Дратенко открыл заднюю дверцу:
– Вот молодец, что приехал! А где Зара?
– Не могла.
– Жаль-жаль.
Денисов полез на сиденье и пригласил меня. Машина была новая, резко пахла краской, кожей и пластмассой, легко покачивалась от работы двигателя. Щиток с приборами уютно светился лампочками. Дратенко тронул. Свет от фар поплыл по изумрудной траве.
– Как внуки? – спросил Василий.
– Спасибо, живы-здоровы.
– Ну и слава богу! – Дратенко обернулся и подмигнул мне: – Ром?
Я не понял.
– Нет, русский, – ответил за меня Арефа. – Сережкин приятель.
«Да, – подумал я, – ничего себе приятель».
– Ты знаешь, на днях Сергей был. Что с ним такое?
– А что? – невольно воскликнул Арефа. Я сдавил ему руку, чтобы он не сказал ничего лишнего.
– Сумасшедший какой-то! Набросился на меня. Где, говорит, лошадь?
– Давно был? – глухо спросил Денисов. От волнения он охрип.
– Три дня назад. Смешной человек! Зачем мне красть лошадь? Я, как и Остап Бендер, уважаю уголовный кодекс.
– Дратенко засмеялся. – В наше время можно заработать честным трудом. А все эти цыганские штучки-дрючки с лошадьми пора сдать в музей.
Я чуть было не напомнил ему, как они пытались провести Нассонова, напоив кобылу водкой, Но вовремя сдержался. Вообще мне надо пока делать вид, что мое дело
– сторона. Пусть потрудится Арефа.
Денисов уже успокоился. Главное, Чава был жив и невредим.
Мы остановились у высокого, глухого забора. Ворота для автомобиля поставили, видимо, совсем недавно и еще не успели покрасить.
Дратенко сам отворил их, завел машину во двор и пригласил нас в темный дом, открыв входную дверь, запертую на несколько замков.
– Мать у невесты, – словно оправдывался он. – Вы же знаете, что такое цыганская свадьба! Хлопот полон рот.
Он провел нас через сени в комнату и щелкнул выключателем.
Я зажмурился от яркого света. Комната была заставлена мебелью, набита дорогими вещами. Было видно, что эта полированная, позолоченная, граненая, бархатная и шелковая радость доставляла владельцу прямо-таки животное удовольствие. Он ждал от нас восхищения, в крайнем случае – одобрения. Но мы расположились на низком диване с деревянными полированными подлокотниками,
покрытом толстым ковром, и молчали, занятые своими мыслями…
Дратенко сел возле стола, небрежно положив руку на плюшевую скатерть, явно огорченный тем, что мы не похвалили его дом.
– Куда уехал Сергей? – спросил Арефа.
– Чуриковых искать. Мы с ними у вас были.
– Не припомню таких… – сказал Арефа.
– Да знаете вы их! – нетерпеливо махнул рукой Дратенко. – Григорий и Петро. Братья.
Арефа задумался, силясь вспомнить.
– У Гришки лицо щербатое. После оспы.
– Вспомнил. Далеко они?
– Завтра будут на свадьбе. У них и справитесь о Сергее.
А жеребец не нашелся?
– Обязательно будут? – спросил Денисов, не ответив на его вопрос.
– Прибегут. Большие любители выпить и закусить. –
Василий обнажил в улыбке свои крепкие, желтые зубы. –
Согласился бы ваш председатель, сейчас бы радовался.
Такого бычка упустил! Мы его в соседний колхоз продали,
«XX партсъезд». Довольны.
Я поражался: неужели Дратенко так здорово умеет притворяться? Или он и впрямь непричастен ко всей этой истории с Маркизом?
Арефа тоже был озадачен его поведением.
– Послушай, Василий, где вы провели ту ночь с Сергеем? – спросил он напрямик. Я хотел дать ему какой-нибудь знак, что так вести разговор не следует. Но
Денисов на меня не смотрел.
– В соседнем хуторе, – небрежно ответил хозяин дома.
– Э, зачем врать! – покачал головой Арефа. – У Петриченко вы не были.
– Правильно, не были. А что, там одни Петриченки живут? – Ваську этот разговор смутил. Он старался отвести от Арефы глаза. Денисов это чувствовал. – Дорогой Арефа, давай поговорим о чем-нибудь другом. Ты мой гость. – Он посмотрел на меня и поправился: – Вы мои гости. Завтра свадьба… Погуляем, повеселимся…
Денисов некоторое время сидел молча, что-то обдумывая. Потом тряхнул головой;
– Ты прав.
– Вот и хорошо! – поднялся Дратенко, радостный, словно у него гора свалилась с плеч. – Сергея мы отыщем.
Завтра столько народу будет, обязательно узнаем, где твой сын. Закусим чем бог послал? Правда, всухомятку. – Он развел руками. – Матери нету…
Васька пошел на кухню, мурлыкая под нос.
– Арефа Иванович, мне кажется, надо его прижать, –
поспешно стал я шептать Денисову. – Насчет Куличовки он, кажется, врет.
– Подожди, подожди, Дмитрий Александрович, –
остановил меня Арефа, задумчиво глядя перед собой. – Мы с ним еще потолкуем. Закусим, ты спокойно иди спать.
Договорились?
Что мне оставалось делать? Инициатива была в руках
Арефы.
– Идет, – сказал я, вздыхая.
Закусили мы холодной курицей, жареной домашней колбасой, солеными помидорами. Дратенко открыл бутылку коньяку. Чтобы не вызвать подозрений у хозяина, мне пришлось выпить рюмочки две. Уж лучше не зарекаться! Совесть будет спокойней…
Дратенко определил меня в небольшую комнату на мягкой старомодной кровати с панцирной сеткой.
Я попытался разобрать негромкий разговор, доносившийся из соседней комнаты, но говорили по-цыгански.
Ругнув в душе Арефу за его поведение и себя за то, что клюнул на его предложение искать Сергея вместе, я решил спать. Утро вечера мудренее. В голове, легкой от коньяка, застучали серебряными молоточками рельсы, со всех сторон меня обступили разворачивающиеся веером кукурузные и подсолнечные поля, мелькающие за окном поезда, закачались лица Игоря, Ольги, Бориса, Ксении Филипповны. И в пламени заката встало лицо Ларисы…
Я понял, почему день, скрывшийся за юромскими холмами, не хотел уходить от меня, почему играли и жили во мне его теплые лучи и солнечные краски…
Во мне воскресла надежда, напоенная горячими ветрами степи, жаркими запахами чебреца, полыни и жердел.
Я перебирал в уме каждое слово, сказанное Олей Лопатиной, и в душу вливалась радость.
В голове возникли все наши встречи с Ларисой.
Я снова и снова переживал их. И теперь уже жизнь не казалась мне вереницей неудач и огорчений. В нее входили светлые, полные смысла перспективы.
А следствие, по всем признакам, неуклонно катится в тупик. Ну и черт с ним! Могу я хоть немного забыться?
Я уснул мертвым сном.
28
Я помню, любимая, помню
Сиянье твоих волос.
Нерадостно и нелегко мне
Покинуть тебя пришлось…
Эти строчки Есенина вспомнились мне еще во сне, наверное, от негромкого, ритмичного позванивания в оконное стекло ветки с яблоками. Я проснулся, смотрел на красные, созревшие плоды на фоне чистого голубого неба, а это четверостишие повторялось и повторялось само собой, и продолжение я никак не мог припомнить.
В комнатке было прохладно, и когда в дверь заглянул умытый, причесанный Арефа, приглашая меня к завтраку, я без особой охоты вылез из теплой постели.
Завтракали мы с Арефой одни. Василий с утра умчался на своем «Москвиче» к невесте, где предстояли последние, самые суетливые хлопоты перед свадьбой.
– Сдается мне, Васька тут ни при чем, – сказал Арефа за завтраком. – В ту ночь они были в Куличовке. – Я ему вопросов не задавал. Что толку? Они все, сговорившись, могут в два счета обвести меня вокруг пальца. Пиши, Кичатов, твоя затея провалилась. Придется в Бахмачеевской начинать все сначала. Живет там приятель Василия
Филипп. Василий его на чем-то надул. Тот Филипп грозился при случае холку ему намылить. Васька решил с ним помириться и взял с собой моего телка. Сергей выпил лишку, спать завалился. А Васька, значит, устроился в другой комнате. Утром вышел – Сергея нет. Он скорей на автобус, чтобы на поезд успеть. Билет у него был. В
Сальск. Как это у вас – версия? Считай, версия насчет
Дратенко отпадает. Остались Сергей и еще братья Чуриковы, Петро и Григорий.
У меня было много вопросов и сомнений. Но, выезжая из Бахмачеевской, мы как бы договорились, что наш союз основан на полном доверии и искренности. Признаться, я ему доверял все меньше и меньше. Потому что он действовал, не советуясь со мной… И если слова Дратенко он принял на веру – это его личное дело… Мое молчание
Арефа истолковал по-своему, Решил, что я одобряю его действия. Что ж, пусть будет так. Пора кончать этот спектакль…
Пришла мать Дратенко, смуглая, словно обожженная на углях старушка, быстрая, шустрая и говорливая. Глаза у нее сверкали, как у молодой.
Я постарался поскорее увести Арефу, потому что она буквально заговорила его. Мы оставили ее дома переодеться в праздничное платье и поспешили в дом невесты.
– Мамаша Василия такая темная, черноглазая, а у него почему-то голубые глаза, – спросил я у Денисова.
– Василий – приемыш. Не наших кровей.
– Не цыган?
Арефа улыбнулся:
– Он любого цыгана за пояс заткнет… – И серьезно добавил: – Мальчонкой едва живого подобрали. Наверное, родители под немцами погибли.
– Когда это было?
– В сорок первом…
– И кто он, откуда, не известно?
– Кто? Человек…
Солнце сияло вовсю, шел одиннадцатый час, но утренняя прохлада позднего лета еще стойко держалась под деревьями и в траве.
У меня в голове навязчиво повторялись есенинские стихи, и я все еще переживал размышления ночи… Мне очень хотелось сейчас очутиться в Бахмачеевской, пройтись по площади центральной усадьбы колхоза, заглянуть в библиотеку, Лариса, наверное, уже вернулась. Мне казалось, что я уехал из дому давным-давно, целую вечность.
У невесты во дворе – дым коромыслом.
Вдоль забора сколочен длинный стол, уходящий за дом.
Женщины хлопотали у большой русской печи и возле костров, на которых кипели огромные черные, прокопченные котлы. Сновали туда-сюда детишки, выполняя разные мелкие поручения; ржали кони, привязанные прямо на улице.