— Слушай, Вельдяев, ну чо вы там? Боитесь, что ли, этого Козоброда?! Чем он вас запугал-то?
— Да кто его боится! — Федор ответил зло, с обидой, но тут же и осекся. После паузы, когда обида стала уступать чувству вины, ведь и его была косвенная причастность к тому случаю, в котором обвиняли их бывшего начальника, заговорил по-иному — раздумчиво, откровенно и явно переживая за свой маленький милицейский коллектив.
— Боитесь… А ты не забоишься? Тогда, значит, будет дело. — Вельдяев натянуто хохотнул. И тут же снова нахмурил рыжие брови. Задумался. Заговорил:
— Вообще-то Козобродов… я его с мальства знал. Он, конечно, старше, я — еще пацаненок, а он уже был парень… Ты знаешь, у нас поселок — бойцы! На три района делится: Пески, Тюлевка, Загорщина. Я в Загорщине жил, и сейчас там живу. Всю дорогу друг на дружку войной шли. Пески — это как вроде центр. Парни там хитрованы: то за одних мазу держат, то за других. И Козобродов там проживал. У него отец мельник, хорошо жили. Но Козобродов, по-уличному Лага, всегда был в авторитете во всех районах: и на Песках, и у нас, и в Тюлевке. Я и сам на него смотрел разиня рот — герой, одно слово. Раз, помню, я еще пацаненком был, тогда возле садика… Это у нас при станции хороший садик, ну, парк, по-городскому. Там павильончики летом работают, оркестр духовой от пожарной части, парни собираются, девки. Гуляют по дорожкам. Эти дорожки кирпичом тертым посыпаются. Сирень. Хорошо! Я и сам в том садике свою Танюху встретил. Там же завсегда и заварухи… Чтоб одному туда вечером — дураков нету. Только кодлой, это у нас по-местному так, ватагой, значит. Когда человек десять соберутся, можно и в садик пойти. А ежели один — успевай только лови фингалы. Навешают таких — неделю светить будешь. Это и сейчас так ведется.
— Прекратить надо, — строго заметил Журлов.
— Надо, это так, — согласился Вельдяев. — Ну так вот, я раз наблюдал. Поймали с Тюлевки там двоих, зажали к палисаду. Кодла человек пятнадцать, а тех двое: Венка Ефрейтор, правда, здоровый, как бык, кулаки, как гири. А второй щуплый. И учесть, что двое. Метелить, конечно, будут! Мы, пацаны, смотрим издали. А в этой кодле Федька Лага — этак в сторонке стоит. Бежать некуда. Но тут Венка им говорит: «Слухай, парни, а может, один на один с кем стукнемся? Оно ведь интересней, чего так-то!» Кодла, конечно, за животики — нашел, мол, дураков. «Мы тебе счас, — говорят, — ребра-то пересчитаем. Все припомним!» Этот Венка многих бил, большая на него была обида. Но тут вдруг вперед выходит Федька Лага и говорит: «Ну что же, Венка, давай и стукнемся. Как хочешь, на кула́чки или на пики?» «Давай на кула́чки», — Венка отвечает. Кодла: «Да ты чо, Лага! С грузла съехал, с Ефрейтором стукаться, да мы его счас и так отметелим!» — «Цыц! — как глазищами зыркнет. — Кто меж нас встрянет, башку сверну!»
Ты знаешь, я такую драку только в кинематографе видел. Федька… Ростом-то они одинаковые, но Федька тощее. Тот как бугай, а Лага одни жилы, а кулаки тоже дай бог. Он Венке — трах! трах! трах! Тот только — бух! Как булыжом. Убил, ежели б хорошо попал. А Федька нырк ему под руку и дуплетом — в висок и в челюсть. Тот снова — бух! А Федька ему с левой, с правой да под дых. Все — сошел Венка с рельсов. Упал и встать не может. А Федька целковый из кармана вынимает: «На, — говорит, — выпей за мое здоровье. Хорошо дерешься». А у самого тоже из-под кудрей кровь на рубашку каплет. В поселке после этого месяц только и разговору было среди парней что о Федькиной удали. За то его и девки любят.
— И сейчас?
— А то! У него одна, я тебе ее покажу. Ох и баба! На весь поселок. Зинаида. Королева, в общем.
— Слушай, ты мне так расписал этого Козобродова, что впору в кореша к нему, прямо — герой парень.
— Знаешь, Николай Алексеевич, — Вельдяев проговорил с обидой, — ты меня за дурня не держи. К Федьке в кореша! Парень был вроде как парень, а стал бандит. Я тебе и говорю, кто же знал. Но я Пинюгину так и заявил: «Знаешь чего, — говорю, — или дело делать будем, или я к чертовой маме из милиции!» Да я в депо раза в три зарабатывать больше буду. А здесь из-за казенных штанов ваньку валять не стану. Я коммунист. Партийный билет — он здесь вот. Брать, говорю, надо Козобродова! Царь — тоже мне! Николка третий, понимаешь!
Я, говорю, не боялся его и не собираюсь. А вообще, между нами, Федька мужик серьезный, отчаянный, с ним так: или ты его, или он тебя. А в той истории я не замешан. Не было тогда меня в Усть-Лиманске. В город меня посылали с задержанным.
— Да что там было-то, расскажи толком. Чего там ваш начальничек смараковал?
— Да Пинюгин этот, Василий Мироныч, Васька, словом…
— Ну и что?
— Да, понимаешь, после того, как упустил он Козобродова, крепенько взяли нас в оборот. Начальство то есть… Приезжали из уезда, проверяли, объяснение заставили Пинюгина писать, а это ж для него — нож острый. В общем, помотали ему нервишки. Оно знаешь, как прицепятся!
— А как он упустил-то Козобродова?
— А ты и не слышал? — Вельдяев почему-то удивился. — Да-а, — протянул, будто раздумывая: говорить — не говорить.
— Ну, ну!..
— Ну так, значит, раз получил Пинюгин сигнал от своего человека, что Козобродов в поселке, дома у родителей. Ну и Василий Мироныч позвал с собой одного Матвеича, конюхом он у нас: «Бери, — говорит. — винтовку и за мной!»
— А вы-то куда подевались, остальные, я имею в виду? — Журлов спросил об этом с недоумением и укоризной. — Что, никого больше и не нашлось, как вдвоем с конюхом главаря банды брать?
— Нет, — спокойно мотнул головой рассказчик, — никого.
— Дисципли-инка!
— Да я же тебе пояснял, — продолжал, не реагируя на укор, Вельдяев, — сам я был в городе, а остальные… картошку сажали на своих огородах.
В ответе Вельдяева не было и тени смущения за это, казалось бы, их сугубо личное дело. В те годы подсобное хозяйство давало единственный шанс милиционеру при его двенадцатирублевом окладе (минимальный для рабочего заработок) удержаться на должности, кормить себя и семью.
— И лошадей отдельских Пинюгин позволил взять, и плуг у нас общий, и борона. А огороды у нас далече… Хотя все одно, — вынужден был признать Федор, — оно конечно, идти вдвоем за Козобродовым было не резон.
— Да это же факт! Ну, а дальше-то что?
— Стыдоба вышла, вот что! — Вельдяев досадливо махнул рукой. — Пришли, значит, к Царю. Заходят в избу. А он на печке отсыпается. У Зинки гулял. Мать — в избе у порога. Ей Василь Мироныч, Пинюгин то есть: «Давай, — говорит, — буди сына!» Она только к печке, а Федька как заорет: «Мать, беги из дому, я бомбу бросаю!» Да сам валенком, резиной подшитым, как о пол шмякнет! Так Пинюгин через порожек задом в сени и вывалился. А Матвеич на пол упал и голову руками накрыл. Козобродов же — к окошку, и нет его. Теперь весь поселок зубы скалит: «А ну как вас Царь ночи валенком-то напужал!» Хоть бы и впрямь бомбу кинул! Козобродов после того случая, как дома его потревожили, три ограбления одно за одним провел. Два раза в поездах, раз — контору. Сторожа кокнул. Начальство на нас и навалилось. А у нас только одно — приезжаем на место происшествия к Матренину заговенью. Толку? Записку лишь пишем, как дело было. Ну, Пинюгин чует, что по шапке ему скоро дадут за бездеятельность, надумал… — Вельдяев опять запнулся. И стыдно, видать, было ему за своего бывшего начальника, и вроде как бы ябедничать на него новому-то не больно гоже.
— Давай, давай, чего уж, все выкладывай! — надавил на него Журлов, почуяв колебание.
— Только я опять в этом деле не участник, — предупредил Федор.
— С хозяйством, поди, занимался? — не утерпел зацепить Журлов.
— Не-е, — отвечал простодушно, не заметив зацепки Вельдяев. — Он, Васька-то, нас и не посвятил в свою задумку-то. Как надумал, то опять с Матвеичем… Знает с кем. Вдвоем засаду устроили на дороге к колхозному саду. Как раз яблочки в налив пошли. Подговорил нашенских, поселковых. «Нарвите, — говорит, — себе яблок, а как домой пойдете, мы в вас палить начнем, а вы в ответ в нашу сторону из ружья стрельните. Над головами, конечно. А яблоки, — говорит, — не бросайте — это вам в уплату». Ну, а те, как над ними пули засвистели, и мешки с яблоками, и даже ружья кинули. Дай бог ноги! А Пинюгин, где его совесть? Но-о! — Вельдяев в сердцах незаслуженно стеганул кнутом ровно бегущую лошадку. — Фуражку себе прострелил — бандитская, мол, пуля. Эх, — махнул рукой, — должность, понимаешь, боялся потерять, а вышло курам на смех.
— Бог шельму метит, — со злым удовлетворением согласился Журлов.
— Ну да, — поддакнул Вельдяев. — И как быть тому, — оживился, — ровно через неделю (Пинюгина-то от нас уже того) поспели мы наконец-то вовремя на бандитский налет. Трое залетных, с поезда, магазин подломали. Это не Царя, но тоже… Так я одного в ногу стрельнул. Всех повязали. Не ушли.
— Это молодцы! — похвалил Николай. — Выходит, зря поспешил Пинюгин комедь-то разыгрывать?
— Глупость, она и есть. От людей же стыдно.
— Ладно, Федя, забудем пока. Дело делать будем… А грибов, говоришь, богато?
— Да что ты, каких душе! Некогда только ими заниматься.
И снова удивился про себя Журлов, как улыбка преображает некоторых, и снова сердцем почуял: свой этот парень, можно будет на него положиться.
Свешников сад находился в версте от поселка. Это был старый помещичий сад, последние годы без хозяина и ухода приходивший в полное запустение. За садом находился заросший пруд. Мостки — это остатки купальни. Место заброшенное, по поселковым понятиям — дурное. Сюда даже ребятишки за рыбою да за кислицею из сада ходили с неохотою. Галанский же пришел сюда ранее обусловленного времени. Солнце еще не всходило. Дорогу, сад, водную гладь пруда плотно укутывал сырой предутренний туман. С собою Герка прихватил из дому удочки, садок и хлеба, чтобы оправдать цель своего сюда прихода: вдруг все-таки принесет нелегкая кого не надо. Не доходя до мостков, он спустился к берегу.