По гробнице не стреляли. Видимо, убежденные в неизбежной гибели красноармейцев, басмачи решили не тратить зря патронов.
Горячий воздух обжигал легкие. Ланговой чувствовал, что еще минута, и ничто не спасет их от гибели. Решение нужно было принимать немедленно.
С жалобным треском развалилась дверь, и в первое помещение гробницы упали горящие головни и пучки пылающего сена. А за дверью стояла огненная стена. Эту стену необходимо было пробить, и Ланговой решился:
— Две гранаты мне! — крикнул он Саттарову. — Приготовиться к атаке!
Прячась от языков пламени за внутренней стеной, он швырнул в пламя одну за другой две гранаты. Взрывом раскидало горящее сено и в сплошной стене огня образовался узкий перехватываемый языками пламени проход. Ланговой, еще не веря в удачу, повернулся к сгрудившимся за его спиной бойцам и прохрипел, задыхаясь от дыма и жара:
— За мной! В атаку! За Ленина! За революцию! Вперед!
Обожженные, с опаленными волосами и в тлеющей одежде, вырвались из пламени пятеро непобежденных, готовые сразиться с любым врагом и дорого продать свою жизнь.
Но вместо пуль басмачей их встретил прохладный утренний ветерок. Над горами вставало солнце. Около гробницы не было ни души. Только трупы басмачей устилали землю. А в центре площадки кружился, рыча от бешенства, пестрый клубок людей, одетых в яркие ферганские халаты.
Несколько мгновений Ланговой вглядывался в схватку, пытаясь разобраться, в чем дело. И вдруг, увидев среди дерущихся Джуру, понял: это пришла помощь. Не из города, не отряд Сибирсова, а крестьяне из маленького селения в котловине.
Численный перевес был на стороне крестьян. Басмачей оставалось не больше полусотни.
«Дорого обошлись Курширмату эти два дня», — подумал Ланговой и, повернувшись к остаткам своего отряда, крикнул:
— Вперед! Добивай басмачей!
Крестьяне были вооружены чем попало: кетменями, топорами и просто дубинами. Но басмачи не могли использовать преимущество в вооружении. Разобщенные на отдельные кучки, окруженные разъяренными жителями кишлака, они не имели возможности стрелять. Английские десятизарядки из смертоносного огнестрельного оружия превратились в обычные дубины, и нужно сказать, что басмачи орудовали ими значительно менее искусно, чем крестьяне — своими кетменями и дубинами.
Только около жилища хранителя гробницы раздавались редкие выстрелы. В нем успел укрыться курбаши со своими приближенными. Крестьяне, не решаясь проникнуть внутрь помещения, обкладывали жилище святоши остатками сена и сухим хворостом.
Помощь вооруженных маузерами красноармейцев решила схватку дехкан с басмачами. Рядовые басмачи побросали оружие, наиболее упорных уложили пули красноармейцев, топоры и дубины дехкан.
Увлеченный схваткой с врагом, Джура в первые мгновения не замечал вырвавшихся из огня друзей. Но когда в крики, стоны и ругань рукопашной схватки вмешались гулкие выстрелы маузеров, Джура удивленно огляделся вокруг и, увидев Лангового, подбежал к нему.
— Товарищ командир… живы! — по-узбекски, радостно закричал он и, забыв о субординации, крепко обнял Лангового.
— Жив, Джура, жив, — радостно отвечал Ланговой. — А где Сибирсов? Добрался ты до него?
Джура смутился.
— Два раза ходил, ничего не вышло, — виновато заговорил он, переходя на русский язык. — Басмачи кругом, никого не пропускают. Ашурбай тоже ходил. Совсем дороги нет. Басмачи не пускают. Тогда маленький Ашурбай пошел, сын большого Ашурбая. Его, наверно, пропустили. Он все тропинки лучше отца знает. Он совсем без тропинок, прямо через горы пройдет. Он пастух. Маленький Ашурбай дойдет до Ферганы. Я ему все рассказал. Он обязательно найдет командира Сибирсова. — И, помолчав, добавил: — Может быть, я не правильно сделал?
— А крестьян кто поднял? — вопросом на вопрос ответил Ланговой.
— Большой Ашурбай поднял. Я ему помогал. Они вначале боялись. Потом увидели: басмачей много убито, живых меньше осталось — смелей стали. Потом, видим, гробница гореть начала. Видим, совсем плохо вам стало. Дехкане поднялись. Басмачи думали, мы им помогать пришли. Мы совсем неожиданно на басмачей кинулись. Правильно мы сделали?
— Правильно, Джура, все правильно, дорогой! Герой ты… — снова обнял бойца за плечи Ланговой. — А это зачем подожгли? — вскричал он, увидев пылающее жилище хранителя гробницы.
— Там курбаши спрятался! — доложил Джура. — Он сразу же убежал, как только мы на басмачей кинулись.
Тем временем уцелевшие басмачи были связаны и согнаны на край площадки. Их окружили крестьяне, готовые при первой попытке басмачей к сопротивлению уничтожить последние остатки банды.
Ланговой, приказав Горлову с двумя красноармейцами охранять пленных, подошел к новому пожарищу. Сено, сложенное вдоль стены постройки, уже догорало. Зато веселым огнем полыхали оконные переплеты, косяки и сухая камышовая крыша. Из помещения не доносилось ни звука. Около крепко запертой изнутри двери стояли крестьяне, вооружившиеся винтовками басмачей.
— Спасибо за выручку, товарищи! — по-узбекски обратился к ним Ланговой. — Без вашей помощи нам бы несдобровать.
Обрадованные тем, что красный командир заговорил с ними на их родном языке, крестьяне наперебой стали приглашать Лангового отдохнуть в их селении, дождаться подхода свежего отряда.
— Скоро придет очень много красных воинов, — убежденно сказал Ланговому пожилой худощавый узбек в старом, сильно заплатанном халате. Крестьянин показался Ланговому знакомым. «Где же я его встречал?» — подумал командир, и вдруг в его памяти возникла картина: две головы в чалмах, выглядывающие из-за дувала и мчавшийся через кишлак отряд. «Да ведь это тот самый, который помог Джуре! Значит, это и есть большой Ашурбай», — вспомнил Ланговой и, благодарно улыбнувшись, пожал руку растерявшемуся крестьянину: — Спасибо за помощь, друг. Большое спасибо.
Пылавшая крыша жилища грозила каждую минуту обрушиться. Пора было подумать о закрывшихся внутри бандитах.
Пройдя через толпу с готовностью перед ним расступившихся крестьян, Ланговой рукояткой маузера постучал в дверь дома.
— Эй! — крикнул он что было силы. — Слушайте меня, курбаши Курширмат! Предлагаю вам и вашим единомышленникам сложить оружие и сдаться. На раздумье даю три минуты, — и, взглянув на пылающую кровлю, добавил: — Хотя крыша, пожалуй, и трех минут не выдержит. Торопитесь.
Ответ неожиданно раздался совсем рядом. Видимо, огонь выгнал главарей шайки из комнат, и они сейчас столпились около самой двери, ведущей из прихожей наружу.
— Мы согласны сдаться, но требуем… — заговорил из-за двери чей-то хриплый голос.
— Ничего требовать я вам не позволяю. Складывайте оружие и выходите поодиночке с поднятыми кверху руками. У вас осталось две минуты.
Из-за двери донеслись приглушенные голоса… Там, очевидно, спорили. Затем вдруг кто-то раздраженно крикнул: «Ну, и уходите к черту, трусливые…» — И сразу же глухо стукнул пистолетный выстрел.
С полминуты за дверью царило молчание. Затем снова хриплый голос сказал:
— Мы сдаемся, командир! Пусть эти псы из ущелья отойдут от дверей. Мы сдаемся Красной Армии. Крестьяне не имеют права стрелять в нас. Мы пленные.
Из открывшихся дверей вначале повалили клубы дыма, затем один за другим вышли пять человек. Впереди шел хранитель гробницы Исмаил Сеидхан, за ним Курширмат — невысокий толстый человек в дорогом парчовом халате. Лицо его было красным. Маленькие, слезящиеся, почти лишенные век глаза смотрели зло, как у затравленного хорька. Последними вышли ученик Исмаила Сеидхана и двое молодых, богато одетых басмачей, — видимо, личная охрана курбаши.
Глазами, полными неистребимой ненависти, смотрели дехкане на главарей воинства ислама. Только авторитет Красной Армии удерживал дехкан от немедленной расправы с пойманными грабителями. Взглянув на своих, еще вчера покорных прихожан, хранитель гробницы, как в ознобе, передернул плечами и торопливо зашагал к охраняемой Горловым группе басмачей.
— Стой! — приказал Ланговой. — Саттаров и Салихов! Снимите с них чалмы и свяжите им руки. Да покрепче!
Под одобрительные возгласы крестьян Саттаров с Салиховым стали стягивать покорно протянутые им руки врагов.
— А где ваш помощник? — спросил Ланговой Курширмата. — Где Иранбек?
Курширмат, не разжимая губ, мотнул головой в сторону догоравшей постройки. Встретив недоумевающий взгляд командира, ученик хранителя гробницы торопливо пролепетал, угодливо кланяясь:
— Уважаемый помощник достойного курбаши не захотел сдаваться и застрелился. Клянусь святой могилой великого Али, он застрелился сам.
А святая могила, грязная и закопченная, со стенами, исщербленными пулями, мрачно чернела на фоне безоблачного синего неба.
Снизу из ущелья донесся цокот сотен копыт и громкие голоса командиров. Подошел отряд Сибирсова.
Последний день паранджи в кишлаке Ширин-Таш
Широкая каменистая дорога звенела под копытами коней. Полого спускаясь от последних привалков горного хребта к селению Ширин-Таш, она, казалось, самой природой была предназначена для скачек и джигитовки.
Сейчас по этой дороге, пустив коней во весь опор, стремительно мчалось несколько сот конников.
Первыми, яростно нахлестывая загнанных лошадей, летели всадники, одетые в пестрые халаты. Их было немного. Почти лежа на спинах распластавшихся в галопе скакунов, они, не помышляя о сопротивлении, всеми силами стремились уйти от настигающей их погони.
Но уйти было трудно. Погоня была за спиной. Полусотня запыленных и усталых, но опьяненных победой и скачкой людей, одетых в защитную военную форму, обнажив клинки, неслась вслед за отступавшими.
За полусотней ускоренной рысью двигались построенные в колонну боевые подразделения кавполка.
Яркое полуденное солнце весело поблескивало на медяшках сбруи, горело на обнаженных клинках конников.
Впереди удиравших басмачей на чистокровном ахалтекинце скакал человек, одетый в дорогой парчовый халат. На широком наборном ремне, стягивавшем сухощавый стан всадника, висела старинная кривая сабля. Эфес и ножны ее были отделаны золотом и драгоценными камнями. Золотом была выложена и полированная коробка маузера, висевшая на узком перекинутом через левое плечо ремне.