После четвертого раза инженер испортил нам все удовольствие.
— С чего это вы так транжирите воду? — сказал он. — Этак ее надолго не хватит. Может, вы думаете, что ради вашей потехи я еще раз пошлю сегодня за водой?
Хотя солнце жгло немилосердно, хотя воду надо было беречь, мы и к солнцу притерпелись, и к жажде, и к тяжелой почве, и к тому, что у лопат плохо пригнаны рукоятки, что слишком мало завезено на стройку кирок. Ко всему можно было притерпеться. Только не к мошкаре.
Это было истинное наказание. Началось оно, как только мы спрыгнули с грузовика, доставившего нас в лес. Теперь здесь уже много повырублено. Правда, еще громоздятся кучи поваленных стволов. Другие давным-давно на лесопилке. Все деревья, что стояли здесь, а теперь лежат еще кое-где, так же как и те, что уже распилены, срублены нами. Но не о том речь.
Первые бараки мы кое-как сколотили из грубых досок, полученных с лесопилки. Выдали их нам с большой неохотой. Оно и понятно: наш первый отряд должен был приступить к работе только в июне, а мы начали ее на месяц раньше. Пришлось без обиняков заявить этим, на лесопилке, что все доски, собственно говоря, наши, так как мы рубим лес, но, впрочем, можем обойтись и без них, будем класть стены из стволов. Только после этого они выдали нам доски. Чтобы получить достаточно гвоздей для бараков, нам, видимо, следовало бы открыть рудную жилу. Но мы нашли выход: стали прибивать три доски двумя гвоздями и соединяли их планкой. Получалось недурно. Гвозди выдавали по счету, и худо приходилось тому, кто использовал больше двух гвоздей на три доски. «Два на три» стало одним из первых наших лозунгов в соревновании. Я не шучу. Сегодня мы над этим, конечно, смеемся. Сегодня мы можем смеяться: неуклюжие времянки давно снесены и вместо них на каменных фундаментах стоят добротные бараки из шпунтованных строганых досок с двойными стенами, выкрашенными светлой краской, чистые — просто роскошь. А тогда мы спали на голой земле, между качающимися стенами, под кривой крышей. Да еще соревновались за экономию гвоздей.
В лес нас приехало двадцать семь человек. Знали друг друга только ребята из Эрфурта, главарем у них был Ножик. Три эрфуртца прозывались Ножик, Карамба и Мальчонка, настоящие же их имена были Генрих Зегаль, Пауль Швейтцер и Курт Унферрихт. Долгое время никто этих имен не знал. Все называли их Ножиком, Карамбой и Мальчонкой, старыми кличками, которые они привезли с собой из Эрфурта.
В лесу с востока на запад прокладывалась трасса для железнодорожной линии, которая вдавалась в лес и выходила из него крутой дугой. В верхней точке этой дуги мы и строили наш завод. Собственно говоря, мы еще не начинали его строить. Мы приехали в лес, чтобы создать необходимые условия для строительства: расчистить место, построить жилье для рабочих, которые будут возводить завод, вырыть траншеи для электрокабеля и водопроводной сети. Тогда у нас не было ни воды, ни электричества, мы ютились в хибарах. Сегодня у нас есть все, а вначале были только кучи ржавых заступов, топоров, лопат и кирок.
Трассу для железнодорожной линии к будущему заводу начали прокладывать в лесу одновременно в четырех точках бригады лесорубов. Они двигались навстречу друг другу, как на руднике, где из двух шахт пробивают квершлаги. Бригады лесорубов мало знали друг о друге, разве только что однажды они встретятся, если верны расчеты инженеров. В отметке пять, на изгибе дуги, которая с востока на запад врезалась в лес, находились мы: здесь было наше рабочее место. На эту стройку мы съехались из разных уголков республики, все двадцать семь — добровольцы. В первый же день, перепрыгнув через задний борт грузовика, я сбил с ног парня, который снимал с машины свой багаж.
— А, очень приятно! — выпалил он. — Рад с вами познакомиться. Меня зовут Стефан Зейлер. Надеюсь, ваше путешествие было удачным?
Я обернулся и посмотрел на сияющее веснушчатое лицо длинного парня с водянисто-голубыми свинячьими глазками.
— Извини, — сказал я.
— Я сразу понял, что ты вежливый, — сказал парень улыбаясь. — За покушение на мое персону вызываю на дуэль. Какое оружие ты предпочитаешь? Бумажные шарики или макароны?
Ужас до чего он был смешной, однако я ответил:
— Макароны, к сожалению, переломались в дороге. Вам придется подождать, пока из Берлина пришлют другие.
Он перестал улыбаться и серьезно спросил:
— Ты из Берлина?
— Да, — ответил я. — А ты откуда?
— Из Шпремберга.
— Наверно, был и на «Шварце Пумпе»? — спросил я.
— Да, и на «Шварце Пумпе». А до этого на строительстве плотины в Зозе.
— А теперь здесь?
— Да, теперь здесь.
Я решил пошутить.
— Золотоискатель? — спросил я.
— Ясное дело. В банке у меня уже два с половиной миллиона. Здесь надеюсь добыть еще с полмиллиончика. Потом куплю себе пивную.
— За три миллиона?
— За три миллиона. Но об этом молчок. Никому ни звука.
Мы рассмеялись.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Георг, — ответил я. — Георг Штрамм.
— Святой Георгий! — воскликнул он со смехом. — Прекрасный Жорж. Я буду называть тебя Жоржем, согласен?
— Идет, — сказал я.
Мы как столкнулись, так и сидели на земле и трепались. Хотя веснушчатый Стефан и казался мне дурашливым парнем, но когда мы поднялись, то уже считали себя закадычными друзьями.
После того как нас поприветствовал инженер, мы перетащили свои вещи к месту сбора. Разгрузили палатки и поставили их. Вечером разожгли костер, пели. Мы со Стефаном сидели позади всех.
Стефан был серьезен.
— Зачем ты сюда приехал? — спросил я.
— Чепуху ты спрашиваешь, — отвечал Стефан. — Неужто я стану пересказывать очередную передовицу?
— Зачем, — отозвался я, — но, если ты уже был на «Шварце Пумпе» и в Зозе, ты мог бы?..
— Что бы я мог?
— Ну, есть у тебя специальность?
— Конечно, — сказал Стефан, — я портной.
— И что же, — воскликнул я, — ты недоволен своей профессией?
— Сама по себе она не больно-то интересна, — отозвался Стефан, — но шить я люблю.
— Я каменщик, — представился я. — Потом еще поработаю каменщиком. И наверно, отсюда вообще никуда не уйду. Когда завод будет готов, переквалифицируюсь в рабочего-химика. За химией будущее.
— А стены класть кто будет?
— Каменщики не понадобятся: строить будут индустриальным методом, да, рано или поздно строительство будет индустриализировано. Потребуется меньше рабочей силы. Я думаю, через пять лет, когда завод построят, мне удастся сменить специальность.
— Когда построим завод, я вернусь к своей профессии, — сказал Стефан.
— А потом? — спросил я.
— Потом женюсь на Еве Марии Хаген, — ответил он, широко улыбаясь.
— Она тебе правится? — спросил я.
— Еще бы, — ответил он. Хотя Стефан иронически скривил губы, в его глазах промелькнула тень мечтательности.
— А я вообще не женюсь, — заявил я.
— Правда, не женишься?
— Точно, — подтвердил я, — никогда не женюсь. Я бабами не интересуюсь.
И мы снова пели. Костер медленно угасал. Кое-кто поднялся и пошел к палаткам. А мы все сидели.
— Знаешь, что меня всего больше радует? — спросил Стефан.
Я внимательно посмотрел на него.
— Когда я снова примусь за портновское ремесло, можно будет по крайней мере разговаривать с заказчиками. И если, скажем, кто-нибудь вздумает хвастать своими достижениями, то и я вставлю словечко. Скажу: «Так здорово, как мы работали в Зозе, вам вряд ли доводилось». И небрежно засучу рукава. — Он расстегнул пуговицу на рукаве комбинезона и, подвернув его, показал длинный и глубокий шрам на предплечье. — «Вот, пожалуйста», — скажу я… — И он коснулся рубца указательным пальцем. — «Посмотрите-ка — скажу я. — Это получено в Зозе. Мне приятель, вы ничего нового не откроете».
— А как это случилось? — спросил я.
— Вообще-то ничего особенного, — ответил Стеф, — Мы работали с кирками на скале, все вроде бы достаточно укрепили, однако часть скалы обвалилась. Одного прищемило, но его удалось спасти. А я получил эту отметину.
Я потрогал шрам: шириной около двух сантиметров, тонкая кожа, на обеих сторонах маленькие следы скобок, которыми соединяли края раны.
— На «Шварце Пумпе» я тоже кое-что получил, — сказал Стеф. — Он взял мою руку и провел ею по своим волосам. — Чувствуешь?
Потрогав его голову, я обнаружил какое-то углубление.
— Да, — сказал я, — здесь ямка.
— Небольшой пролом черепа и сотрясение мозга. Свалился с лесов, — не без хвастливости сказал Стеф. — Еще хорошо обошлось. Представляешь, какие глаза сделают заказчики, когда я им это расскажу? Меня-то уж никто не назовет трусливым портняжкой.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
— Двадцать три. А тебе?
— Девятнадцать, — сказал я и подумал: «Черт возьми, ему двадцать три. А мне всего девятнадцать. Что-то будет, когда мне стукнет двадцать три? Или двадцать девять? С ума сойти, чего только мы не сделаем до тех пор. Даже трудно себе представить, что, к примеру, будет в этом проклятом лесу. Черта с два стану я каменщиком. Будущее за пластмассами. В двадцать девять я хочу быть техником-химиком. Стефан хороший парень. Смешной, правда, немножко и совсем другого склада, чем я. Я куда спокойнее и куда беспомощнее его. Он определенно станет большим человеком. А я, как знать, может, стану инженером».
Как только мы построили деревянные хибары, которые должны были служить нам жильем, мы разобрали палатки и отправили лесорубам — они уже давно их просили. Лесорубы постоянно кочевали с места на место, понятно, мы уступили им палатки. Группа, в которую входили мы со Стефом, в это время начала рыть траншеи для водопровода и электрокабеля. Лес ужо редел. Обозначилась гигантская просека. А мошкара, видимо, решила окончательно разделаться с нами; нас терзали все виды слепней и комаров, все, какие есть в природе.
Сначала мы работали в рубашках. Мы исходили потом, и когда кто-то снял рубаху и в ярости отшвырнул ее, все сделали то же самое. До этого мошкара, которая роилась вокруг каждого из нас, довольствовалась нашими головами и руками. Теперь же она впилась в обнаженные спины. И хотя мы постоянно двигались, комары находили участки кожи, малоподвижные даже при самой большой нагрузке: па плечах, шее, лбу, груди, руках, спине.