— Не твоего ума дело, — осадил его суровый Платон и, зыркнув по сторонам, негромко свистнул.
— Здесь я, здесь, — выходя из своей засады, заговорил Галанский. Платон еще раз зло и с укором поглядел на болтливого Якова.
— Молодец, Гимназист, — сказал Герке. — Давай за нами.
В саду, держа в поводу оседланную лошадь, стоял незнакомый Галанскому мужик. Поддержал Герке стремя, бросил Платону: «Ну, как договорились!» — и, махнув на прощание рукой, зашагал вниз по дороге к поселку. Трое поехали к лесу.
Лошадей почти не понукали. Платон раза два вынимал из жилетки часы, сверял время. Герка понял, что направляются они с кем-то на встречу к условленному заранее сроку. Ехали больше часа. Густой туман рассеялся, поднималось над деревьями нежаркое сентябрьское солнце, весело и чисто цвиркали лесные птахи, гулкими очередями выстукивали по сухим макушкам сосен дятлы.
— Во-о! Вот ведь птица-то поганая! Хошь, собью? — не выдержав долгого для него молчания, обратился к Герке громко и весело трепливый и, по всему видать, не шибко умный Яков. Из-за пазухи он вытащил обрез.
— Тьфу! Ну и шухарной, а?! Наградил же ты меня, господи, братцем! За какие только грехи, не пойму, — заругался со злобой старший Химичев.
Яшке только этого и надо, загыкал в смехе: «Та шутю же я, шутю! Непонятливый, во-о!» — Отсмеявшись, вновь обратился, приглушив голос, к Герке: «Слышь, Гимназист, давай маленько отстанем. Што я те счас расскажу! Мне эти долбачи, дятлы эти, пулеметы как вроде, мерещатся, понял? Раз был у нас такой кандебобер…»
Но и на сей раз Яшке не повезло. Прямо из-за куста, напугав и лошадей и всадников, на дорогу, гикнув, выскочил и завертелся перед ними на горячем коньке человек.
— А, братаны! — закричал он. — Что, черти рыжие, забалакались?! Проглядели, мать вашу!
Перед ними был Царь ночи. Широкоплечий, хоть и ростом невысок, жилистый и ловкий, был он для Герки в своей бесшабашной удали олицетворением всего того, что выражает в блатном мире понятие «свобода». И смеялся он, как никто, с такой бесшабашной удалью, будто всем бросал вызов. Похоже на него смеялся и Щегол. Но теперь Герка понял, что Левка только копирует. «Да, а почему все-таки Щегла не позвали? Его, Гимназиста, позвали, а Щегла нет. Странно…»
— Здравствуй, Герман, — из всех поздоровался только с ним одним за руку Козобродов. — Рад, что и ты сегодня с нами.
Улыбка под черной подковой усов одобрительная, а глаза будто иглами колют Геркину душу. Поддергивая кверху повод, осаживая прыть конька, Козобродов продолжал, обращаясь к Галанскому:
— Братанам известно, куда и зачем, хочу, чтобы и ты знал. Едем мы, парень, на хуторок к Серафиму, божьему человечку; должок за ним. Ба-альшой должок! Инда в семь душ христианских! — Царь ночи совсем сомкнул к переносью разлетные брови. — Продал, Иуда! Всех оптом продал, зараз и за одну цену. Дело, значит, это, я так думаю, будет, значит, недолгим. Но святое ж дело! Так аль не так?! Святое ж дело — должок получить!
Внутри у Герки похолодело.
— А для тебя, Герман, — продолжал дырявить его взглядом Козобродов, — очень полезно будет в святом деле поучаствовать. Но-о!!
И атаман, вытянув нагайкой коня, пустил его галопом.
До хутора Серафима от места встречи оказалось рукой подать. Из густого леса кони вынесли четверых на веселую, поросшую по пояс травой и цветами поляну. Дом лесника, пятистенок, приземистый, под тесовою крышею и с резными ставнями, неширокий двор, огород позади двора — все это было огорожено от скотины слегами, пущенными в три ряда. Это препятствие шедший впереди Козобродов перемахнул по-гусарски, не сбавляя коню хода, и картинно осадил его у самого крыльца. Примеру атамана пытался последовать Химичев-младший, но едва не вывалился из седла.
Все трое спешились. А на крыльце перед Федором уже стоял сам хозяин. По внешности был этот Серафим очень схожим с графом Толстым Львом Николаевичем, учению которого пытался следовать в жизни. Он был обряжен в холщовую рубаху навыпуск, такие же, как у графа, у него были лаптастая борода, высокий лоб с залысинами, кустистые брови, сутулина и большие, покорно опущенные к земле, тяжелые крестьянские руки. Химичевы пошли во двор, а Герка остался за оградой, подвязывая к слеге лошадей. Он делал это и неумело и сознательно мешкая, надеясь и моля судьбу оградить его от всего того, что должно было произойти. Козобродов разговаривал со стариком, не сходя с коня и не повышая голоса, не делая никаких угрожающих жестов. «Господи! — коснулась Геркиного сердца надежда, — авось пронесет! Авось все обойдется, авось не такой понял нынешние слова атамана насчет оплаты долга!» Вот старик спокойно сошел с крыльца, поддержал под уздцы атаманову лошадь, пока тот спешивался, затем развернул ее мордой в Геркину сторону и, крепко хлопнув ладонью по крупу, направил трусцой к коновязи. Когда конек подбежал, Герка поймал его за повод и также начал вязать к слеге. Когда же Герка закончил свое занятие и обернулся: старик уже лежал на земле лицом вниз, раскинув руки, а над ним, наступив ногой ему на крестец и наведя на него дуло обреза, стоял Яков. Как все это, в какой миг произошло? А Козобродов уже зовет Герку к себе, велит достать наган и идти за ним в избу.
В избе навстречу им троим, держащим оружие в руках мужикам, поднялась с лавки, где сидела, и стала пятиться задом, пока не наткнулась на стол, страшно напуганная их видом молодая красивая женщина.
— Ты кто такая? — сурово спросил Козобродов.
— Мария я, Туркина. Сноха деда Серафима, — без голоса, на одних выдохах отвечала она.
— А где малец?
— Кто?
— Да сын твой.
— В деревне он у бабушки… Захворал сынка. Я к деду вот еще вечор за травами пришла.
И в самом деле, на столе и лавках, издавая тонкий аромат, были разложены пучки самых разных высушенных трав.
— Слава тебе, господи! — услышав будто бы добрую весть для себя, громко проговорил Козобродов, стянул с головы каракулевую кубанку и, повернувшись лицом в правый угол, к завешенным белым ситчиком иконам, размашисто перекрестился. — Не привел господь взять греха тяжкого — загубить душу невинную. А ты, хозяюшка, — Федор обратился к снохе лесника, и его смуглое, красиво обрамленное татарской бородкой лицо показалось Герке даже доброжелательным, — выходи, милая, на свет на божий.
— Давай, давай, ну-у! — Платон грубо, не желая, видимо, ломать атаманову комедь, почти выволок молодую женщину из избы на крыльцо. Столкнул ее вниз к старику. Герка вышел за всеми. Серафим Туркин стоял уже на ногах, кренясь вперед и задирая кверху седую бороду, с туго стянутыми за спиной руками. Рядом с ним, уперши обрез в спину, стоял Яков.
— Ну вот что, ребята, — приказал атаман, — кончайте обоих. Его — как Иуду: товарищей наших легавым продал, ее — как свидетеля. Бог, видать, так ей судил. — С минуту молчал. — Ты, Платон, иди за мной, — позвал старшего Химичева, — золотишко у них пошукаем. А вы, — бандит ткнул пальцем в Герку и Якова, — кончайте их разом. Да не тяните, не палачествуйте страхом, пущай не маются, — великодушно закончил он и, махнув рукой на обреченных, крупно зашагал к дому.
— Да что же это такое?! — вскричала, словно очнувшись, женщина. — За что-о?! Отец! Отец! За что они нас, а?!
— Неужто рука у вас поднимется на мать? — заговорил, обращаясь к ним двоим, Серафим. — Стреляйте меня, ежели виноват перед вами, а ее отпустите. Отпустите мать, сынки!.. Беги же, беги, Марея, к сыну, внучоночку моему Санечке. Бе-ги! — закричал вдруг с надрывом старик.
Женщина охнула, отступила на шаг. Глаза ее с мольбой и отчаянием глядели на совсем еще мальчишку с наганом в безвольно опущенной руке и на мужика, хоть и с обрезом, но тоже совсем не страшного, не злого. В ее душе затеплилась надежда, и она, словно поверив и в свое спасение, отступила еще на шаг, другой, повернулась и сначала оглядываясь и спотыкаясь, а затем уже без оглядки и со всех ног бросилась бежать через огород к лесу. Замелькало белое платье.
— Стреляй же в нее, ну-у!! — завопил в самое Геркино ухо Яшка. Завопил так, будто бы сам он был безоружен.
И Герка выстрелил. Совсем не целясь, куда-то перед собой. И тут же пастушечьим бичом хлестнули с крыльца еще два пистолетных выстрела. Женщина, как подкошенная, рухнула меж капустных гряд. Сзади Герки ахнул четвертый выстрел из обреза. Это Яшка по кличке Хорек пальнул в упор в старика со связанными назад руками. И тот тоже ткнулся головою в землю и завалился, хрипя, набок.
Галанский стоял, парализованный ужасом содеянного и увиденного. С крыльца же от дома спускался Федор. Он спокойно прошагал на огород, наклонился над убитой. Долго смотрел. Затем повернулся и пошел назад. Подошел вплотную к Герке и, глядя на него весело и жестоко, сказал: «Молодец! Твоя была пуля. С первой кровью тебя, сынок! — положил на плечо тяжелую, будто свинцом налитую руку, тряхнул дружески: — Молодец!» Обернулся к Химичевым: «Обоих в дом, и огня! Пущай только пепел по ветру. А ты, — Козобродов вновь обратился к Галанскому, — иди к коням. Хватит с тебя на сегодня. Тяжело попервой кровь людскую пролить. По себе знаю… Ну да что ж, сам ты, Гимназист, выбрал себе тропку в жизни: на роду, видать, тебе так написано — идти с нами до гробовой доски, до могильного, брат, крестика… Ну, ступай к коням! А вечером пить, гулять будем».
«Не стрелял! Не стрелял я в нее! — завопил в чистое осеннее небо Герка. — Не у-би-вал!!!» Но видно, сухой комок застрял у него в горле. Никто не услышал так и не вырвавшегося наружу Геркиного вопля. Только чуткие кони запрядали ушами.
П р и с у т с т в о в а л и: Губпрокурор Бурмистров, врио губпрокурора Корнилов, пред. губсуда Егоров, начальник губотдела ГПУ Аустрин, пом. прокурора по Н—скому уезду Чоба, зам. нач. адмотдела ГИК Синицын, нач. губУРО Свитнев и помощник его Добрынин. Секретарь Любин.