— Чего уж там, все-таки люди, соорудившие эту штуковину, немало мозги над ней поломали.
Итак, вода прибывала, а они смотрели на это и ничего не могли сделать; впрочем, на то малое, что они все-таки сделали, ушло сил за один день больше, чем за целую неделю. О плане уже не думали, его выполнение каждый дождливый день отодвигал все дальше и дальше. Тучи без передышки стеной шли из-за горизонта; казалось, они со всего полушария договорились обрушиться на несколько километров стройплощадки. Она тонула в бурой вязкой жиже, а в низине вода добралась уже до строительного барака и цементного силоса. Ветер и дождь хлестали по воде и обрушивали ее на жилые дома и недостроенные коробки. Город скрылся под свинцовой пеленой; дни стояли мутно-серые, ночи — черные как деготь.
Все понимали, что произойдет, если грязная жижа доберется до города. Бригада Трумпетера стала вынимать грунт со стороны пустоши, они работали по двенадцати часов в сутки, и к вечеру их одежда была — хоть выжимай. Чем глубже они копали, тем болотистей становилась почва; Ленерт и Трайхман подтаскивали бревна, они прерывали работу лишь для того, чтобы забраться в кабину экскаватора — единственное сухое место, где можно было хранить сигареты, — и, наскоро перекурив, снова выйти под дождь. Но вот экскаватор Зальцмана дико взревел и, сделав несколько пустых выхлопов, смолк. Никто не удивился, экскаватор Грасника стоял уже два часа, вот и Зальцман встал, теперь работали только три машины. Но вдруг, словно кому-то назло, стрела на экскаваторе Грасника пошла вверх, покачалась, и Трумпетер услышал басовитое гудение мотора.
Бывают времена, когда человек показывает истинное свое обличье. В такие дни ты вдруг понимаешь, кто тебя окружает: коллектив или просто определенное количество людей. Трумпетер проклинал небо, и дождь, и этот так называемый универсальный экскаватор — было бы остроумнее называть его однопогодным экскаватором, — Трумпетер обливался потом, пыхтел, промокал до костей и при всем том пребывал в отличнейшем настроении и едва ли не радовался тому, что наконец-то нарушилось равномерное течение будней. «В обычное время, в обычных условиях не так просто было бы подвигнуть людей на такой энтузиазм, — думал он. — Такой подъем, ей-богу, стоит потопа, если он не всемирный, конечно».
Отработав полторы смены, он зашел в подвальчик выпить пива. И сразу увидел: опять в городе появился этот чудной. Вокруг него сгрудились ребята из бригады Думпера, и все они были крайне возбуждены. Еще бы, чудной запросто, в уме умножал и делил шестизначные числа и ни разу не ошибся; с другой стороны, он не знал, сколько будет семнадцать минус девять, не помнил дня своего рождения — все это было слишком просто для него. «В смысле интеллекта вы ему в подметки не годитесь, — так охарактеризовал его уже известный нам доктор, — но у него плохая цепная реакция, и тут мы пока что бессильны». Возможно, так оно и было; во всяком случае, чудной умножал и делил многозначные числа, чинил радио, настраивал пианино, у него были, как говорится, золотые руки, но главное в его жизни были письма. Он писал папе римскому и Альберту Швейцеру, Фиделю Кастро и Валентине Терешковой и, представьте, иногда получал ответ. Так как в остальном он был человеком положительным, его приняли на стройку курьером.
Чудной и сегодня держал в руке очередное письмо. Оно было адресовало небезызвестному Джонсону, и в нем чудной угрожал президенту Страшным судом, чистилищем и тем, что мир провалится в тартарары, если он, Джонсон, не отзовет американских солдат из Вьетнама и заодно из всех других уголков божьего мира. Выслушав письмо, парни принялись так скалить зубы, что чудной вынужден был произнести одну из своих знаменитых проповедей, в ней между прочим, упоминались Содом и Гоморра и всадники, которые, как и предсказано в Апокалипсисе, благополучно приземлились на Луне, — тут погребок чуть не рухнул от громовых взрывов хохота. Так оно и продолжалось до тех пор, покуда Трумпетер не стукнул кулаком по столу. «Человек, который на весь мир кричит «нет» войне, куда нормальней людей, что молчат, словно рыбы, а если и открывают рот, то лишь для того, чтобы выпустить парочку-другую дурацких шуток», — так начал он. Но продолжить ему не удалось; парни вдруг встали как громом пораженные: глаза вытаращены, рты раскрыты — симпатичные ребята, ничего не скажешь, а один из них, выступив вперед, сказал:
— Слушай, друг, что это ты, да успокойся, пожалуйста, мы и так все понимаем.
И они поднесли чудному кружку пива, что вернуло его в хорошее расположение духа, потом нахлобучили свои расчудесные шляпы, подняли воротники и вышли.
Шел девятый день, как хлестал ливень, и именно в этот день, в половине девятого вечера, Трумпетера осенило. Сперва он решил, что, если бы все было так просто, кто-нибудь уже давно додумался бы до этого. Но мысль крепко засела в голове, не давала покоя, и он принялся вертеть ее так и этак, взвешивая «за» и «против», и наконец отправился на разведку. Пробираясь сквозь дождь и грязь, он обошел всю площадку, но вместо главного обнаружил в конторе парторга.
Выслушав его. Крюгер так высказал свое мнение:
— Да чихать они на это хотели!
Потом, подумав, добавил:
— А-а, была не была, попробовать можно, скажем, что вот, мол, городу грозит наводнение, потоп, катастрофа…
Они прошли в пустой кабинет, и возбужденный Крюгер принялся звонить по телефону. Главного и директора комбината он нашел на собрании, технического директора поднял с постели и даже на бургомистра напал бог его знает где. Между звонками он сказал Трумпетеру:
— Пошел бы ты соснуть, завтра ведь вставать с петухами.
Кивок Трумпетеру, и снова понеслись в телефонную трубку сдержанные ругательства.
Трумпетер отправился домой, он вдруг почувствовал себя совсем обессиленным. Ханна еще не спала, ждала его с ужином, он вяло пожевал что-то. Потом разделся, положил голову на подушку и словно провалился куда-то.
Но к четырем он уже открыл глаза и снова уснуть уже не смог. Ломило суставы, тело как свинцом налито; с трудом поднявшись, он проковылял в ванную. Потом вылил на сковородку яйца, вскипятил кофе. Вошла Ханна в старом купальном халатике, наполнила термос кофе, приготовила бутерброды. Трумпетер стал одеваться — прорезиненный костюм пересох и стоял колом, а сапоги были еще влажными. Ханна принесла другую пару:
— Давай-ка эти.
Ливень немножко поутих, было прохладно, стояла непроглядная темь. Едва лишь Трумпетер переступил порог барака, с раскладушки, вскочил Крюгер.
Трумпетер поставил иа стол термос. Крюгер налил кофе, пробормотал с благодарностью: «Ты прямо кладезь гениальных мыслей». Теперь Трумпетер знал по крайней мере, как Крюгер относится к его идее.
Потягивая толстые египетские сигареты, они ждали рассвета и смотрели, как барометр снова падает до фантастической цифры: 975 миллибар, или 731 торр, — ведь можно сказать и так и этак. Но вот показались первые рабочие утренней смены, и они пошли им навстречу. Затем появился директор комбината и с ним — подумать только — знаменитый Ангермюллер, корреспондент строительной газеты. Директор, протягивая Трумпетеру руку, сказал:
— Будем надеяться на лучшее.
Первой подъехала пожарная машина из Биттштадта с электронасосом. Потом подкатила городская пожарная часть, и пожарники сразу стали устанавливать насосы. Они еще разматывали шланги, когда прибыла машина из Циста.
К семи утра из пятнадцати близлежащих городков понаехало девять пожарных команд, шеренгой стояли насосы, шланги протянулись до самой пустоши, к ним подключили трубы, по которым вода стекала в сторону Тайги. В восемь утра по приказу бургомистра город объехала машина с громкоговорителем, а к половине девятого появились первые добровольцы: вооруженные мотыгами и заступами, они принялись копать рвы; великолепное было зрелище. И хотя дождь опять припустил, вода все быстрее и быстрее убывала. Вдруг показался Зальцман — этот жил в Адьтштадте и, естественно, ничего не знал; остолбенев от изумления, он словно прирос к земле.
Обдумывая свой проект, Трумпетер возлагал большие надежды на сознательность рабочих и жителей города, но действительность превзошла все ожидания. Люди работали, словно в лихорадке, никто ими не руководил, но вcе делали именно то, что нужно: работали согласованно и в таком темпе, который раньше сочли бы нереальным. Это был класс «А», по крайней мере с точки зрения местной футбольной команды, тут было чему поучиться. Вода из низины почти что ушла, теперь насосы качали ее из котлованов, монтеры работали уже без напряжения. Площадка выглядела так, будто над ней пронесся ураган, но битва была выиграна. Вот только план… но все были уверены, что и с планом наладится.
Директор комбината, который обходил с Крюгером стройплощадку, подмигнул Трумпетеру, прокричал что-то и подбросил в воздух шляпу. Если уж такой сдержанный человек подбрасывает шляпу…
Еще двое суток дождь вяло барабанил по земле, на третьи он сдался. Долго в ближних и дальних городах обсуждали события. Но телевизионщики появились на стройплощадке тогда, когда все уже было позади.
Последний день августа. Воскресенье, смотри-ка, действительно показалось солнце, лишь легкий ветерок веет. Беттина, которая в полном здравии вернулась из лагеря, моет окна, Ханна отглаживает блузку. Трумпетер жарит в сухарях цветную капусту. Томас на тренировке, и Беттина уверяет, что летящий в небе самолет — это именно самолет Общества содействия развитию спорта и техники, но затем выясняется, что это обыкновенный пассажирский, который в конце концов оказывается военным «МИГом».
После завтрака Ханна и Трумпетер идут в город. По Тайге, где еще стояла вода, по едва проходимой тропке они шли в лес. Они шли туда потому, что сегодня — последний день августа. Вдыхали еще сырой, прохладный, но уже нагревающийся воздух, который предвещал золотую осень с ее задумчивыми вечерами и прекрасными закатами.
Лесная тропинка топкая, с непросохшими лужами черной воды. Воздух, сырой и прохладный, пахнет гнилым деревом, болотной водой, изредка грибами. Меж деревьев до самой дороги вода, на ее поверхность с бульканьем поднимаются пузырьки, только за просекой стало суше. Иногда им встречались огромные, блестящие черные улитки, медленно переползающие дорогу, где-то постукивал дятел, а может, и другая птица. Но в общем, в лесу тихо. Легкий ветер едва сюда долетает, шелестят только самые верхушки старых буков и других деревьев, названия которых они не знают.