чи. Но валяться в ногах — это не наше с тобой дело.
Панкратий Савельевич закончил свою речь, повернулся спиной к удивленному шоферу, взял Алексея под руку и отвел в сторону.
О чем они говорили, я не слышал. Механик отобрал у Леши лыжи. Было слышно, как дядя Панкрат приказал ему: «Ступай!» После этого Панкратий Савельевич подошел ко мне.
— Катюша-то плачет, — тихо сказал он. — Похоже, что я вовремя здесь оказался. Ну что ж, пошли к гаражу?
Шофер, которого я видел днем у избы механика, спал, завернутый в тулуп, в кабине своей полуторки — около гаража. Панкратий Савельевич открыл дверцу и нажал кнопку гудка. Тулуп зашевелился, круглая голова приподнялась над овчиной.
— Делом, делом надо заниматься, а не спать, — резко сказал механик. — Ну, что смотришь? Вылезай, говорю, мотор разбирать будем. Устраивает это тебя?
Он отпер ворота гаража, распахнул их, зажег электричество. Втроем мы налегли на кузов, раскачали машину и вкатили на деревянный пол под церковные своды.
— Что стал? Спускай масло, полезай под картер! — крикнул дядя Панкрат шоферу.
Тот, наконец, понял все, засмеялся и побежал вокруг машины. Его длинные ноги вылезли из-под грузовика, изгибаясь, упираясь в пол: он начал отвинчивать болты.
Через полтора часа чугунное днище картера уже стояло на полу около грузовика, рядом с головкой блока. Панкратий Савельевич держал в коричневых от масла руках поршень с шатуном и качал головой.
— Бить тебя надо, дурья голова. Кто же так ездит? Ты ерша со дна моря достань — сразу вся внутренность наружу выскочит. Давление не то. А мотор? Две тысячи оборотов дал — вот он и пошел вразнос. Водитель! Бери вон паяльную лампу…
Дядя Панкрат неожиданно умолк и поднял голову прислушиваясь.
— Вроде шел кто-то. А, ребята?
В час ночи мы все стояли вокруг стола, на котором возвышалась печурка, сложенная из кирпичей. Фиолетовое пламя паяльной лампы ревело и рвалось, омывая черный тигель. Панкратий Савельевич — я впервые увидел его в очках — собирал головку шатуна. Он положил шатун на стальную плиту. Затем зачерпнул большой ложкой из тигля и стал лить блестящий, как ртуть, металл — туда, где был подшипник. Худая щека его дергалась, он был увлечен работой. «Механик — то же, что врач», — вспомнил я.
Когда баббит застыл, Панкратий Савельевич погасил лампу, взял шатун и вышел из гаража. Далеко, за несколькими стенами, запел электромотор. Потом мотор умолк, и механик вернулся, на ходу рассматривая серебристую внутренность подшипника.
— Никто не приходил? — спросил он.
— Нет, товарищ механик, — ответил удивленный шофер. — А что?
— Ничего. Радуйся, водитель! Шабрить будем!
И вдруг сзади него раздался знакомый басок:
— Можно?
На пороге стоял Леша.
— Ты что ж, не спал? — механик посмотрел на него поверх очков.
— Не спится, дядя Панкрат. Давай что-нибудь поделаю.
Леша взял у механика шатун. Проворными пальцами развинтил головку, полез под грузовик, подвигал, покачал шатуном, потом вылез и молча пошел в глубь гаража, за грузовик — к тискам.
— Все помнит. Как будто вчера здесь работал, — заметил дядя Панкрат, садясь на стол. — Так и знал, что придет, — тихо добавил он. — На что хошь мог бы поспорить.
Он достал кисет, и мы закурили.
— Дрянь табак, — сказал механик, прислушиваясь к скрипу снега за воротами. — Вот мне сейчас принесут — то будет табак.
Я уловил особенные нотки в его голосе. Я понял его. Мы умолкли и минут двадцать сидели, прислушиваясь, и все эти двадцать минут снег пел на улице на разные лады.
— Вот, сказал вдруг механик, светлея. — Табачок бежит.
Сначала я не мог ничего разобрать в тихом хоре снежных ночных голосов. Потом мне показалось, что где-то на краю села тоненькая пилка быстро распиливает снег. Это были торопливые шаги. Они быстро приближались.
Вот снег захрустел около гаража. Ворота приоткрылись. Вошла Катерина Матвеевна, румяная от быстрой ходьбы. В руке у нее был мешочек из пестрого ситца.
— Отец нарезал или сама? — весело спросил дядя Панкрат.
— Сама. Отец спит, — девушка быстро взглянула по сторонам. Нет, никого она не увидела, кроме нас троих.
— Посиди, Катерина Матвеевна, — глядя на нее, Панкратий Савельевич все время улыбался. — Турбинка-то готова. Какой краской красить?
Девушка села около него на стол. Она прислушалась и медленная краска залила ее лоб и виски.
— Кто это там скребется? — спросила она немного погодя.
— Домовой, — добродушно сказал механик. — Мы сидим, а он нам машину чинит. Леша! — он спрыгнул со стола.
Алексей вышел из-за грузовика. Шапка его была сбита на затылок.
— Поди-ка проводи Катерину Матвеевну, — строго сказал дядя Панкрат. — Дело позднее. Лыжи твои будут у меня в сенцах. Не забудь, меня разбуди, когда поедешь. Подшипники возьмешь.
Катерина Матвеевна быстро взглянула на Лешу и опустила глаза.
— Поди сюда, — приказал ей механик.
Она подошла. Панкратий Савельевич распахнул ворота, и я увидел голубую блестящую дорогу и две тропки, убегающие от гаража врозь, в темноту.
— Ты учительница, а ты механик, — сказал дядя Панкрат, — а оба вы еще дети малые. Сейчас же выходите отсюда за порог. Видите — три дороги. Если да — идите прямо. Ежели нет, — значит бегите сразу врозь и не попадайте больше друг дружке на глаза. А мы закроем ворота и не будем глядеть. Ступайте. Марш!
Не сказав ни слова, они медленно вышли наружу. Панкратий Савельевич действительно закрыл ворота на задвижку и даже закрутил ее проволокой.
Вскоре механик отослал спать и меня. Я пошел по пустой холодной площади к избе дяди Панкрата. Жена его открыла дверь и, увидев, что Панкратия Савельевича со мною нет, вздохнула. В избе на полу была разостлана широкая постель. На ней уже спал Дюков, захватив и мое место. Красное ухо его еще больше вздулось — память о степном ветре.
На заре Степан вывел на улицу лошадей, запряженных в сани. До райцентра оставалось тридцать километров. Мы напились чаю перед дорогой. Панкратий Савельевич, накинув полушубок, вышел на крыльцо нас провожать. Он был бледен. Синеватая щетина выступала на его впалых щеках.
Прекрасное зимнее утро ожидало нас на тихой улице. Все село лежало еще в глубокой фиолетовой тени. Белесые дымы ласково тянулись вверх и, порозовев, таяли в глубокой синеве. А вдали ярко светилась, сияла бело-розовая гора.
— Ты понимаешь, уехал и не попрощался! — уже в который раз огорченно сказал мне Панкратий Савельевич. — Даже лыжи не взял!
В это время в соседней избе запела дверь. На крыльцо, нагнув голову, вышел пожилой высокий колхозник в жилете из овчины. Он держал в руке лисью шкурку, распяленную на рогульке. Я сразу узнал пушистый красный хвост с белым кончиком.
— Матвей! — крикнул механик, глядя на этот хвост и оживая. — Где лисичку добыл?
— А что?
— Я тебя дело спрашиваю, а ты «а что». Охотником заделался?
— У меня дочь подросла, слава богу. Вон какую принесла патрикевну! — Матвей поднял шкурку над головой и потряс.
Они оба замолчали и долго смотрели друг другу в глаза.
— Чего смотришь, петух? Завидно? — Матвей скрыл улыбку и пошел во двор, к сараю.
— Погоди! — закричал Панкратий Савельевич. — Черт шальной!
— Ты чего ругаешься? — Матвей остановился и ласково посмотрел на него через плечо.
— Охотника-то видал?
— Ты чего ругаешься?
— Тьфу! Видел, спрашиваю, кто лису добыл?
— Как не видать! Видел. Он у меня в избе чай пьет.
Сказав это, Матвей спокойно ушел в сарай. Панкратий Савельевич махнул мимо меня полушубком и побежал к соседней избе. Обитая рогожей дверь сильно хлопнула и долго после этого не открывалась. Наконец механик вернулся и взял в сенях лыжи.
— Сидят! — Он вынес лыжи и поставил к забору. — Прогуляли машину! Я его спрашиваю: «На чем поедешь, голова?» А он: «На чем приехал, на том и уеду! Ты, говорит, сам виноват — дорогу такую указал». Дорога-то, видишь, длинная была. Только утром домой пришли!
Дверь соседней избы снова хлопнула. Вышел Алексей с ружьем за спиной. Панкратий Савельевич подошел к нему прощаться. Леша стал на лыжи, затянул пяточные ремни. Дверь опять запела, и на крыльце появилась Катерина Матвеевна в большом белом вязаном платке. Ей было трудно поворачивать голову, и она двигала счастливыми серыми глазами, улыбаясь каждому и никого не замечая.
— Пошли, Леша! — сказала она. — Провожу тебя.
Алексей махнул нам варежкой. Панкратий Савельевич догнал его, обнял, торопливо поцеловал и остался стоять посреди улицы без шапки, в косо накинутом полушубке.
А те двое не спеша удалялись от нас по широкой, все еще фиолетовой улице. Вскоре они исчезли за дальними избами. Потекли долгие минуты.
— Во-о-он они! — сказал вдруг Степан.
По бело-розовому сахарному склону горы чуть заметно передвигались две точки. Они восходили все выше и выше, приближаясь к далекой границе между снегом и чистой синевой. Вот они остановились на самом верху. Вот одна точка исчезла…
— Далеконько ему шагать, — сказал сзади меня Матвей. — Ладно хоть мороз отпустил.
— Дойдет! — Панкратий Савельевич все еще не двигался с места. — Дойдет! Теперь он полетит, как на крыльях!
1951 г.