Пара кованых сапог.
Они в грязи и в глине были,
К подошвам мох лесной пристал,
И толстый след дорожной пыли
Их голенища покрывал.
Они за танком шли с пехотой,
Они стояли на часах,
Они ходили по болоту,
В дремучих прятались лесах.
Переходили реки, горы,
И был опасным каждый путь,
И вот они пришли в свой город,
Чтоб двое суток отдохнуть…
Ботинки место уступили.
Прижались в угол у стены,
«Откуда вы?» – они спросили,
И гости рявкнули: «С войны!»
Стоят ботинки, ждут рассвета,
Стоят и думают они:
«Как много знает обувь эта,
Как скучно мы проводим дни!
Но мы стоим и твердо знаем:
Пройдет война, настанет час,
Домой вернется наш хозяин,
Почистит нас, наденет нас.
И мы пойдем по тротуарам,
Сверкая на его ногах,
И мы поймем, что он недаром
Ходил в военных сапогах».
Снова полный свет, а зрители в оцепенении, и каждый думает о своем сокровенном, постепенно возвращаясь сознанием в цирк. Да, будет, будет так! Недаром в тяжелую годину артисты стремятся превратить свое выступление в праздник, который грядет и скоро настанет.
Я слушаю каждый вечер, перед выходом к публике, стихи, завернувшись в полу занавеса. И тоже думаю о своем сокровенном. Мне видится война на привокзальном пути Смоленска. «Веселый хищник», сумевший жестоко ударить меня по сердцу, убив Малышку, моего друга, мою первую работу. Слушая, я ищу свою месть ему и даю слово – каждого хищника от природы сделать другим, не знающим привычного ремесла: пожирать, убивать.
Теперь у меня есть цель: гепард Кай становится моим учеником, и, приручая его, я мечтаю только об одном: в паспорте, лежащем у папы, написано: «Гепард-хищник. Кличка Кай. Возраст – 4 года». Пусть там пока это написано. После моей работы я попрошу папу навсегда вычеркнуть в паспорте Кая слово «хищник».
Глава IX
Сорок минут назад папу порвал морской лев Пашка. Я плачу в страхе у занавеса, тут же лежит папин белый чулок, теперь похожий на кровавое месиво. Бинты, йод. На секунду из-за занавеса появляется папа. Он разгорячен, от волнения не чувствует боли… Сколько выдержки в маме, она безмолвно бинтует папину ногу. Руки ее кажутся спокойными, и только синеватые веки дрожат от напряжения.
– При папе чтоб ни единой слезы! Он работает. Прекрати сейчас же! – приказывает мне мама.
Бинты, кровь, мамин голос: «Затяните паузу, «Сон охотника» без лошади».
Короткие наказы выполняются моментально. За ними – логика. Дуров обессилел от потери крови, ему трудно подняться на лошадь, прыжок с которой из-за раненой ноги невозможен. Но номер не выпадает из аттракциона. Идет своим: чередом, как другие. И только концовка представления и.» та. Четвероногий чуткий друг, слониха Лили, сгребла хоботом папу и вынесла за кулисы.
В гриме, в костюме с белым жабо и золотой накидкой, лежит папа на носилках. Скорая помощь. Мама бросает мне на ходу ключ от гардеробной. И вот я одна, сжавшись в комок, всхлипывая, сижу на сундуке. Чьи-то теплые руки обнимают меня за плечи. Я вскидываю голову: тетя Лида Запашная, Нонна, Славик рядом со мной. Артисты не растятся, ожидая вестей из больницы. Во втором часу ночи возвращается оттуда мама.
– Что? Что? Как Юрий Владимирович? – обступают ее со всех сторон.
– Пока хорошо. Операцию сделали. Только завтра будет ясно.
Мы не идем с мамой в гостиницу. Ночь в цирке. Трудная ночь, я впервые вижу, как плачет мама: сухие глаза и безутешные слезы. Сжатые губы, и гулкое, частое дыхание. Я делаю вид, что сплю, и мама осторожно выходит из гардеробной.
Я тихо прокрадываюсь за ней. Она проходит одна на конюшню. Оправит сено, вылезшее из клетки, заглянет в стойло, погасит яркую лампу у слонов, оставив им синий ночничок, и, остановившись у морских львов, долго, не вытирая слез, глядит на них, потом заботливо покрывает клетку брезентом. Тут я не выдерживаю и, бросившись к брезенту, пытаюсь стащить его с клетки.
– Пусть простудятся, пусть! Это он порвал папу. Ненавижу!
Мама молча оправляет брезент.
– Ты хочешь, чтобы папа потерял морских львов, что бы у папы было горе?
– Нет! Нет!!!
– Тогда научись понимать. Пашка только животное. Ему не дано ощущение долга.
Папа знает: необходимо отработать пять представлений в день. Необходимо потому, что война. Потому что долг каждого сейчас – делать все, даже невозможное, ради победы. Но ведь Пашке этого не объяснить. Он устает. Он злится. Ему хочется понежиться в клетке, он уже почувствовал весеннее солнце, а папа заставляет его пятый раз отрабатывать так же хорошо, как на первом представлении.
– Мама, но как же он мог?
– Порвать? Он обозлился, схватил папину ногу, прокусил. Отпустил, разжал зубы, а папа снова заставляет его сделать трюк. И Пашка от злости щелкнул несколько раз пастью да и искромсал всю ногу.
– Мамочка, это страшно!
– Да, очень. Только бы не было гангрены. Папа потерял много крови.
– Почему ты сразу не отправила его в больницу? Почему он работал до конца?
– За что укоряешь меня, Наташа? Представь себе, зритель пришел передохнуть, отвлечься от тяжелых дум у нас в цирке. А тут случилось несчастье. И вместо полной разрядки зритель уйдет подавленным, напуганным. Вот папа и не дал почувствовать зрителю случившегося. Папа был на посту. А пост в цирке сейчас один: максимум бодрости зрителю.
Папа был на посту. Мама поддержала его, а теперь она всю ночь проводит в цирке с животными, черпая в заботе о них силы и успокоение. Укус морского льва опасен. Ведь чистишь свежую рыбу, наколол палец – и уже нарыв, а у папы клыками располосована нога. Врачи опасаются гангрены.
Пять дней я работаю вместе с папиным ассистентом Исааком Матвеевичем Бабутиным. Папа в больнице. Мама едва успевает следить за кормежкой животных, репетициями, представлениями. Каждый день она ездит к папе. Папа поправляется.
Я чаще встречаюсь с Натальей Петровной. Я люблю ее, мне очень хочется, чтобы она улыбнулась. Папе легче, и я на радостях стараюсь скорей подготовить гепарда. Кай совсем стал ручным. Он позволяет детям играть с собой, ласково облизывает добрые руки Натальи Петровны, и мне позволяет делать с ним все, что угодно. Играя с Каем, я придумала трюк. Чехарда. Я прыгаю через Кая, потом стою во весь рост, и он прыгает через меня, а после катится на огромном серебряном шаре и, спрыгнув в повозку, объезжает лихим седоком весь манеж. Его везет страус Эму. Наталья Петровна придумывает мне костюм. Я – маленький укротитель в венгерке. Черные сапожки, бархатная куртка и алая накидка. Только нет в руках хлыста или стека. Я снимаю с рук перчатки, и по малейшему взмаху их Кай проделывает трюк за трюком. Как будет доволен папа, увидев мою новую работу. Даже Наталья Петровна мне аплодирует на репетициях.
А весна бежала вслед за нами, вилась поземкой у состава. Мы ехали на Май в Москву. Снова мы с мамой стоим у подножия цирка на Цветном бульваре. Кипит рядом базар, кругом оживление, и улыбки, улыбки. Мне кажется, что все танцуют или у каждого сегодня день рождения. Да, сегодня 9 мая – день рождения первого мирного утра.
В цирке будет премьера. В двенадцать часов общественный просмотр.
Папа работает в русском костюме, и поэтому в гардеробной спокойно висит клоунский традиционный дуровский наряд с жабо, пожелтевшим от времени, похожим на увядшие лепестки хризантемы. Мама повесила его для ба- бани, чтобы, войдя в гардеробную, бабаня могла посидеть у гримировочного столика, припоминая свою жизнь в цирке.
За дверью гардеробной шутки, смех. Из репродуктора властный, зычный бас Александра Борисовича Буше: – Юрий Владимирович, нее готово! Антракт кончается. Спускайтесь вниз. – Папа ведет бабаню, они идут, обнявшись.
– Зина, посиди и ты с бабаней хоть один раз за все годы в зрительном зале! Подари себе этот просмотр. – Папа с такой благодарностью заглядывает в родные мамины глаза, в которых сегодня столько веселых, солнечных зайчиков, что я прижимаюсь к маминой руке и крепко целую ее.
– Нет уж, голубчик. Мы с Зиной вдвоем будем стоять у занавеса. Дай и мне радость премьеры. – Бабаня смеется и плачет, гладит папины плечи и, вздохнув, добавляет: – Хорошо хоть Наташа в дуровском. Приму ее с манежа, прижму, и все оживет, все.
– Юрий Дуров, ваш номер, – раздается команда, и на тройке вороных коней вылетает из-за занавеса папа, взмывая вихрь опилок. Вот во весь опор остановилась тройка. Папа вспрыгнул на облучок. Кафтан его вспыхнул радугой. Полились слова монолога:
Дед веселою шуткой разил и смешил.
Его шутка без промаху била.
И Россия, которой он честно служил,
Своим русским шутом дорожила.
Дед мой умер на трудном, но славном пути.
Я постиг цирковую науку.
Билось русское сердце у деда в груди
И такое же сердце – у внука!
Моя Родина, верен я сердцем тебе,
Мой народ – ты мое вдохновенье!
Я с тобой и в борьбе и в труде.
Ты на каждом моем представленье.
Пролетела за кулисы мимо нас тройка.
Бабаня стряхнула с папиного кафтана опилки. При гладила разметавшиеся пряди волос. Мама подала шамбарьер, и аттракцион замелькал, потрясая разнообразием животных. Я в щелочку занавеса рассматриваю людей, пришедших на просмотр. Зрительный зал – сплошная улыбка.
Щелочка в занавесе исчезла. Занавес распахнулся: то мама принимает с манежа слонов. Бабаня помогает папе переодеть кафтан. Подкатывают клетки с морскими льва ми, и над моей головой раздается:
– Наталья Дурова! Ваш номер!
Я слышу голос Буше сердцем. Оно замерло, а потом, по ка я шла с Каем к манежу, гулко отбивало: «Вага номер! Ваш номер!»