— Не он ли это, а? Как ты думаешь?
Рослый дядя в серой шинели шёл по направлению к базару, с трудом неся в правой руке тяжёлую кошолку. На нём не было телогрейки, но мне вдруг показалось, что это — он.
— Кажется, он! — прошептал я и рванулся вперёд.
— Стой, спугнёшь. — и Проша, делая вид, что идёт по своему делу, направился к стоящему посреди площади милиционеру Милиционер выслушал Прошу, взял под козырёк и пошёл через плошадь наперерез, человеку в шинели. Увидев милиционера, тот остановился и замер на месте. Тогда милиционер нагнулся и поднял тряпку, которой была закрыта кошолка. Тут к ним подошёл Проша и тоже заглянул в кошолку. Человек в шинели сразу как-то сгорбился, осунулся. Милиционер увёл его через площадь. А Проша подошёл ко мне и сказал:
— Ну, вот и всё. Забрали. Ты думаешь, он шпион? Да ничего подобного. Обыкновенный водочный спекулянт! Под видом грудных младенцев возит водку в Решму. У него в кошолке литров десять водки. А тебе и тут шпионы почудились? Эх, Ваня — русский моряк! Ну, чего ты скис? Идём домой, пообедаем. Всё равно мне на комбинат возвращаться поздно.
Глава двенадцатая, в которой продолжается рассказ о дружбе Ивана Забегалова
Проша жил в переулке, поблизости от Главной улицы. На окне висели ситцевые занавески, на полке стояли книжки, лежали журналы и маленькие томики стихов. На стене висел большой портрет Карла Маркса. После обеда, который нам подала квартирная хозяйка, Проша читал мне свои новые стихи. Это были стихи о том, как на Химкомбинате не спят ночей, чтобы скорее разбить немцев.
— В нашу заводскую газету, — сказал Проша. — А о тебе я тоже напишу. В Москву!
— Пожайлуста, не надо, — взмолился я. Потом я взглянул на часы, тикавшие на стене, и заторопился уходить.
— Куда же ты? Посиди.
— Да мама у меня больна.
— Больна? Чем?
Я рассказал.
— Что же ты раньше молчал? У нас на комбинате прекрасный врач. Только что приехала из Московского мединститута Она твою маму живо на ноги поставит. Я её к вам пришлю завтра часам к шести. Ты на какой улице живешь? На Приречной? Дом двадцать два?
И он тут же записал адрес в свою записную книжку.
— Ты — молодец! Спекулянты своё получат, — сказал мне Проша на прощанье.
Только когда я вышел от него, то вспомнил, что ничего не рассказал ему про старого марочника и про «зелёную стрелу». Но зачем было говорить об этом? Ведь те, кого я подозревал, оказались просто-напросто спекулянтами. А «зелёная стрела» на платке? Но ведь я не знаю, чей это платок. Может быть, сам старый марочник?.. Впрочем, нет, свой платок он ни за что бы не показал.
Я совсем запутался. Вот если бы приехал Пётр Сергеич! Уж он-то разберётся, кто тут «зелёная стрела», а кто — нет. Он же сказал, что, может статься, столкнётся со мной в поезде, на вокзале или ещё где-нибудь в другом месте. Но до сих пор я его нигде не видел. Никто не приходил от него и не спрашивал о швейцарской марке 1888 года.
Когда я пришёл домой, мама уже встала с постели: ей было немного лучше. Петя и Митя готовили уроки.
Я рассказал маме, что завтра придёт женщина-врач из Москвы, которую очень хвалит Проша.
Я начал было рассказывать о нём, но вспомнил, что обещал вечером зайти к Маргарите, и схватил бушлат и бескозырку.
— Куда же ты опять, сынок?
— Да я тут, неподалёку, мама.
— Ну, смотри, не пропадай.
Через десять минут я подошёл к одноэтажному дому. Окна его были закрыты глухими ставнями. Я поднялся на крыльцо и позвонил. Мне отворил дверь отчим Маргариты.
— А, здравствуйте, здравствуйте! — сказал он приветливо. — Слыхал о вас, слыхал! Заходите, раздевайтесь.
В переднюю вышла мать Маргариты.
— Заходите, заходите, прошу вас, — заговорила она, улыбаясь. — Маргарита давно ждёт вас.
Она провела меня через столовую, где на буфете искрилась красивая хрустальная посуда, ещё через какую-то полутёмную залу — в небольшую, уютную комнату.
— Маргариточка, к тебе гости!
Рита бросилась мне навстречу.
— А я-то тебя жду-жду… Ну, пойдём, я покажу тебе свои книжки…
— Вы потолкуйте, — сказала маргаритина мать, — а потом будем пить чай.
И она оставила нас вдвоём.
Красные тюлевые занавески прикрывали окна. На диване чинно сидели куклы и плюшевые медведи, с которыми, очевидно, Маргарита никак не могла расстаться. А на столе, в красивой деревянной рамке, стоял портрет молодого человека в военной форме — наверное, это был отец Маргариты.
Книг у Маргариты было великое множество: и «Том Сойер», и «Евгений Онегин», и «Тихий Дон», и «Охотники за микробами», и «Мёртвые души».
— Ну, как тебе у нас нравится?
— Очень, — сказал я. Мне действительно понравился этот славный дом. И комната была такая уютная. Маргарита показала мне свои рисунки. На одном листке была нарисована берёзовая роща. На другом — мохнатые ели в снегу, на ветвях сидели галки. На третьем — ваза с ромашками и васильками.
— Ты хорошо рисуешь, — сказал я.
— Я хочу быть художницей. Как ты думаешь, выйдет из меня художница?
— Обязательно!
— Ты думаешь? — Она схватила меня за руку. — Знаешь, я больше всего на свете хочу быть художницей. Это так хорошо, так интересно!.. Садись. Расскажи мне что-нибудь о себе, о море. Я никогда не видела моря… оно красивое, да? Очень, очень?
Мы сели на диван. Я стал рассказывать ей о том, как жил вместе с отцом на батарее, которая стояла на том самом месте, где воевали Нахимов и Корнилов, как я попал на корабль и спал в похожей на люльку брезентовой подвесной койке, как мы ходили в поход к румынским берегам и как меня ранило в ногу.
Она смотрела на меня широко раскрытыми серыми глазами.
— Какой ты счастливый, Ваня, — сказала она с восхищением, когда я перевёл дух. — Сколько ты видел…
— Нет, это ты счастливая, — возразил я. — У тебя много книг, и ты хорошо рисуешь. Ты будешь знаменитой художницей. Твои рисунки отправят в Москву на выставку. Вот к нам приезжал на флот один известный художник, он рисовал такие чудесные картины! Он наш корабль нарисовал. «Серьёзный в бою» — называется.
— Когда папа был жив, я была очень счастливая, — тихо проговорила Маргарита, — и все мы — и я, и мама, и Робертик — были счастливые. А когда мама узнала, что папу убили, она целый месяц лежала больная. Мы думали, она умрёт, а мне всё казалось, что папа жив и вернётся. А мама хотела итти на войну, чтобы отомстить фрицам за папу. Но она боялась нас бросить, и её не отпустили из театра. Мама очень хорошо про тебя говорит, говорит, чтобы я дружила с тобой, потому, что ты молодчина и бьёшь фрицев… Ох, как она их ненавидит! А потом, понимаешь, через два года приехал Николай Дмитриевич, он поступил в театр и стал играть первые роли. Он стал ходить к нам в гости… А теперь… он, правда меня не обижает, но всё же это — не папочка. Вот Робертика он совсем не любит и постоянно его отсылает к бабушке в деревню. А мне без него скучно.
Я не знал, как её утешить.
— Посмотри, вот наша школа, — сказала Маргарита, вытирая слёзы. — Я её рисовала летом. — Она показала мне рисунок. Рука её слегка вздрагивала, но слёз больше не было.
«Молодец», — мысленна похвалил я её за выдержку. Мне очень хотелось рассказать Маргарите обо всём, что случилось со мной вчера, но я подумал: «А не покажется ли ей это смешным, как Проше?» И я не сказал ни слова. Послышался голос Маргаритиной матери:
— Дети, чай пить! Маргариточка, приглашай гостя.
Через минуту мы сидели за круглым столом, на котором весело кипел самовар. Маргаритин отчим, Николай Дмитриевич, шутил, смеялся, рассказывал о том, как в Москве во время спектакля у него однажды свалился с головы парик. Он рассказывал, сколько переиграл ролей, а потом попросил меня рассказать, как я воюю. Он очень удавился, что наш «Серьёзный» мог два раза прорваться в осаждённый Севастополь и что немцы не смогла этому помешать.
— Моряки — молодцы! — говорил он. — Вот жаль, что нет пьес о моряках. А я давно мечтаю сыграть героя-моряка в какой-нибудь хорошей пьесе. Уж я бы его так сыграл! Всю душу бы вложил в эту роль!
И я подумал, что действительно из Николая Дмитриевича выйдет форменный морской офицер…
— Будешь приходить к нам? — спросила меня Маргарита, провожая на крыльцо.
— Обязательно!
— Ты приходи часто-часто, мне скучно без тебя. Слышишь?
— Буду приходить. Если хочешь — каждый вечер!
— Очень.
Я летел домой, как на крыльях.
Глава тринадцатая, в которой Иван Забегалов узнаёт о разных приятных и неприятных вещах
Было уже поздно, когда я вернулся домой, но мама не спала.
— Тебе телеграмма, — встревоженно сказала она, лишь только я появился на пороге. — Что-нибудь случилось?
В телеграмме было написано:
«ПРИНЯТ НАХИМОВСКОЕ УЧИЛИЩЕ ПОЗДРАВЛЯЕМ ТОЧКА ТРЕТЬЕГО ВЫЕЗЖАЙ ЗАСТАНЕШЬ КОРАБЛЬ БАЗЕ ГОТОВИМ ПРОВОДЫ ПОДАРКИ ТОЧКА ПРИВЕТСТВУЙ МАМУ БРАТИШЕК КОВАЛЕВ».
— Значит, уезжаешь? — спросила мать, когда я поделился с нею своей радостью.
— Да, в четверг, третьего.
— Весь в отца пошёл, — тихо сказала мама, глядя на меня, и слёзы потекли у неё из глаз. — На всю жизнь в моряки. Его тоже всё к морю тянуло. Всё звал нас к себе в Севастополь.
— Вот и я вас возьму, — подхватил я. — Окончу училище, буду служить на корабле я вас перевезу в Севастополь.
Я очень плохо спал в эту ночь. Всё время просыпался, ворочался. А во сне видел себя на корабле.
Утром я побежал к Маргарите и около её дома лицом к лицу столкнулся со старым марочником. Мне показалось, что он что-то высматривает здесь.
— Всё время мы встречаемся с вами, Забегалов. Приходите сегодня на почту за марками… А вы — сюда? В этот дом? Ну, я вас жду, приходите!
Я что-то буркнул в ответ и постучался. Мне открыл маргаритин отчим.
— Входите, юный Колумб, — сказал он ласково. — Маргариточка всегда рада вас видеть.