Сарычев и Бек поднялись на второй этаж. В комнатах была обычная гостиничная обстановка, но уже хорошо обжитая и дополненная мебелью и прочими предметами по вкусу хозяев. Бросалась в глаза коллекция вин и крепких напитков: сотни две бутылок с красочными этикетками чуть ли не на всех языках планеты.
— Это я собрал за десять месяцев, — сказал Бек, любовно поглядывая на бутылки. — Вот русские вина и водка.
Жена Бека, которую муж называл Анютой, была сама любезность.
— Кирюша, оставь ты свои бутылки. Степан Ильич, вероятно, голоден. Умывайтесь — и к столу. Степан Ильич, не хотите принять душ?
— Спасибо, спасибо, — смущенно отказался Сарычев.
— Ну что ж, к столу так к столу, — согласился Бек. — Я сейчас угощу вас настоящей смирновской водочкой.
За ужином они расспрашивали Сарычева о Москве и Ленинграде: сохранились ли старые улицы, какова новая застройка; потом речь зашла о том, как живут люди в Советском Союзе. Сарычев охотно рассказывал, Бек и его жена охали, вздыхали, удивлялись.
— Скажите, Степан Ильич, только чистосердечно, без агитации, — обратилась Анна Владимировна, — смирился ли русский крестьянин с коллективизацией?
— Это самый трудный вопрос для меня, — признался Сарычев, начиная хмелеть. — Дело в том, что мой отец хотя и не был раскулачен, посильно пострадал от коллективизации.
— Его расстреляли?
— Нет, он сам уехал в Сибирь, работал в леспромхозе…
— Бедный русский мужик! — воскликнула Анна Владимировна, артистично заламывая руки и утирая ладонью слезу.
Бек мало вмешивался в беседу, он усердно подливал водку в рюмку гостя. А когда Сарычев заметно опьянел, пригласил его покурить в другую комнату, предложил кресло.
Наигранно-радушный прием хозяев льстил Сарычеву, опьянение притупляло его бдительность.
— Степан Ильич, вы хорошо знаете генерала Деревянко? — как бы между прочим, спросил Бек, стряхивая пепел папиросы.
— Знаю, он несколько раз летал со мною, — ответил Сарычев.
— Что он за человек? Ваше впечатление о нем?
Сарычев недоуменно пожал плечами.
— Просто хочется больше знать о человеке, с которым часто встречаешься по долгу службы, — объяснил Бек, чтобы рассеять возможное недоумение гостя.
Сарычев рассказал все, что знал о генерале Деревянко, представителе СССР в Союзном Совете для Японии.
Кузьма Николаевич Деревянко родился на Украине, в армии с восемнадцати лет, окончил Военную академию имени Фрунзе. В тридцать восьмом году награжден орденом Ленина за выполнение важного правительственного задания. Обо всем этом Сарычев знал из разговоров с товарищами, из газетных сообщений.
— Какого задания? — спросил Бек.
— Говорят, за организацию снабжения 8-й и 4-й армий Китая.
— Коммунистических?
— Да, созданных коммунистами.
— Продолжайте, пожалуйста!
— С начала войны он был в действующей армии на штабной работе, участвовал в освобождении Венгрии и Австрии.
— Имел ли Деревянко отношение к разведывательной работе?
— Помнится, Кузьма Николаевич говорил, что война застала его в Риге, он тогда служил в разведотделе Прибалтийского особого военного округа. Дней через пять-шесть после начала войны был назначен на должность начальника разведотдела штаба Северо-Западного фронта.
В заключение разговора Бек вдруг сделал неожиданное предложение:
— Я знаю, Степан Ильич, вы испытываете нужду в иностранной валюте. Позвольте оказать посильную дружескую помощь. Как говорят в России, гора с горой не сходится… Может быть, и вы когда-нибудь будете полезны мне. — Бек открыл ящик стола и протянул Сарычеву деньги.
Сарычев был ошеломлен, не знал, что сказать и как поступить, решительно отказывался.
— Берите, не смущайтесь! От чистого сердца, здесь всего тысяча иен. Бог мой, стоит ли быть столь щепетильным? Из-за такой мелочи? Могу же я отблагодарить соотечественника за добрую услугу? И Анюта будет бесконечно рада: благотворительность — цель ее жизни. Ну вернете, будет возможность.
Изрядно охмелевший Сарычев поддался уговору Бека, не устоял перед соблазном, потому что уже плохо контролировал свои действия. Рассудил так: сведения о генерале Деревянко не секретны, о нем пишут в газетах, а деньги он вернет Беку, лишь немного обернется с расходами.
Тогда Сарычев еще не понимал, что ему платили не за то, что он рассказал биографические данные Деревянко; это был аванс под шпионские сведения, которые рассчитывали получить в будущем от него Бек и его коллеги по Джи-ту; это была наживка, которую подбросили ему, чтобы затянуть в расставленную ловушку.
Авиаотряд советской части Союзного Совета для Японии размещался на территории Приморского края. Сарычев был опытным летчиком, и его посылали в рейс по маршруту Владивосток — Токио и обратно, тогда, когда надо было доставить в Японию важный груз, ответственных работников или иностранцев.
Генерал Деревянко два-три раза летал с ним. Кузьма Николаевич был прост в обращении с подчиненными, никогда не подчеркивал своего высокого положения; иногда рассказывал о себе, о трудных проблемах, возникающих перед ним. Выполняя директивы своего правительства, Деревянко внес на рассмотрение Союзного Совета десятки предложений и рекомендаций: о корпусе бывшего японского офицерства, о реорганизации полицейских органов, о земельной реформе, о создании японским правительством комиссии по расследованию причин войны, о равноправии женщин, об изъятии фашистской и милитаристской литературы… По всем этим вопросам приходилось крепко спорить с командующим союзными оккупационными войсками, американским генералом Дугласом Макартуром, настойчиво проводившим империалистическую политику своего правительства. Бывали случаи, что Деревянко демонстративно покидал заседания Союзного Совета в знак протеста против раскольнических действий Макартура.
Эти и многие другие проблемы волновали Кузьму Николаевича, и он по своей человеческой простоте делился переживаниями с сослуживцами. Впрочем, обо всем этом говорилось в периодической печати, и генерал Деревянко не рассказывал ничего лишнего ни о себе, ни о своей ответственной работе.
В двадцатых числах августа самолет Си-47 приземлился в аэропорту Ханэда, вблизи Токио.
Оставив экипаж на аэродроме — там было несколько комнат для отдыха летчиков, — Сарычев поехал в Советскую миссию, чтобы получить иены для себя и товарищей.
Когда вернулся в аэропорт, там его встретил по-праздничному одетый полковник Бек: штатский костюм песочного цвета, белая рубаха с отложным воротничком.
— Дорогой друг, я жду вас больше часа. Сегодня у нас торжество — юбилей Анны Владимировны. Она полюбила вас с первого взгляда и наказала непременно привезти, запретила возвращаться без вас. В такой день не могу ослушаться ее.
— Я не знаю, удобно ли? И что подумает экипаж? — слабо сопротивлялся Сарычев.
— Очень даже удобно! А что, вы обязаны за каждый свой шаг отчитываться перед экипажем? Скажите, что вам надо по своим делам съездить в город.
— Хорошо, Кирилл Федорович, я подъеду через час-полтора, — Сарычев пошел в сторону здания, где были комнаты отдыха.
Сарычев сдержал слово. Примерно через полтора часа приехал в гостиницу «Империал».
Дверь открыла Анна Владимировна. На ней было декольтированное вечернее платье, глаза блестели.
— Милый Степан Ильич, я так рада встрече с земляком. — Приподнявшись на цыпочки, Анна Владимировна обняла Сарычева голой рукой за шею и поцеловала в губы. Сарычев уловил запах коньяка.
— Друзья мои, познакомьтесь с русским героем войны… Подполковник Сарычев. Извольте любить и жаловать! — объявила она.
Первым Сарычева радушно приветствовал полковник Рац. На правах старого знакомого — они нередко встречались на аэродромах — крепко и дружелюбно пожал руку.
Затем представилась подруга Анны Владимировны, сорокалетняя толстушка с лицом школьницы, назвавшаяся Людмилой Перфильевной. Последним подошел майор де Коннел, атлетического сложения брюнет, лет тридцати, с черными блестящими волосами, зачесанными на косой пробор.
— Очень приятно! Очень приятно! — повторял он. — Я тоже немножко русский… — Его смуглое красивое лицо светилось улыбкой.
Позднее Сарычев узнал, что отец де Коннела француз, а мать русская.
Людмила Перфильевна и де Коннел, как вскоре выяснилось, работали в военной разведке в подчинении у полковника Бека.
Хозяйка пригласила гостей к столу, хозяин наполнил шампанским фужеры на длинных ножках, разложили закуску по тарелкам.
— Друзья мои! — начал Бек, поднявшись. Встали и остальные. — Сегодня у нас двойной праздник: сорок лет милой Анюте и двадцать — нашей любви. По этому поводу прошу выпить!
Звякнули фужеры, наступила торжественная тишина.
— И кто придумал эти юбилеи? — сказала Анна Владимировна, ставя пустой фужер. — Зачем считать годы?
— Что ты, Аннушка! Надо славить господа бога за то, что он подарил нам жизнь, — возразила Людмила Перфильевна.
— Нет, если бы это было в моей власти, я установила бы такой порядок: отмечать дни рождения до тридцати лет, а потом…
Она так и не сказала, что потом, махнула рукой и смущенно уткнулась в тарелку.
— Сорок лет — это еще хороший возраст, — сказал де Коннел, явно льстя хозяйке, которая выглядела старше.
— В России говорят: сорок лет — бабий век, — возразила Анна Владимировна.
— Анюта, но есть и другая русская пословица, — вмешался Бек, — в сорок пять — баба ягодка опять.
Все дружно захохотали. Людмила Перфильевна, сидевшая рядом с полковником Рацем, полушепотом переводила ему разговор. Последние слова Бека рассмешили полковника, он хохотал громче всех.
Потом выпили за здоровье Кирилла Федоровича, без которого, как сказал де Коннел, счастье Анны Владимировны было бы наполовину меньше; за присутствующих, за дружбу между русскими и американцами, «закаленную в боях с немецким фашизмом и японским милитаризмом».
Речь зашла о нынешнем положении в Японии, о ее памятных местах.