую проверку. Теперь мне подумалось, что Клава была чересчур уж приветлива.
Неспроста.
Неужели Лохов – это… На фотороботе у преступника была борода. Бороду, правда, легко сбрить.
Надо срочно позвонить Борьке Михайлову.
Игорь и Оля с удивлением наблюдали за мной. Я попытался рассмеяться как можно беспечнее.
– А бог с ним, с Лоховым! Что вам теперь? О Бахмачеевской и думать забудете, наверное.
– Э, нет. – Игорь обнял жену за плечи. – Бахмачеевская
– это великая станица. Она соединила нас с Оленькой…
Что и говорить, перевернула всю жизнь. Верно, лапушка? –
Игорь лбом потерся о ее волосы.
– Отец Леонтий, люди же смотрят, – шутливо отстранилась она.
– Ну вот что, ребята, – поднялся я, – мне требуется поспать пару часов, как воздух.
– Дима, Дмитрий Александрович, заходите к нам в купе, – пригласила Оля.
– Постараюсь, – ответил я. – На всякий случай –
счастливого пути и много-много радости. И напишите.
– Я напишу, – серьезно сказал Игорь. – Жаль, не успели поближе сойтись в Бахмачеевской. Интересный ты парень…
– Так не только ты считаешь. – Оля выразительно посмотрела на меня.
– Что же, правильно, – подтвердил ее муж.
– Дмитрий Александрович знает, о ком я говорю…
Конечно же, речь шла о Ларисе.
Я глупо улыбался и не знал, что делать. С официанткой рассчитался, с Юрловым вроде бы попрощался и стою, как дурак, жду чего-то…
– Понимаешь, Игорь, мы лежали с Ларисой в больнице, ну с той библиотекаршей…
– Как же, помню.
– Чудная девчонка! – Оля словно рассказывала мужу, но я понял, что ее слова предназначались мне. И только мне. – Спрашивает меня Лариса: можно ли любить двоих?
– Как это? – удивился Игорь.
– Вот так. Двоих одновременно.
Юрлов обернулся ко мне:
– Чушь какая-то, правда? У женщин иногда бывает… –
Он рассмеялся. – Любить двоих!
– Ты вообще о всех женщинах невысокого мнения! –
вспыхнула Оля.
– Действительно, – смеялся Игорь. – О всех, кроме одной. Или ты хочешь, чтобы я обожал всех?
Я не знал, радоваться тому, что сказала Оля, или нет?
Но мое сердце било в литавры…
– Она хорошая, чистая девушка, – сказала Оля и почему-то мне подмигнула. – Можно кое-кому позавидовать…
Я еще раз попрощался с супругами и побежал в свой вагон, прямо в купе к проводникам.
– До Юромска следует без остановки, – ответил на мой вопрос проводник. – Теперь поезда несутся как угорелые.
Раньше, например, останавливался в Будаеве. Гусей выносили, арбузы соленые… Нынче ни гусей тебе, ни арбузов. – Проводник удрученно вздохнул. – Как на самолете.
Ни людей не увидишь, ни товару. Я вот в Среднюю Азию еще ездил. В Ташкент. Там на каждой станции свой особый смысл был. В Темуре дыни покупали, здоровенные, в пуд весом. Пахучие, сладкие! В Аральске – копченого леща, балык выносили. Подъезжаешь к Оренбургу – курей вареных, картошечку с луком и соленые огурчики. – Он еще раз вздохнул. – Охо! Техника, скорость! Все как будто о людях думаем, экономим человеческое время. А всю эту прелесть зачеркиваем. Подумаешь, сократили путь на несколько часов, Спроси у любого пассажира, хотел бы он отведать будаевских гусей или там аральского балычка?
Еще как! Нет, мчимся, мчимся. Куда, спрашивается, спешим? На кладбище? Так все равно там будем… А тебе что купить надо на станции или телеграмму послать?
– А так просто интересуюсь.
– Потерпи до Юромска. Скушно, стало быть?
– Малость.
Проводник подмигнул:
– А с тобой едет не родственник? – Это он про Арефу.
– Нет, – сказал я.
– Подозрительный. Одежда необычная…
– Артист. В кино снимается. Обживает костюм.
– Да, да, да, да, – зацокал языком проводник. – Думаю, где его видел? Я, между прочим, так и решил…
Я зашел в свое купе. Арефа спал на спине, подложив под голову руки. Мне ничего не оставалось делать, как самому завалиться на свою лежанку.
26
Проснулся я с тяжелой, смурной головой и отвратительным привкусом во рту.
Арефа, словно поджидая, когда я открою глаза, тут же выглянул с верхней полки.
– Через час Юромск.
Ему, наверное, было скучно одному, и теперь он обрадовался. Я сел, взял со столика стакан с чаем. Остывший.
Молодец, Арефа, позаботился.
– Знаете, кого я встретил в вагоне-ресторане? Отца
Леонтия.
– Я слышал, будто он уезжает от нас. – Денисов спустился, присел рядом.
– Уже едет.
– С ним, значит?.. – подмигнул Арефа.
– Да, обмыли. – Я потер лоб, виски. – Голова как неродная.
Арефа вынул из-под сиденья бутылку пива и поставил на столик.
– Выпей. Полегчает…
– Не-е, – отмахнулся я.
– Не бойся. Это единственное лекарство. – Он сам откупорил бутылку и налил пиво в стакан из-под чая. – Зачем мучиться?
Я стал цедить пиво.
Солнце, большое и багровое, мчалось параллельно поезду на размытом горизонте, чиркая по верхушкам столбов.
– Арефа Иванович, вы уверены, что мы застанем Дратенко?
– Застанем, – кивнул Денисов. – Он свадьбу затевает. В
Юромске и будет играть. Приглашения разослал…
Неужели у Васьки чиста совесть, если он спокойно готовится к свадьбе, да еще всех известил об этом? Или так сумел спрятать концы, что ему плевать на всех и вся?
– А чем он занимается?
– Говорят, большой делец. – Арефа закурил, видимо размышляя, стоит ли откровенничать. – Я, правда, точно не знаю, но будто зимой он возит на Север фрукты с Кавказа, летом промышляет скотиной, лошадьми в основном… Да мало ли можно найти выгодных занятий? Как говорится, у каждого Гришки свои делишки.
– А попасться не боится? Это ведь до поры до времени.
– Пока не попадался.
– Не понимаю таких людей. Мне кажется, риск себя не оправдывает. Честное дело всегда надежней, с какой стороны ни подойти…
– Таких, как Васька, трудно приучить к нормальному труду. С малолетства к махинациям приучен. Отец его занимался спекуляцией. Старший брат…
– Арефа Иванович, а почему о цыганах такая молва? –
перебил я его.
Он задумался.
– Да как тебе сказать? С одной стороны – трудяги, умельцы, которые даже при королевских дворах в Европе славились. Были настоящие, всемирные музыканты, но находились и дельцы. У нас даже есть легенда, почему цыгане такими были. Не слышал?