(повесть о саянском соболе)
Вершины Саянских гор обозначились на ночном небе. Казалось, что они стали еще черней от забелевшего за ними света.
Ровный белый свет стал быстро опускаться в ущелье. На черном дне заблестела ломаная полоса реки. Красный огонь костра на скале побледнел, стал почти невидим.
У костра сидел ярославец. Один сидел Степан, без товарищей. В глухой тайге, в безлюдных Саянских горах. Бывает же, что не посчастливится… Не повезло дома, пошел искать себе счастья. Говорили люди, что в Сибири земли много, по ручьям золото копают, по рекам лес сплавляют. Всю реку, говорили, лесом запруживают. Да вон он — лес — кругом стоит; лесу, что травы, а какой в нем толк! Лес не распашешь! Рвал его Степан, корчевал, думал очистить место для запашки. Да разве вдвоем с бабой одолеешь проклятые пни да коренья. А к соседям не приступись: одно слово — кержаки.
Зло глянул Степан на тайгу. Из черноты всё зеленее и зеленее вставала тайга кругом, обступила и молчит: насупилась, пихты да ели.
— Кержаки те же! — сказал Степан и плюнул в костер.
Где-то из лесу в ущелье глухо заукала немая таежная кукушка.
— Подавилась! Кто ее за глотку держит?.. И птица тут нескладная. К черту б всё — да домой.
И таким приветливым родное село вспомнилось. И солнце не то, и елки по-другому смотрят. А улица — все дома улыбаются. Да ведь пять тысяч верст пешком не отмеришь. А на поезд где деньги взять? Говорят, золота, золота в Сибири сколько, в ручьях ведь люди моют, — чего зевать? И пристал Степан к «старателям», кустарям-золотомоям.
Опять незадача, — как ни бился Степан, только на харчи и вырабатывал. Вспомнил, что жена на заимке одна осталась. Показали Степану тропу, и махнул Степан тайгой на перевал к своей заимке.
Перевалил хребет — и вот сидит у костра, дожидается света, бросает хвойные лапы в огонь.
Пискнула в траве мышь и серым клубочком покатилась прямо Степану под ноги. За ней метнулся из" травы головастый темный зверек, не больше котенка. Он в два прыжка придавил мышь у самых колен человека.
Степан быстро прихлопнул зверька ладонью и зажал в руке. Он сам не знал, зачем это сделал, — просто так, сама рука упала. Зверек выпустил из пастншки мертвую мышь и забился, завертелся. Держит его Степан, а он вот-вот шею вывихнет — норовит вцепиться Степану в руку.
— Хорьчонок! — сказал Степан и стал с любопытством разглядывать пушистую шкурку зверька. Нет, куничка скорей — рыльце востренькое и шерсть черна.
Степан сызмала любил баловаться с ружьем был неплохой охотник и каждую птицу, каждого зверя у себя в лесах знал с виду и по имени.
Повертел, повертел зверька, оглядел со всех сторон.
— Нет, и не куничка, больно шуба богатая! Кто же ты таков?
И вдруг во весь голос крикнул:
— Соболь!
Зверь с перепугу сильнее рванулся в руке.
— Ага, признался! — сказал Степан. — Вишь, гладкий какой! Даром, что маленький еще. Да ты меченый, рукавичку надел!
Левая передняя лапка зверька до сгиба была белая.
— Ну, франт, ну и франт! Ай шуба! Как я тебя сразу-то не признал. Аскыр и есть.[19]
Соболенок, изловчась, тяпнул-таки его за палец, и Степан поневоле разжал руку.
Зверек упал наземь, мячиком подскочил и пропал в траве.
Степан бросился за ним.
— Стой, стой, шельма!
Да куда там! Зверька и след простыл. Из-за гор вырезался огненный край солнца. На минуту Степан ослеп: в глазах пошли красные, синие, желтые пятна.
Степан потер глаза и весело глянул на тайгу.
— Вот они где, деньги-то! — сказал он вслух. — Так по тайге и бегают.
Обвел Степан взглядом всю тайгу, что было видно, и подумал: «Сколько тут этого соболя насажено! Ружьишко б справить, собачонку какую ни есть да пристать к кержакам. Клад из этого места можно выволочь. Сидел я тут дураком, счастья своего не видел!»
Кинул Степан узелок на спину и быстро зашагал в гору.
А маленький Аскыр сидел в это время под кедром, мелко дышал и дрожал всей шкуркой от страха.
Степан ошибся в расчете. Кержаки не захотели принять его в артель. У него не было ни ружья, ни собаки, ни капканов. Он был новичком в тайге. Что ж из того, что он умел метко стрелять! Кержаки — народ расчетливый и хозяйственный, — голый новосел им не товарищ.
Степан попробовал счастья в других деревнях. Но тамошние артели совсем его не знали. Глухое было место тогда — Саяны. Никто не решался жить в немой, как могила, тайге с чужим человеком. Кто его знает, что у него на уме?
Подошла осень. Кержаки ушли в горы соболевать.
Скрепя сердце Степан остался в заимке перебиваться с хлеба на квас.
А в тайге в это время рос и нагуливал шерсть молодой Аскыр.
В то утро, когда он попался Степану, он был еще совсем неразумный детеныш. Тогда он только-только покинул соболюшку-мать и двух маленьких братьев. Первый раз пошел он на охоту без матери, хотел поймать мышь и сам чуть не остался в руках у Степана. Горячий, задорный зверек в то время так рвался за всякой дичью, что маг угодить прямо в горящий костер.
Но молодые звери в тайге растут не по дням, а по часам. Чему научились его предки — всё уже было у него в крови отроду. Лапы сами делали прыжки, чутье неудержимо тянуло туда, где пахло дичью, тело сплющивалось и изгибалось, когда грозила беда.
Схватят зубы ядовитую жабу, но рот сам с отвращением выплюнет вредную пищу. Язык его говорил ему: «Этого соболь не ест!» И он с отвращением тряс острой мордочкой.
Весь его соболиный род был хищники. И сам он с первых дней знал, как ему быть при встречах. Если зверь слабей тебя, — поймай и съешь. Если он с тобой одной силы, — дерись с ним, прогони или убей. А если сильней тебя, — уноси ноги.
Так же, не раздумывая, молодой зверек выучился пользоваться шубкой-невидимкой. Подкрадывался ли он, нападая, или прятался, убегая, — он безошибочно выбирал места, где самый острый глаз не мог разглядеть его темного меха среди бурых комьев земли стволов и скал.
И вот, к осени, к тому дню, когда Степан проводил завистливым глазом уходящих в тайгу охотников, Аскыр уже стал взрослым соболем. Не всякий ястреб днем и не всякая сова ночью решились бы теперь напасть на него. Он уже умел постоять за себя. Он был и смел и осторожен.
Теперь под длинным блестящим волосом его легкой летней шубки отросла густая и теплая ость. Шкурка вошла в полную цену.
Не прошло и двух недель, как Аскыру пришлось спасать ее от охотника.
Случилось это вот как.
Раз утром, возвращаясь с ночной охоты, Аскыр напал на след другого соболя. След был свежий. Аскыр сейчас же побежал по нему.
Скоро он нашел место, где чужой поймал и растерзал рябчика; от птицы остались только кровавые перья. Такого дела Аскыр не мог стерпеть. Если у него под носом переедят всех рябчиков, то что же ему останется? Аскыр считал, что все рябчики в тайге — для него. Вора нужно поймать и истребить. И он пошел искать. След привел его к дереву и шел выше, вдоль ствола. В дереве было дупло. В дупле отдыхал чужой соболь после сытного обеда.
Аскыр стал быстро взбираться по дереву.
Другой соболь выскочил из дупла, ловко перескочил через голову Аскыра, винтом по стволу сбежал на землю.
Аскыр приостановился. Он услышал слишком еще памятный ему запах — запах матери. Еще недавно он тыкался мордой в ее пушистый живот, отыскивая соски.
Жалеть и раздумывать Аскыр не умел. Он был хищник. Кто одной силы с тобой, — прогони того или убей.
Аскыр кинулся вслед за соболюшкой и скоро настиг ее на ровном месте под темными пихтами.
Начался бой.
Соболюшка-мать была рослей и опытнее. Но она была стара; зубы ее притупились, она стала задыхаться.
Аскыр был ростом меньше, но ловчей, а главное, — он был молод. В нем была еще свежая ярость.
Соболюшка стала сдавать. Клочья шерсти так и летели из нее во все стороны.
Бойцы то отскакивали, то свивались в клубок и катались по земле. Аскыр всё старался ухватить соболюшку за горло.
Вдруг оба зверька отскочили в разные стороны и проворно вскарабкались на деревья. В ближних кустах раздалось шумное дыханье, и на площадку перед пихтами выскочил большой зверь. Уши на голове у него стояли торчком, язык вывалился из пасти, круглые глаза следили за соболюшкой.
Соболюшка вскарабкалась на толстый сук и, почувствовав себя в безопасности, стала уркать и сердито пырскать на зверя. Зверь поднял морду и громко, отрывисто залаял.
Аскыр прижался к суку другой пихты, за несколько метров от соболюшки. Он в первый раз видел собаку и очень боялся ее.
Время проходило, а собака всё сидела под деревом и, не спуская глаз с соболюшки, отрывисто лаяла. Аскыр подумал: «Улизнуть бы! Что, если тихонько сползти по стволу и незаметно юркнуть в кусты?»
Вдруг он услыхал сзади чьи-то осторожные, но тяжелые шаги. Аскыр повернул голову и совсем близко от себя увидел человека.
Охотник поднял ружье и прицелился в соболюшку.
Короткий хлесткий удар стегнул Аскыра по ушам.
Перепуганный Аскыр мгновенно соскочил с дерева, шмыгнул в кусты и стремглав помчался по тайге Он не останавливался до тех пор, пока не выбежал к реке.
Тут он забился в узкую щель между двумя острыми скалами.
В щели он сидел до самой ночи… Никто его не заметил.
Нередко потом Аскыр слышал в тайге громкий лай собаки и короткий гром выстрелов. Но ни разу больше ему не пришлось встретить соболюшку-мать.
Наступила зима. Исчезли змеи, лягушки, скрылись бурундуки — маленькие земляные белки с пятью черными полосками на спине, улетели перелетные птицы. Аскыру становилось голодно, — дичи осталось мало в тайге. Рябчики всё больше держались по высоким деревьям. Там за ними Аскыру было не угнаться. Правда, глухари часто опускались в снег, но он не смел еще нападать на этих больших и очень сильных птиц.