Девушка быстро переоделась, нарядившись в модельные туфли на высоком каблуке, в любимую свою белую батистовую блузочку, что так шла к черной юбке. Заколебалась было — брать или не брать с собой голубую сумочку, которую она привезла из города, и, постояв минуту в раздумье, решила, что можно не брать. Накинула на плечи легонькую газовую косынку и выбежала к Деме.
— А книжка? — вдогонку окликнула мать.
— Да, еще ж книжка!
Взяв из рук матери потертый, зачитанный томик, девушка кивнула Деме:
— Идем!
Очутившись на тропинке, что, извиваясь вдоль берега, бежала в далекий поселок, Мария заметно оживилась. Легко, мелкими шажками шла впереди юноши, сверкая на солнце загорелыми тугими икрами.
— Ты когда возвращаешься, Дема?
— Как всегда… Зажигать приду.
— Не бросай меня там одну. Я с тобой.
— Идет… А что до библиотеки, так она, между прочим, сегодня выходная…
— Ах да! Ну ничего! Попрошу Любку, она мне откроет…
Полыхал зной, прозрачное марево струилось над травами, золотисто искрились пески побережья.
Вскоре Мария вынуждена была снять свои модельные туфельки, взяла их в руки.
— Прямо пальцы горят… Были как будто ничего, а теперь тесноваты…
— Растешь!
— Расту? Может, просто усохли, давно не надевала…
— Давай понесу, — предложил Дема свои услуги.
Девушка отрицательно мотнула головой:
— Нетяжелые.
Млеет в солнечной дымке поселок, растут, становятся все более четкими мачты радиостанции.
Собираясь в путь, Мария и сама была убеждена, что идет только в библиотеку и никуда больше, что внезапное ее решение пойти в поселок вовсе не связано с выразительным жестом Вовика, которым он, уже отплывая, словно приглашал ее на свидание…
Да еще хоть был бы он один, без посторонних… Встретиться с ним наедине было бы счастьем, а что это будет за встреча на людях, на виду у всех этих дам, не в меру любопытных! Таким только попади на язык! Все, что волнует тебя, разгадают, все, что зреет в душе для одного, увидит каждый… Не хочет она такой встречи. Никому, ни одному постороннему взгляду не откроет она свое заветное чувство, свою девичью тайну! Птица и та бросает гнездо, если чужой глаз в него заглянет, а ей, Марии, там заглядывали бы в самую душу… Нет, лучше она потерпит, лучше дождется Вовика на маяке!
Так она решила, но сощурившиеся от изобилия света глаза ее сами все время искали чего-то, искали напряженно, беспокойно. Когда же наконец увидела в заливе знакомый силуэт «Боцмана Лелеки», Мария сразу остановилась и, весело сжимая зубы, смеясь от боли, снова надела свои тесные туфельки.
— Пускай жмут!
Рыбозаводцы расположились невдалеке от поселка, на диком пляже, и Мария не могла обойти их стороной: тропка стлалась вдоль берега как раз мимо их стоянки. На открытых просторах острова человек виден за километры, и там, на пляже, наверное, еще издали заметили Марию и Дему, приближавшихся со стороны маяка.
Как и надеялась девушка, Вовик перехватил их на тропинке. Отделившись от своей компании, он легко взбежал на песчаный холмик и остановился, поджидая, с охотничьим ружьем на плече. Был он в белых, тщательно отутюженных брюках, без кителя, в одной лишь шелковой майке, золотой от загара… Когда Мария с Демой приблизились к нему на расстояние какого-нибудь десятка шагов, Вовик с притворно свирепым выражением лица перекинул ружье с плеча на руку, точь-в-точь так, как проделал это отец Марии, выпроваживая непрошеных гостей из запретной зоны маяка.
— Стой! Зона! Кто такие? — выкрикнул Вовик, вызвав громкий хохот внизу, на пляже.
Девушка простила ему эту шутку, а Дема вдруг насупился. Исподлобья глядя на капитана, он шел прямо на него.
— Ты снова с ружьем на остров? Сезон, к твоему сведению, еще не открыт!
— Для хорошего стрелка всегда сезон, когда дичь есть!
— Думаешь, для директорских сынков законы не писаны?
— Что ты к нему привязался, Дема? — не вытерпев, вступилась за капитана Мария. — Он же птицу не бьет!..
— А почему с ружьем?
— А почему бы мне не быть с ружьем? — спокойно улыбнулся Вовик. — Может, я на дуэль тебя вызвать хочу?
— Слишком ты легок в весе, хлопче, для дуэли со мной…
Почувствовав, что назревает ссора, Мария подтолкнула Дему к тропинке.
— Иди, я сейчас тебя догоню… Постой, на вот, книжку мою переменишь…
— Что тебе взять?
— «Сын рыбака»… или еще что-нибудь…
— Ладно, — буркнул «олимпиец» и зашагал своей дорогой, а Мария с улыбкой обернулась к капитану. В глаза ей бросилась вытатуированная у него на груди голубая русалка с распущенными косами и такая же голубая надпись под нею: «Кого люблю — того целую». Чувство, похожее на ревность к этой голубой русалке, на миг шевельнулось в душе Марии и растаяло.
— Это что, девиз?
Вовик весело тряхнул своей черной, кудрявой, еще мокрой после купания головой.
— Может, и девиз…
Как небо, как море, никогда не утомляющее взор, — таким был сейчас для нее этот долгожданный капитан. Ничего, кроме Вовика, не существовало для нее в эту минуту, — вернее, все, что было вокруг, существовало только для того, чтобы дополнять его, — и небо и море. Подойдя совсем близко к Марии, он улыбнулся, и такой нежностью повеяло от него, что, казалось, скажи он слово — она бросится ему в объятия, прильнет, как та русалка, к его груди.
Опомнившись, девушка заметила, что стоит с Вовиком на холме, на виду у всех. Приехавшие — кто плескаясь в море, кто растянувшись на песке — с почти нескрываемым любопытством поглядывали сюда, на этот счастливый, видный, как казалось девушке, всему острову холмик. Мария не узнавала себя: при всей своей природной застенчивости она не испытывала сейчас никакого смущения. Никакого! Стояла, свободно выпрямившись, и было ей только радостно, была только гордость, что она рядом с ним, любимым своим капитаном.
И правда, чего ей стыдиться, что скрывать?
Пусть сколько угодно смотрят, как ласкает она его взглядом, как радуется этой встрече, — сияющая улыбка не сходила с ее разгоревшегося лица… Не то что на виду у пляжа — на виду у всего мира она готова была сейчас встать со светлым своим чувством, первой своей любовью!..
На пляже тем временем, видимо, говорили о них. Краем уха Мария услышала сказанное кем-то из женщин: «Смотрите, какая славная девчушка! Вовику нашему во всем везет!..» Приятно это было слышать Марии, и люди на пляже сразу стали приятны ей, потому что все они, наверно, тоже любили Вовика… Одни, встав в кружок, перебрасываются мячом, другие заводят на коврике патефон, а сам директор, товарищ Гопкало, в подтяжках, в натянутой на лысину женской панаме, сидит над корзинкой, потрошит рыбу для ухи. Директорша кричит ему, чтобы он набросил что-нибудь на плечи, а то совсем сожжется, но он и в ус не дует, хотя непривычные к солнцу плечи его стали уже розовыми, как у младенца.
Поймав на себе взгляд Марии, товарищ Гопкало приветливо помахал ей зажатым в руке ножом.
— Как там старик твой? Громы на меня мечет?
— Да было…
— Наверно, и с трибуны грозился ославить?
— А разве не стоит?
— Конечно, сами виноваты… Распоясались, зашли не в свои воды, он и вытурил…
— Вовик, — долетело из группы сидевших на песке женщин, — долго ты будешь там держать свою полонянку? Веди ее сюда!
Вовик неохотно предложил девушке:
— Пойдем к нашим?
— А тебе очень хочется?
— Не очень.
— Ну, тогда лучше пойдем, проводишь меня немного…
Они медленно пошли тропинкой по направлению к рыбацкому поселку.
— На уху мы вернемся! — крикнул на ходу Вовик своим. — Без нас не начинайте.
— Да, ты на готовое любишь… — прогудел ему вслед отец. — Смотри, стрелять там не вздумай!
— Есть, товарищ контр-адмирал! — бодро откликнулся Вовик и, засмеявшись, подхватил девушку под руку.
Рыбозаводцы скоро исчезли за пригорком, и Мария осталась с Вовиком с глазу на глаз.
— Куда мы идем? — с удивлением спросила она, когда высокая, по колено, трава зашумела у нее под ногами. Лишь теперь Мария заметила, что они, свернув с тропинки, идут куда-то в открытую степь. — Куда ты меня ведешь, капитан?
— А ты боишься?
— Нет, не боюсь… Веди куда хочешь!
— Вот это я люблю, — засмеялся Вовик, уводя Марию в глубь острова.
— А в самом деле, зачем ты ружье взял? — спросила немного погодя Мария.
— Как зачем? — удивленно поднял тонкие свои брови Вовик. — Может, я какую-нибудь жар-птицу там для тебя подстрелю! Хочешь, чтоб я жар-птицу к твоим ногам положил?
— Разве на жар-птиц сезон уже открылся?
— На жар-птиц, Марийка, сезона не бывает: летит — хватай!..
Сухим пахучим воздухом дышала на них степь. Отцветали травы, красовались последние дни перед тем, как вступить в пору красного лета и сразу пожухнуть на солнце. Встревоженный ветром ковыль серебристо волновался вокруг, задумчиво, тихо звенел, как и в седую старину, при каких-нибудь скифах.
Там, где они проходили, вспугнутые птицы тучами поднимались из трав, с пронзительным криком кружась в воздухе. Все тут смешалось: морские и степные чайки, кулики и жаворонки, бакланы и аисты. Все клекотало, все выражало беспокойство.
— Ага, почуяли, что браконьер идет! — весело шутил Вовик.
Несколько раз он порывался выстрелить, но Мария каждый раз хватала его за руку:
— Прошу тебя, не надо… Это они за свои гнезда тревожатся!..
В степи почти не было людей. Едва виднелись где-то на самом горизонте две девичьи фигуры, и Мария, удовлетворяя любопытство Вовика, объяснила, что это, наверное, снова приехали в степь студентки на практику по ботанике.
Кое-где маячили фигуры колхозных пасечников, одиноко хлопотавших возле своих ульев, раскрашенные кровельки которых едва виднелись из травы. Проходя мимо одного из таких пчелиных поселений, Вовик громко окликнул пасечника, спросил, богатый ли нынче сбор. Пасечник обернулся к нему в своей парандже, смешной, страшный.