а экран, где какой-то самосвал сбрасывал в какую-то реку какие-то каменные глыбы, но это не развлекало его. Виды Сибири сменил репортаж из Камбоджи, с трибуны широко улыбался миниатюрный Сианук. В каком-то порту на грузовых судах гасли огни. К Белому дому направлялась студенческая демонстрация: «Долой войну во Вьетнаме». Над Ханоем сбили трехтысячный бомбардировщик. Речь президента де Голля. Убрав со стола, Трумпетер вышел на балкон. Внизу два крошечных человечка размечали колышками мостовую. От Трумпетера до них было примерно метров сорок по вертикали, но фигурки казались такими маленькими, будто находились в сорока метрах по горизонтали. Трумпетера поразило это оптическое явление еще в первые дни, когда он сюда переехал; может быть, наш глаз так устроен, что мы видим по горизонтали лучше, чем по вертикали, а может, это связано с тем, что мы живем на земле, а не в небе, и привыкли к равнинным просторам.
Интересно, как у птиц, может, наоборот? Скорей всего предметы, которые находятся под ними, кажутся им ближе и больше, чем те, что расположены с ними на одной прямой. Много на свете занятного, заключил свои размышления Трумпетер. Снова зажег сигарету. Раньше он никогда столько не курил. Вернулся в комнату, опять вышел на балкон — не находил себе места.
«Удивительно, — думал он, — как легко мы привыкаем к хорошему, просто перестаем замечать его. Раньше, когда переезжали в новый дом или новый район, всегда возникала некая дистанция, отчужденность между старыми жильцами и новыми; с въездом новеньких старожилы со своими маленькими привилегиями, интригами, симпатиями я антипатиями открыто делились на два лагеря, которые враждовали друг с другом, враждовали с новенькими и ждали, покуда они сообразят, что их прямая обязанность — встать на одну либо на другую сторону. Сейчас дома заселяли одновременно, и с иерархией жильцов было покончено. Никто этому не удивлялся. А как же иначе! Новое так властно входило в жизнь, что не было ни времени, ни смысла вспоминать старое со старыми устоями. Вероятно, иерархия могла бы сохраниться и впредь, но для этого нужны условия, при которых можно заглянуть в кастрюлю соседа, подсмотреть в замочную скважину; вот почему с иерархией было покончено.
Они такие громадные, эти новые дома, что и спустя два года ты толком не знаешь, с кем живешь под одной крышей. Старые устои должны смениться новыми. Они будут появляться незаметно, но непрестанно, как и те, раньше; пожалуй, они уже есть, только мы их еще не замечаем. Нужно пристальней вглядываться в окружающее, решил он. Потом подумал: «Хорошо бы, Ханна вернулась. И урожай был бы собран, и дом не изнывал бы от тоски, да и вообще. Но нужно терпеть. Ничего не попишешь. Бог знает какие странные вещи творятся сейчас на свете».
Томас горячился:
— Во всяком случае, все это не так, как нам говорили в школе. Они изготовляют свыше трехсот различных деталей, но в малых сериях; если же разобраться, можно обойтись одной сотней, только серии утроить, ведь в основном детали отличаются друг от друга лишь на несколько сантиметров. Но разумеется, никто тебя и слушать не хочет. Стоит открыть рот, и они так на тебя смотрят, будто у тебя не хватает винтиков.
— Та-та-та, — проговорил Трумпетер, — ровно десять дней, как вылупилось яичко, и уже кур учит.
— Именно так, именно это они и сказали, — обрадовался Томас.
Откусив булочку, он насмешливо взглянул на отца:
— Эх, и хороши дома, что один за другим вырастают вокруг, разве тут уместно вспоминать о какой-то там себестоимости?
Пожалуй, Трумпетер понимал, что Томас прав, но, с другой стороны, вряд ли все обстояло так просто, он по крайней мере не мог себе это представить. Ведь что получается, стоит послать на завод одного смекалистого парнишку, и он сразу проникает в самую суть производства. А подготовки, между прочим, никакой. И молоко на губах не обсохло. Все это он и высказал сыну, впрочем в весьма дружелюбной форме.
Томас сказал:
— Нет, ты все-таки послушай. Есть тут один, из строительного института; он ходит из цеха в цех, все что-то считает. Бородища как у Иисуса, вот к нему меня и приставили, ведь я в арифметике больше кумекаю, чем в железобетонных конструкциях. Он мне все и растолковал.
А через три дня я и сам увидел. Заводские, они ничего не понимают, тем и славятся, так этот, из Академии, и оказал.
— А-а-а, — протянул Трумпетер.
— Да-а-а, — отозвался Томас.
И разрезал четвертую булочку, намазал одну половнику маслом, на другую положил колбасу. За окном солнечные лучи по-прежнему обжигали город. К счастью, у них сегодня вторая смена, к тому времени полегчает, но и без того неплохо, а будет все лучше и лучше, как любил говорить Трумпетер, просматривая газету.
— Ну и возись со своим Иисусом, — посоветовал Трумпетер.
— И буду, — ответил Томас. — Еще и сочинение о нем напишу, вот дадут тему: «Наш новый город». И заработаю кол, впрочем, может, и пятерку, по-всякому может обернуться.
Ну, это Трумпетер и без него понимает.
«Если парень разок-другой стукнется лбом, это только на пользу, — думает он. — Без этого нельзя, только так и становишься человеком. Пятерка или кол, а парень растет хороший, видно, кто-то здорово на него влияет. — Трумпетер поднялся и стал убирать со стола. — И занятие парашютизмом идет на пользу. Кто не боится большой высоты не испугается и малой. Это только сначала страшно, но постепенно вырабатывается привычка к мужеству, человек словно перерождается, и страх все больше теряет над ним власть».
По ассоциации мысль Трумпетера снова перескочила к мучающей его проблеме: «Закон больших чисел, нет, он сбивает с толку. Сбивает с толку и пресловутое право человека на свое «я». Ведь с правом или без права, а каждый человек все равно имеет это «я», что ж толковать об этом. Важно другое — только тот становится индивидуальностью, кто сливается в одно целое с народом. Легко сказать, но как этого достигнуть? Что нужно делать для того, чтобы массы поднялись до уровня лучших сынов народа, чтобы не произошел обратный процесс? Как воспитать не просто смышленых пареньков, а людей с большой буквы, уверенно и смело идущих в будущее. Вот они, проблемы, — думал он. — Ведь бывает и так: все мы мечтаем о чем-то, но жизнь превращает нашу мечту в нечто такое, о чем никто и не помышлял. Может ли человек управлять обстоятельствами или он только подчиняется им? Скажем, встретив Ханну, я не женился на маленькой Геблер с улицы Гёте (а ведь что-то между нами было), и это, конечно, случай. Но то, что мы сразу поняли друг друга, Ханна и я, и спустя три месяца поженились, то, что мы и сегодня понимаем друг друга, несколько по-иному, но, я бы сказал, даже лучше, чем раньше, — это уже не случайно. Ведь именно потому, что Ханна была Ханной, я ее, а не кого другого потащил в ЗАГС; кстати, кто кого тащил — я ее или она меня? Пусть случай, ладно, а все-таки главное зависит от нас самих.
Да-а, и еще вопрос: перед нами всегда несколько путей, и мы должны выбрать, по какому из них пойти, иначе вообще пути не будет; и выбрать правильно или по меньшей мере как можно правильней, в противном случае опять-таки пути не будет. Итак, дело в том, чтобы право было у всех. Право на разумное существование, право на разумный выбор. И главное, право отказаться от неразумного выбора. Вот и дошел до сути: человеку нужны права. Чем скорее мы их добудем, тем быстрее обретем свое «я». Уф! Сколько бы я ни сидел с умным видом, сколько бы ни окутывал себя клубами дыма, ничего другого я не придумаю. И ведь как просто!»
Дождь начался в воскресенье, а в среду с полевых работ вернулась Ханна; она была очень простужена и находилась в том состоянии лихорадочной возбужденности, которое дает лишь высокая температура. Трумпетер посадил ее сперва в горячую ванну, потом укутал одеялами, пледами, платками — всем, что нашлось в доме, напоил чаем, а Томаса послал в аптеку за метапирином; он принес его, но без хинина, ибо хинин, как известно, ввозят из Китая, а поэтому не ввозят сейчас вообще. Ханну беспокоила Беттина — такая погода, и палатка, но Трумпетер успокаивал ее: «Разве спортсмены болеют, взгляни на меня». Утешение явно не действовало, пришлось добавить: «Ничего, найдут выход».
Спустя три дня пришла открытка. «Здесь скучновато, — писала Беттина, — и дождь как из ведра, но мы не унываем. Все еще надеемся на погоду. Из палаток перебрались в большущую ригу, будем там, пока дождь, все равно никто не работает, а уж нянчатся с нами! Но солнышка это не заменяет, что поделаешь». Открытка пришла в тот день, когда Ханна впервые встала с постели; температура спала, и от болезни осталось лишь то, что Томас назвал «патологическим обжорством». Все последние дни мальчишка сиял как начищенный пятак: возможно, и потому, что через два дня кончалась работа и он мог со спокойной совестью дожидаться солнечных дней. Не может же дождь лить до скончания века, утверждал он. Одновременно он объяснял отцу, который тщетно пытался починить подтекающий кран, что работа некоего прибора зависит не от поливинилхлорида — не от ПВХ, как принято говорить, — продукта полимеризации, а, скорей, от полимиадов — продукта поликонденсации, и чего они головы ломают, когда и так все ясно! Трумпетер покорно выслушал эту ценную информацию. Кран продолжал подтекать.
Такова была одна половина его жизни, вторую он отдавал строительству. Даже по относительно благоустроенным районам едва можно было пробраться, да и то лишь в резиновых сапогах, а уж там, где велись подземные работы, нужна была по меньшей мере надувная лодка. Однажды, года полтора назад, они уже пережили это: беспрерывный дождь за три недели превратил стройплощадку в болото. Итак, имея опыт, они теперь знали, что делать. Еще в ночь на ту среду, когда Ханна вернулась с гриппом, еще в ту ночь Трумпетер начал расставлять насосы. Опасность была в том, что в этой чертовой низине под пахотной землей залегал мощный четырехметровый слой глины, поэтому вода, наполняя вырытые под фундаменты котлованы, не всасывалась, а, наоборот, прибывала. Самосвалы увязали в глинистом месиве. Строительство подземных коммуникаций напоминало сейчас отдел городского водоснабжения, а строители в зюйдвестках, то есть широкополых шляпах, походили на пиратов из западногерманского боевика — эти фильмы современная культура беззастенчиво берет под свое покровительство. Каждые два-три часа насосы выходили из строя, их разбирали, и снова оказывалось, что все дело в поршнях; это приводило всех в ярость, но Трумпетер сказал: