Прокурор вылез из машины.
Но когда они остановились друг перед другом, Ханна опять почувствовала странную неуверенность. Что он подумает, если я расскажу ему все? Он еще молод. И не похож на человека, познавшего силу страстей. Да и кому вообще дано понять, почему я тогда легла в постель с этим негодяем?
Она подумала было, что он не приедет, с улыбкой сказала Ханна и протянула прокурору руку. Он извинился: задержался по служебным делам.
Ему вдруг показалось нелепым, что он стоит с этой женщиной на проселочной дороге. Почему было не принять ее в суде, в привычной обстановке, где их разделял бы письменный стол? Но ничего не поделаешь, он стоит тут, на дороге, как какой-то молокосос.
Он предложил ей сесть в машину, но она сказала, что, может быть, лучше немного пройтись.
Тропинка вилась по склону горы. Идя рядом с прокурором. Ханна думала, что легче разговаривать, когда шагаешь бок о бок с человеком и не чувствуешь на себе его взгляда, как было в суде. А он шел, предоставив ей выбирать дорогу, и ему приятен был прохладный воздух, и лес, и запах прелых листьев.
Пройдя немного, он спросил ее без околичностей:
— Что известно этому незнакомцу о вас?
Она отломила ветку с куста и, расщипав ее на мелкие кусочки, ответила:
— Он знает, что в ту ночь, перед расстрелом, офицер обошелся со мной, как с уличной девкой. Мне и сейчас тошно вспоминать об этом, и я ни слова не скажу в свое оправдание. Я с ним спала. — Она замолчала и пошла дальше.
Прокурор шел за ней следом. Он не знал, что ей ответить. Наконец он сказал, что поведение офицера тем более непостижимо и многое теперь осложняется.
К чему его приговорят? — спросила Ханна.
Прокурор пожал плечами. В таких процессах, как этот, никто ничего не может знать наперед.
Уж не считает ли он, запальчиво спросила она с внезапным недоверием, что не следовало возбуждать дела?
Он же сам выдвинул обвинение, возразил прокурор. И все теперь идет своим ходом. Но у обвиняемого есть друзья — влиятельные люди, которые хотят помочь ему. Помешать им он не может, как не может воспрепятствовать их попыткам облить ее грязью.
— Да что мне до того! — воскликнула Ханна, схватив его за руку. — Я же не владела собой… Поймите эта неизвестность…
— Я понимаю вас, — сказал прокурор, — и моя позиция будет неизменна, а суд, поверьте, вынесет справедливый приговор.
В день, когда должно было слушаться дело, Ханна тщательно готовилась к появлению в суде. Она была немолода, но знала, что все еще привлекательна, и ей не раз встречались мужчины, которые не справлялись о ее возрасте. Сегодня ей придется улыбаться, она сознательно решила пустить в ход все свое женское обаяние. Ханна хотела быть красивой. Она остановила свой выбор на черном костюме и белой блузке, которая лишь смягчала бы мрачное впечатление, но не более. Она тщательно расчесала волосы щеткой, пока они не заблестели, подкрасила губы и села перед зеркалом, придирчиво разглядывая свое отражение. Нет, лицо в зеркале не казалось старым.
Выдвинув ящик туалета, она пошарила в глубине и извлекла оттуда пистолет. Никогда никому не рассказывала Ханна про этот пистолет. Наморщив лоб, она разглядывала крошечное оружие. Взвесила его на ладони и аккуратно упрятала в сумочку. Быть может, подумала она, придется заявить на суде: «Вот, это его пистолет, он забыл его тогда у меня».
Она поднялась и вышла из дому.
Полутемный сводчатый коридор с глубокими оконными нишами вел к величественным дверям зала суда. Ханна опустилась на скамью. Долгие годы ждала она этого дня, а теперь те несколько минут, которые оставалось ждать, пока ее вызовут, истерзали ей душу.
Мимо, негромко переговариваясь, спешили люди. Процесс обещал стать сенсационным. В группе проходивших мимо хорошо одетых людей она заметила и посетившего ее незнакомца со шрамом. Поравнявшись с ней, он поклонился.
Пришел и прокурор — уже облаченный в судейскую мантию. Он пожал ей руку, сказал что-то ободряющее. Но поспешил удалиться. Черная мантия развевалась у него за спиной.
Ханна прислонилась головой к стене. Фигуры людей скользили мимо. Ее охватило острое чувство одиночества.
Когда ее вызвали в зал, где ей предстояло принести присягу и дать показания, она, нерешительно поднявшись со скамьи, внезапно снова ощутила страх. В зал суда она вошла из сумрачного коридора. Ослепленная, на мгновение замерла на месте, не различая обращенных к ней лиц.
Она услышала, как чей-то голос громко произнес ее имя, предлагая подойти ближе. Она двинулась вперед, неуверенно, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих.
И тут она увидела его, того офицера.
Что-то властно заставило ее направиться прямо к нему. Зал пришел в движение. Но она продолжала идти, пока не подошла к барьеру; положив на него руку, она посмотрела человеку за барьером прямо в глаза.
Тот медленно поднялся со стула. Казалось, он делает это не по своей воле. Он знал, что рано или поздно встретит эту женщину, и страшился этой встречи.
Годы плена и заключения не прошли для него бесследно. Однако по существу он мало изменился. Он знал, что виновен, но в лагере была в ходу поговорка, родившаяся, как считают, в Англии: «Права иль не права — это моя страна».
Но вот эта женщина стоит перед ним, и ему не верится, что прошли годы; казалось, он только вчера получил приказ вести парнишку в каменоломню. Он давно уже пытался оправдаться перед своей совестью — ведь не он выносил приговор. Но сейчас, лицом к лицу с матерью расстрелянного, вдруг почувствовал свою вину… и раскаяние.
А женщина смотрела на него в упор. Взгляд ее не выражал торжества. Он с любопытством ощупывал лицо этого человека, словно изумляясь тому, что оно почти не изменилось — лишь слегка осунулось да две морщины пролегли на щеках. Он все еще красив. И будет нравиться женщинам, как когда-то понравился ей. Шесть лет в заключении, думала она. Может быть, за эти годы он изменился.
Течение ее мыслей прервал тот же голос — ей надо занять свидетельское место. Опустив голову, она направилась туда. Судья предложил ей рассказать, что произошло в тот памятный день.
Заговорив, она прислушалась к собственному голосу. Он звучал так, словно говорил кто-то другой — говорил бесстрастно, холодно, чтобы никто не заметил, как все дрожит у нее внутри. Она рассказала, как пришел к ней сын. Как встретилась с офицером, которого прислали к ней на постой. Она словно передавала содержание прочитанной книги. Но внезапно все пережитое вновь всколыхнулось в ней. Теперь ее голос с трудом пробивался сквозь плотное молчание зала. Мука звучала в каждом слове, когда она рассказывала о том, как карабкалась по горе к каменоломне, как нашла там его, своего мальчика, как тащила на себе под дождем домой.
— Это он расстрелял его!
Говорить ей было нелегко, но, возвращаясь на свое место в зале, она держалась прямо и неторопливо опустилась на скамью. Но тут вскочил адвокат обвиняемого. Да будет ему позволено задать свидетельнице несколько вопросов. Он небрежно облокотился о барьер. Ханна подняла глаза и, увидев исполосованное шрамами дуэльных рапир лицо, напоминавшее чем-то морду умного дога, почуяла опасность. У него сложилось впечатление, сказал адвокат, что свидетельница кое о чем умалчивает. В интересах же его подзащитного — с наибольшей точностью восстановить события того дня. Пусть свидетельница скажет, по какой причине выпроводила она в ту ночь сына из дома. Выставив вперед подбородок, он ждал ответа.
Вопрос поразил Ханну в самое сердце. Она сама сотни раз задавала его себе. Сдавленным голосом она ответила, что в доме у нее находился офицер, командовавший подразделением особого назначения. Она подумала, что мальчику небезопасно оставаться с ним под одной крышей.
Адвокат удовлетворенно кивнул головой. А не могло ли быть так — он не утверждает, только спрашивает, — что присутствие сына мешало ей проводить время с обвиняемым?
Ханна подняла голову; ей вспомнились слова незнакомца с уродливым шрамом. Нет, резко возразила она дело совсем не в этом.
Но не успела она ответить, как ее заставил вздрогнуть вопрос одного из членов суда: не состояла ли она в близких отношениях с обвиняемым?
Ханна обвела взглядом судей, восседавших за столом, всех подряд, одного за другим; посмотрела на прокурора — его застывшее лицо походило на маску — и наконец спросила:
— Кого здесь обвиняют — меня или этого офицера?
Она свидетельница, хмуро объяснил ей председатель суда, и обязана отвечать на вопросы. Тогда она сказала:
— Да, я спала с ним. А утром он приказал пристрелить в каменоломне моего сына, как собаку.
Карандаши репортеров забегали по бумаге. Завтра во всех газетах можно будет прочесть, что мать убитого была любовницей убийцы.
Процесс получился громкий. В зале сидели люди, небезызвестные в годы войны. Сидели не за барьером, а среди публики, в костюмах от лучшего портного и внимательно следили за ходом судебного разбирательства.
И обвиняемый не выказывал смущения, держался уверенно и производил благоприятное впечатление. Он даже пытался прийти на помощь свидетельнице, попавшей в столь щекотливое положение. Он заявил, что она хорошо приняла его, проявила о нем заботу и только он один виноват в том, что между ними возникли интимные отношения. Ему бы не хотелось, чтобы это стало предметом пересудов. Слова его были одобрительно встречены публикой. Выступили свидетели, показавшие, что он был храбрым офицером и достойно вел себя на фронте.
А женщина, понуро сидя на скамье, не сводила глаз с обвиняемого и думала: шесть лет плена и тюрьмы, шесть лет! Может, он уже не тот, что прежде. Может, и впрямь виновато роковое стечение обстоятельств. Ведь и она тоже виновата. И то ужасное время… Забыть горе, которое он ей причинил, она не в силах. Но может, не следует так ненавидеть его, если он стал другим. Влажными от волнения руками она сжимала сумочку, лежавшую у нее на коленях, и уже едва ли не жалела, что добилась суда над этим человеком.