Как мне стало просто, легко утром запомнить правила движения для лошадок. Нонна, Чижик, Слава и мама играли со мной. Они были лошадками, а я – дрессировщик.
У меня в руках был ивовый прутик, вместо шамбарьера. Им я ловко управляла, чувствуя себя регулировщиком. Мама хлопает в ладоши, и игра-репетиция кончается.
– Кто-то не любит пить рыбий жир? – хитро смотрит мама на нас.
– Мама Зина, я люблю! – тянется к маме Ноннин Славик.
– Молодец! А вот посмотрите, как его пьют морские львы. Хотите? – спрашивает мама.
Мы бежим вслед за ней к бассейну. Три морских льва, три черных носа торчат в решетке. Утром морские львы не похожи на блестящие калоши. Они еще только проснулись. Совсем сухие. Все разного цвета, Пашка – самый большой, темно-коричневый с седыми подпалинами на гибкой шее. Лотос – поменьше, серовато-бежевый, а Ласточка – нежная, маленькая львица – сизая, в бурых пятнышках высохшей, топорщащейся шерсти. Все трое бегут пить рыбий жир. Мама льет его прямо в рыбу, будто заливает салат постным маслом. Три черных носа опускаются и поднимаются, следя за мамиными руками.
– Наташа, что теперь мне нужно сделать, чтобы накормить морских львов? – спрашивает у меня мама.
– Намочить их, – веско отвечаю я.
– Купаться, скорей, – зовет мама морских львов. Она отодвигает решетку, отгораживающую зверей от бассейна.
Чижик, Нонна и Слава с любопытством наблюдают купание. Вот первой подошла к мостику, что ведет в воду, Ласточка. Легко, быстро окунулась и поплыла. За ней – бултых, поднял фонтан брызг, Лотос. А Пашка терпеливо жмется у решетки, ожидая кусочек рыбы, которым мама отвлекает его внимание. Я знаю, зачем это. Пашка очень сильный. Он хозяин в клетке, а если уж первый сойдет на воду, то чувствует себя там главным, и попадает бедному Лотосу ни за что, ни про что: то укусит его Пашка, то прогонит в клетку. Папа решил:
– Чтобы Пашку приструнить, надо выпускать сначала меньших да слабых. Они займут бассейн, и Пашке придется чувствовать там себя гостем. У животных тоже есть свои законы поведения.
Так оно и вышло. Гость Пашка вежливый, но слишком громоздкий – весь бассейн занимает. Плывет и кричит, не то «ах», не то «гав» – но все басом.
Завтрак подан. У каждого свое ведерко. Только Ласточка ест из миски. Морские львы не жуют – проглатывают рыбку сразу. Нет у них зубов, чтобы прожевывать, – одни клыки для добычи. Схватил рыбу и подбросил вверх. Ловит – проглатывает. Это они не балуются, не играют, а всерьез. Ведь если в море морской лев будет заглатывать рыбку с хвоста, острый плавник может поцарапать ему горло. Вот поэтому и подбрасывают они рыбку…
– Наталья-ассистент, на репетицию, – зовет меня папа.
Я гордо прохожу мимо Чижика и несусь в манеж.
– Я не узнаю тебя сегодня. Молодец, доченька! – хвалит меня отец. – Ну-ка, поставь свою конюшню на хоф.
Четверка лошадей взмывает вверх.
– Опусти на поклон! Умница.
– Папочка, гляди, Звездочка не хочет вставать! – Я близко подхожу к Звездочке – самой маленькой пони. Она стоит на коленях. Глаза грустные и сегодня – диковатые. Черная челка взмокла от испарины.
– Звездочка! – протягиваю ей кусочек сахару.
– Подожди, Наташа! – останавливает меня папа. Он внимательно глядит на Звездочку. – Звездочка нездорова! – Папа помогает ей подняться. Звездочку уводят с манежа.
– Наташа, теперь мы будем с тобой репетировать по-другому. Пока ненадолго. А через месяц – опять с лошадками.
Моя радость тут же проходит. Папе выводят в манеж слонов, и я в одиночестве сижу в первом ряду. Лилин глаз изредка косит в мою сторону. Мне хочется отдать ей сахар, что не съела Звездочка, но я не имею права: сейчас слониха занята. В манеже репетирует папа.
…«Репетиции по-другому» – это уметь видеть, чувствовать, знать свою работу. Так сказал папа. Я прохожу пер вое. Учусь видеть. Я вижу цирк. Зимой он каменный, теплый, похож на терем-теремок. Приоткрой дверь, впусти холод – и в каждом уголке будет подниматься пар – там кто-то дышит. Зимой цирк – уютная норка для всех. А летом – конюшня в нем похожа на вокзал, где ждут пересадку, даже слонам хочется прогуляться по двору. А в Смоленске они принимали ванну в настоящей реке.
– Юрий Владимирович, смотрите, чтоб Днепр из берегов не вышел. Ведь это тяжелые корабли – два слона, четыре тонны, – шутили водники.
А Лили, не смущаясь, входила в воду, вместе с осликом Пиколлё, за ними уверенно шла вторая слониха Мирза. И два хобота превращались в фонтаны.
Здесь же рядом располагались артисты. Кто купался, кто полоскал в прозрачной воде белье. Лили – добрая, спокойная слониха, а Мирза – озорница. Однажды она подошла к тазу с бельем и… белье только и видели. Розовые трико Мирза закусила двумя наволочками да бодро пошла купаться. Лили ей во всем уступает, хоть и старше Мирзы, а я не дружу с Мирзой, потому что она иногда отнимает у Лили целую буханку хлеба. Лили нравятся и зимние и летние цирки. Мирза любит только летние. Конечно, если бы это было не так, зачем же она в Челябинске разобрала по досточкам весь потолок над собой, и из-за нее Лили заболела ангиной. Она лежала укрытая попонами, и папа заставлял ее выпивать два ведра горячего чаю с вином и малиной. Лили послушно пила, а потом хоботом пыталась сбросить с себя попоны: ей было жарко. Но папа заботливо укрывал ее и держал в руках хобот. Все дни, пока болела Лили, папа проводил в цирке и даже по ночам не отходил от нашей Лили.
Нет, я не дружна с Мирзой, да и летних цирков не люблю. Купол у них из брезента. Когда ветер, он надувается, в дождь провисает, грозя набухшими шестью озерами пролиться на манеж. Осенью кончается сезон, и в таком цирке становится очень грустно. Уведут животных, снимут купол, и стоит цирк, как облетевший одуванчик.
– Папа, я уже увидела цирк! – сбивчиво пересказывала я отцу свои ощущения. Он слушал, кивал головой, изредка перебивал:
– А манежи, Натальюшка?
– Манеж… – я в нерешительности замолчала.
Папа вел меня к манежу. Мы садились на барьер. Я прижималась к папе.
– Манежи во всех цирках одинаковые. Раньше говорили, что нет у цирковых артистов дома. Кочуют они. И вот приезжают в цирк, такие же стены, такой же пол, а главное – совсем такой же родной, для людей и для животных, манеж. Поэтому наша Лили так уверенно может даже без репетиции в любом городе отработать премьеру. Ты понимаешь меня, Наташа? Вот сегодня выходной день, цирк отдыхает. Смотри под купол. Видишь, лонжа и трапеция закручены вместе, как выжатое белье, – это и есть примета, цирк отдыхает. Пойдем и мы в гардеробную.
Меня укладывали на небольшом кованом сундуке, в котором находились папины накидки, шитые бисером, каменьями, пышные воротники, жабо. Папа садился у столика и что-то мастерил из палочки. Я догадывалась: реквизит для морского льва. Мама приводила в порядок костюмы,
– Мама, а в чем я буду работать? – спрашивала я.
– Ты в пачке, наверное. Повяжем тебе бант в косицы, разошьем башмаки блестками,
– Не будет этого, – сердито обернулся к нам папа. – Она тебе не балерина.
– Но, Юра, это же де-воч-ка! – подчеркивает мама.
– Ну и что же? Не хочу никаких пачек. Она сильная, и совсем в ней ничего девчонческого нет. Сорванец настоящий. Ты, мама, должна ей сделать костюм, как у меня. Точную копию. Забавно получится. Дуров в миниатюре. Когда-то я так с ее дедушкой выходил. Слышишь, никаких башмаков – все абсолютно с моего костюма.
Я засыпала, слыша ровный тихий шепот. Папа с мамой мечтали о моей премьере. Их только беспокоила Звездочка. Но однажды я проснулась от толчка. Рядом со мной лежало и не шевелилось закутанное в одеяло существо.
– Мам…
– Спи, Наташа.
– Кто это?
– Тебе подарок от Звездочки! – Мама раскрыла уголок одеяла, и я увидела крошечную лошадку, которая была чуть больше моей собаки.
– Малышка! Душечка, Малышка! – потянулась к ней.
Доверчивый, непонимающий глаз поглядел на меня и закрылся, сомкнув длинные ресницы.
– А, вы уже познакомились! – обрадованно склонился над нами папа. – Твое животное. Будешь сама воспитывать. Восьми лет я уже работал по-настоящему. Твой дедушка, Наташа, был очень добрый. Но если кто-нибудь обижал животных, то более лютого человека я не встречал. «Юрий должен все уметь сам. Если к животным подходить с нянькой, можно без головы остаться».
Мы жили тогда на старой улице Божедомке. Все там было особенное, и все в доме дышало цирком. Был и зверинец в доме. С утра мы возились с дедом у клеток. И, верно, забывали бы про завтраки и обеды, если бы не бабаня. Она была нашим солнцем. Она согревала лаской, советом и незаметно помогала в большом и малом. Мы с дедушкой ее обожали и побаивались. Она никогда никого не ругала, никто не помнит громкого окрика. Но как-то случалось так, что бабаня мгновенно угадывала ложь, фальшь и вину. У деда были свои принципы воспитания.
Я слушала папу, хоть и не все понимала. Принципы, что это? Но я не спрашивала, боясь прервать рассказ.
– Садимся обедать. Ну, всегда, конечно, гости. Дня не проходило, чтобы просто своей семьей. А я был самый меньший Дуров. Сидел за столом по левую руку. Дедушка говаривал: «Пока ты мал, ты только мое сердце, подрастешь, станешь помощником и будешь самым дорогим для меня – золотой правой рукой. Здесь станешь восседать, между мной и бабаней!» Ждал я этого часа. Хотелось перебраться к бабане поближе. А то сядут обедать. Мне за столом разрешается просить только соли. Так полагалось, если один ребенок среди взрослых. Начнет дед беседу с гостями. Увлечется. Про меня забудет. Я смотрю в пустую тарелку. Переведу взгляд на бабаню, она жестом показывает: «Потерпи чуть-чуть!» Терпеть трудно. Я уловлю момент и серьезно говорю: «Мне, пожалуйста, дайте соли!» Все улыбаются. Тарелка моя полна. И дед доволен, слушал гостей:
– Ну, Владимир Леонидович, Юрий – ваша копия. Шутник!
Однажды после съемок фильма приехали мы с дедом домой. И первый раз я сел по правую руку от деда. Мы снимались в фильме вместе. Бабаня радостно, сразу после деда, мне подает обед. Но не прошло и недели, как оказалось, что правая моя рука, уже мозолистая от уборки, чистки клеток, была вовсе не золотой. Случилось это из-за волка. Расхвастался я перед мальчишками. Взял бронзу, позолотил ею правую руку и пошел к зверинцу с мальчишками.