ешил к входу в шахту. Посреди двора стояла раскаленная железная печурка, у которой грелась девушка в брюках. Проходя мимо нее, Онисие улыбнулся и сказал с ходу:
— День добрый!
Шахтеры, дожидавшиеся у разверстого колодца шахты, увидев Онисие с сорковой, стали отпускать шуточки:
— Ты бы спустился с ней в забой, она станет еще краше!
— Давай, Якоб, поскорее вниз: лошади тоже ждут соркову.
Но он оставил свою игрушку у одного из вагонетчиков и спокойно спустился в забой. Его напарником был шахтер из Кымпа, с которым ему всегда хорошо работалось. Они выдавали за смену четырнадцать вагонеток угля.
В тот день в шахте говорили только о вине, колбасах и свинине.
Своего поросенка Онисие зарезал еще третьего дня, а вино он собирался купить в Аниноасе. В забое шахтеры видели перед собой лишь черный пласт угля, но воображению каждого рисовались куски свинины и всякие другие рождественские яства. От этих видений работа как будто становились более спорой, почти ожесточенной, и огромные куски угля падали один за другим. Только лошади, как на подбор упитанные, продолжали свое дело, не захваченные всеобщей спешкой и нетерпением. Даже старый мерин, знавший множество тайн своей шахты и обладавший, казалось, даром предчувствия, не подозревал, что завтра рождество и что лошадей тоже ожидает подарок: два полных дня отдыха в своих стойлах.
Чтобы все было в полном порядке и ничего не случилось за эти два дня, в конце смены рабочие отложили отбойные молотки и, взявшись за топоры, приступили к укреплению забоя. Они одели угольный пласт белыми досками, уголь скрылся из виду, и по всей шахте распространился приятный запах свежеоструганной сосны. Теперь можно было спокойно оставить шахту без людей на ближайшие два дня, чтобы она тоже отдохнула в рождество.
Из шахты рабочие вышли, когда было уже совсем темно. Шел слабый снежок. В мутном электрическом свете их сгорбленные фигуры, движущиеся к воротам, напоминали тени. Каждый нес под мышкой свою соркову; прощаясь, желал товарищам счастливого праздника. Оставшись один, Онисие ускорил шаги. Он перешел по железнодорожному мосту через Жиу и вышел к поселку Буковина. В темноте над его головой слышен был металлический скрежет канатной дороги. «Сегодня это будет в пятый раз, — подумал Онисие. — Но сегодня холоднее, чем когда-либо, и там, наверху, придется здорово мерзнуть. Все же это лучше, чем идти пешком».
Вот уже четыре раза подряд Онисие украдкой возвращался в Аниноасу подвесной дорогой и теперь собирался сделать это в пятый раз.
Никто ни о чем не подозревал, пока он переносился над глубокими котловинами по прямой, как птица, вместо того чтобы одолевать пешком все подъемы и спуски. Он глядел на них сверху из вагонетки с ненавистью, смешанной с радостью, как на своих смертельных врагов, уже не имеющих над ним никакой власти. Порой ему казалось, что котловины и впадины там, глубоко внизу, похожи на злых драконов, которым очень хотелось бы причинить ему вред. Однако они уже не в состоянии до него добраться. И, проплывая над ними в вагонетке, он мысленно вонзал им стрелы в горло, как это делал святой Георгий, топча дракона.
Якоб Онисие пересек поселок по прямой улице, между двумя рядами освещенных домов, где люди были заняты последними приготовлениями к рождеству. У каждого дома можно было увидеть в снегу пятна, похожие своими очертаниями на странных животных, — следы выплеснутой на улицу грязной воды. Онисие подумал, что и у него дома полы, наверное, уже вымыты и пахнут праздником.
Вагонетки подвесной дороги продолжали плыть в темноте, издавая металлическое кряхтенье, а с ближайшего холма доносились детские голоса: дети уже приступили к колядованию и обходили дома с песнями и рождественскими поздравлениями.
Онисие ловко, по-кошачьи, влез на помост, мимо которого медленно проплывали вагонетки, как вагоны только что тронувшегося поезда, еще не успевшего набрать скорость. Пропустив первые две и убедившись, что из освещенной кабины вахтера никто не смотрит на линию, Онисие бросил в третью топор и соркову и, ухватившись за железный борт, перескочил в нее одним махом. Нащупав на дне какую-то деревяшку, он сразу же опустился на нее и пригнул голову, так как у кабины вахтера громко залаяла собака. Однако он был уже в безопасности. Кто бы смог обнаружить его на такой высоте? Через час он будет дома.
Все те, кто пытался представить себе, как выглядит рай, и описать его, обладали слабым воображением. Эта мысль приходила в голову Онисие каждый раз, когда он начинал свое чудесное путешествие по воздуху, не требующее никакого труда. Позади него медленно уплывали и погружались в бездну огни Петрилы, похожие на созвездие Плеяды в час заката. Но сразу же впереди возникали огни Петрошани, и картина ночного мира становилась настолько удивительной и прекрасной, что дух захватывало. Онисие стоял и смотрел завороженный.
Он видел под собой на большой глубине море огней. В центре Петрошани их было так много, что они сливались в единое зарево. Это скопление фонарей несколько напоминало огромную толпу на огромной площади. Особенно высокие фонари, стоящие особняком, как бы подчеркивали свою важность и нежелание смешиваться с толпой. На окраинах поселка фонари стояли ровными рядами вдоль длинных улиц. Это море огней, которые, несмотря на свой блеск, все же не в состоянии были превратить ночь в день, было рассечено на две части лентой реки Жиу, похожей на черный пласт угля. Однако и на нем виднелись световые сигналы красные и зеленые огоньки железнодорожных мостов, пересекающих реку. На большой глубине внизу, под канатной дорогой, плавала железнодорожная станция, вокруг которой снег был вытоптан, покрыт угольным шлаком и грязью.
Из Петрошани доносился слитный шум, напоминающий жужжание пчел в улье. Вагонетка плыла над этими таинственными огнями и звуками, над этим удивительным ночным миром, спокойно перевозя Онисие в Аниноасу. В обратную сторону медленно двигались огни Петрошани, сливаясь в единое слабое зарево, тонущее в могущественной и всепоглощающей черноте зимней ночи.
Когда вагонетка приблизилась к одной из опор, поддерживающих тросы, Онисие впервые почувствовал, что холод пробрал его до костей, и попытался размять окоченевшие руки и ноги. Вагонетка продолжала медленно плыть, как черное привидение, над молчаливой замерзшей землей.
Вскоре тросы повисли, слегка прогибаясь над глубокой пропастью. Преодолев ее, вагонетка подошла вплотную к высокой железной опоре, на мгновение остановилась, как бы опираясь на нее, и, зарядившись новой энергией, поплыла дальше, над еще более глубокой пропастью, на дне которой слабо мерцали огоньки Дылжи. Но как только Дылжа осталась позади, вагонетка вдруг остановилась. Механический скрип колес, скользящих по тросу, замер, и все погрузилось в тишину.
Это случилось, вероятно, не позднее половины одиннадцатого. Онисие притулился на дне вагонетки и стал ждать. Он засунул поглубже руки в карманы; между ними и рукавами куртки все же оставался узкий просвет, через который проникал такой пронзительный холод, что ему казалось, будто руки стянуты ледяными наручниками. Боль разливалась от запястья вверх, до самой груди, резкая и острая боль, и унять ее было нечем. И тут Онисие впервые подумал, что все же лучше было бы ему отправиться домой пешком. Но он тогда добрался бы до своих не раньше полуночи. Хорошо еще, что сегодня нет ветра. Канатка вскоре опять тронется, и все будет в порядке. Онисие с трудом достал кисет и скрутил себе цигарку.
Он выкурил ее почти до конца, однако вагонетка все еще не тронулась с места. И вот именно в то мгновение, когда он затягивался в последний раз, произошло несчастье. Это было похоже на то, как будто от внезапной искры раздался взрыв. Так случается иногда в шахте, когда скапливается и взрывается газ и вагонетки с углем взлетают в воздух, а на полу подземных коридоров остаются лежать тела, в обгоревшей одежде, со спаленными волосами, рядом с лошадиными трупами, загораживающими проходы.
«Газ», по-видимому, проник в голову Онисие еще тогда, когда он забрался в вагонетку, а теперь взорвался. Если б не вспыхнула искра, вполне возможно, что и взрыва не было бы, но искра все же вспыхнула, и Онисие ощутил, будто где-то глубоко внутри все в нем рухнуло. Редко человек может нанести самому себе такой удар одной-единственной коротенькой мыслью. Вот она, эта мысль, эта искра: завтра рождество! (Кабина дальше не пойдет, канатку остановили на два дня.) Впрочем, последняя мысль, которая, в сущности, была заключена в первой, вряд ли успела всплыть на поверхность его сознания. «Газ» взорвался и в одно мгновение разрушил все.
Дорога остановлена. Онисие оказался пленником холода и смерти. Он почувствовал огромную боль и посмотрел на мир широкими от ужаса глазами, как на хитрого и смертельно опасного врага. Все, что с ним случилось, начиная с осенней пьянки и последовавшего наказания, представлялось ему теперь западней, в которую он попался.
Все люди сидят теперь по домам, в тепле. И шахты, и надземные постройки опустели. Два дня вся долина будет погружена в молчание и неподвижность. А он, Якоб Онисие, застрявший над пропастью в этой вагонетке, умрет от голода и холода. Ему хотелось выть от отчаяния, но вместо него завыл волк на опушке леса, примыкающего к Дылже.
Мучительно медленно будет теперь тянуться время! Что его ожидает? И вот, так же как люди, уцелевшие после взрыва на дне шахты, выходят из галерей, пошатываясь, в обгоревшей одежде и с потушенными фонарями в руках, так и в голове Онисие возникали все новые нетвердые и тягостные мысли. Однако это еще было ничто в сравнении с ясными и резкими физическими ощущениями, которые захватили все его существо. Он вдруг почувствовал сильный голод и по-новому ощутил уже давно мучивший его холод. Против этих двух совершенно очевидных ощущений он был совершенно бессилен.
Тем временем над горой Парынг взошла луна.
Кому из смертных было дано в час агонии увидеть такую чрезмерную, невероятную красоту?! Из глаз Якоба Онисие покатились слезы, но они тут же замерзали на его щеках.