— Да, дяденька, отдай их ему лучше подобру. Это Горбуновых салазки, — поддержал мальчишку самый рослый и старший по возрасту паренек.
— Горбуновых так Горбуновых, — даже не подумал воспротивиться добродушный мужичонок. — Салазки-то эти я, ребятки, вон в том овраге, что у леса, нашел. Только это каких же Горбуновых?
— Да вон! Вон их изба! Под железной крышей. Третья от колодца, — дружно загалдела ребятня.
— А-а, — как бы в нерешительности — отдавать или не отдавать — протянул незнакомец. — Это как уж его кличут-то?
— Дядя Никола. А рядом с ним брательник его живет, дядя Илья.
— А-а, — будто вспомнил их мужичок. — Ну, бери салазки, коли твои, да больше не теряй.
— А это вовсе и не я. Это, верно, батянька их потерял.
— А как же ты их признал-то, пострел?
— А вот глянь, — услужливо пояснил страшно довольный возвращением салазок парнишка, — я вот здесь сам вот эту досочку заменил. Видишь? Заместо сломанной. И еще веревочка вот эта. Из мочалы, ее у нас целая подловка.
— Ну что ж, катайся теперь с богом, а я пошел.
Еще галдела весело на речке пацанва, а к дому Горбуновых подходила вооруженная группа людей. Среди них были Журлов, Вельдяев и тот самый неказистый мужичок, так успешно справившийся с поставленной ему задачей милиционер Матвеев, которого в отделе все называли Степанычем и который исполнял в основном обязанности завхоза.
Братья Горбуновы находились в недельном загуле после очередного, с представителем из уезда, собрания в сельском Совете. Нахальные, бойкие на язык подкулачники, они под дудку известного в волости мироеда Степана Чувякина такую комедию разыграли на сходе, что фактически сорвали всю спланированную укомом партии повестку. А вопрос был очень серьезным — о хлебозаготовках в тот тяжелый, голодный год. Не скупясь, расплатился Чувякин с братанами.
Возвращались в ночь убийства Горбуновы с одного из хуторов, куда отвезли мешок муки, думая обменять его там на самогонку. Но возвращались с пустыми руками, хотя и в крепком подпитии. За самогонкой велено было им прийти вдругорядь: брага еще не выбродилась. «Не одни вы, чай, у меня», — прошамкала им старая ведьма, но стол на обратную дорожку все ж таки накрыла.
Игнатова Горбуновы встретили, когда уже стемнело. Плюхнулись к нему в сани: «Вези давай до поворота!». Бедолага (зачем тогда и ружьишко с собой брал?) повез их, докуда ему было сказано, уйдя вместе с шапкой в высокий бараний воротник. Да не спасла и шапка от лихого удара! Свалили его топором братаны за телка и добротный полушубок: по тому времени да по их хищнической морали причина для убийства вполне основательная.
Суд тройки после часа закрытого заседания приговорил обоих к расстрелу.
— Грамотно сработал, Николай, — похвалил, выслушав рассказ, Чурбанов и, помолчав, добавил: — Главное, оперативно. Я это больше всего ценю. Так и действуй. Хватайся за любую мелочь и крути!
Снова задумался чекист. Его крупное лицо будто отяжелело. Надолго задумался, прежде чем снова разжать плотно сжатые губы.
— Та-ак, никакого, выходит, контакта не было у Горбуновых с Козобродовым? — застыл взглядом на Николае.
— Мы этого не установили.
— Та-ак, — положил широкую ладонь на столешницу. — Значит, говоришь, за ум взялся Царь ночи? Сиди, говоришь, тишком да радуйся, жди, покамест он снова себя проявит?
— Положим, я этого не говорил, — настал черед насупиться Журлову.
— Не говорил! А что предложил заместо этого?!
И опять заметалось пламя в лампе.
— Не стучи так, крышку ведь проломишь, хозяйкина ж мебель, — урезонивающе проговорил Николай.
— А что, я разве сильно? — пришел в себя Чурбанов. — Эх, Коля, — продолжал укоризненно, но уже мягче, — обстановочку хотя бы изучил как следует? Концы хотя бы какие-нибудь?.. А главное, люди, на кого опереться можно, есть у тебя?
— Люди есть. На троих могу положиться.
— Себя четвертым считаешь?
— Четвертым.
— Ну, это уже неплохо. Молодец, — сменил старший гнев на милость. Раскрепостился лицом, распустил мышцы щек, губ, и стало оно мягче, добрее. А Николай нутром почуял: главный разговор у них только начинается.
— Послушай, Коля, — заговорил Чурбанов совсем уже весело, — послушай, опиши ты давай меня, мою внешность, свое впечатление обо мне, ну как бы мы с тобою сегодня впервые встретились и так вроде бы ни о чем разговорились, скажем, за столиком в чайной.
— Как газетчик, что ли, описать-то?
— Да нет, как оперативник или как просто человек, ну, каков я мужик, а?
Николай смущенно заулыбался, вообще-то он был ошарашен подобным вопросом.
— Ну, сильный ты мужик, красивый…
— Бабы, скажи еще, таких любят…
— А что, нет?
— Да, может, и любят, мне вот только их, Коля, некогда любить. Вредная все-таки, я скажу тебе, у нас профессия, — засокрушался Чурбанов, — взгляд от нее становится тяжелый. Мне одна хорошая, в общем, знакомая так сказала: «Взгляд, — говорит, — у вас, как дуло пистолета, страшно бывает под таким взглядом». Ведь глаза, говорят, отражают душу? А?.. Жестокая у нас работа, а нам нельзя ожесточаться. Нельзя… И баб, наверное, надо успевать любить. Они добрее нас, — Чурбанов вздохнул, — в общей, я имею в виду, массе, — уточнил.
И вот тут-то Николай действительно увидел губчекиста в ином свете. Перед ним сидел его сверстник, ну, может быть, года на два постарше, но ведь и тридцати еще нет. Защурились, утонули в глубоких впадинах глазищи.
А тот уже опять посерьезнел.
— Ну-ну, — требует, — давай, уголовный розыск, определяй меня. Давай, давай, я серьезно.
— Значит, так, — все еще не понимая, с улыбкой начал Николай, — парень ты что надо. Быка кулаком свалишь.
— Свалю. Только ты мне, брат, не так, ты определяй профессионально, как розыскник, понял?
— Ну что ж, можно и так. Рост у тебя примерно метр восемьдесят. Так? Плечи прямые, широкие. Телосложение плотное.
— Пло-отное?.. А вишь, живот как подвело.
— Сейчас ужинать будем. Та-ак, лицо, значит, у тебя овальное, лоб, пожалуй, низкий.
— Невысокий, — поправил Чурбанов. — Низкий! Скажет тоже, — чекист обиделся. — Волос у меня густой потому что.
— Ну правильно, — легко согласился Николай. — Брови тоже у тебя густые, широкие, подбородок прямой, уши средние, нос большой, толстый, с опущенным основанием…
— Стоп! Стоп! Закругляйся. Это у меня-то нос толстый, а бабам нравлюсь?! Слушай, где ты так насобачился? — В глазах Чурбанова искреннее изумление.
— В Москве был на курсах. Потом в группе вместе со Свитневым Иваном Александровичем по раскрытию кражи из ризницы…
— Вона как! С Иваном Александровичем…
— Да, и с Георгием Васильевичем знаком.
— Шнором? Так ты и экспертизой овладел?
В словах Чурбанова глубокая уважительность к называемым людям: Свитнев и Шнор — известные в стране сотрудники уголовного розыска, заслужившие благодарность правительства за раскрытие кражи ценностей из Московского кремля.
— Азы экспертизы немного знаю, — ответил Николай на вопрос.
— Ну, значит, мы с тобой, друг-братишка, — в голосе Чурбанова появились радостные нотки, — сварим кашу. А с системой Ломброзо ты как? Осведомлен или как?
— Ломброзо — это который теорию о врожденных преступниках создал?
— Ну-у, ты меня удивляешь! Ты сколько же классов кончил?
— Гимназию.
— Тогда с тобой все ясно, — Чурбанов даже вздохнул, завидуя, — а мне, брат, не пришлось. Я, брат, крючником был на Волге. Как сам Шаляпин, может, слышал?
— Читал.
— А потом война, Балтфлот, гражданская, чека — в общем, тоже школа. А культуру, между прочим, очень уважаю, ценю. Тебе сейчас сколько?
— Двадцать шесть.
— Молодец! Я тоже еще успею сюда вот, — Чурбанов указал на свою голову, — кое-что вложить. Погоди, — сказал уверенно, — дай срок, освободимся малость от этих Козобродовых, очистим от них Республику, вот и займемся образованием. А то без всякого, понимаешь, продыха… Ты вот не женат, и я холостой — некогда. Да, — спохватился чекист, — я чего тебе толкую про Ломброзо и свою внешность, не вник еще?
— Нет, не вник, — честно признался Николай. Он и на самом деле никак не мог понять, куда клонит его губернское начальство.
— А еще Ломброзо изучил, — не удержался уколоть чекист. — Тогда слушай, что я надумал. Не ждать нам надо, когда и что выкинет Козобродов, а заставить его самого выйти на нас. Понял?
— Как это самого? — удивился Николай. — С повинной, что ли? Плохо ты тогда Козобродова знаешь.
— Да зна-аю я его, знаю! — Чурбанов махнул рукой досадливо. — Ты думаешь, случайно он себе кличку придумал Царь ночи? Раз царь, значит, есть у него и царство, и в этом самом царстве, по-нашему в преступном мире, он хозяин. И власть свою делить не собирается. А тут вдруг появился залетный — представляешь?! — в глазах Чурбанова загорелись искорки, — атаман, который сам по себе, и плевать ему на Козобродова.
— А кто? — Николай аж привстал с топчана. — Кто этот новый? — Наконец-то Журлов поймал мысль губчекиста.
— Наш человек, — Чурбанов выдержал паузу, наслаждаясь минутой, — и не один, а во главе группы, для них — банды. Человека три-четыре, не больше, но чтобы ребята были очень авторитетные. Неделю назад в С—ве мы раскрыли бандгруппу Базилевского. Одесситы. Культурные ребятки. Спецы. По всей России проехались, не один банк ограбили. Такой банде и в Чикаго появиться не зазорно. А у нас им осечка — понял? Вернее, и у нас они сначала чисто сработали, средь бела дня в центре города промбанк накрыли. Сто тысяч в червончиках сняли — и на малину. Пять дней ховались. Но… взяли мы их, в общем, всех. Это тебя вроде бы и не касаемо, но есть у нас теперь, Коля, с кого картинку рисовать. Под таких и играть азартно. Как ты думаешь, гожусь я в Базилевские?
— Но почему именно эта банда? — Николай уже загорелся идеей, но старался сдерживаться и мыслить критично. — Я понял, — сказал он. — Создать, значит, параллельную банду и заставить Козобродова вступить с ней в контакт. Так?