«Оставил дома», — развел руками парень. Его однобортный пиджак застегнут на одну пуговицу. Резким движением пальца Николай расстегнул эту пуговицу, распахнул полы пиджака и разом выхватил наган, засунутый, как и сказал мужик, за брючный ремень с правой стороны.
— Откуда оружие? — спросил он громко, привлекая внимание, и поднял наган над головой ошеломленного желторотика. Парень рванулся в сторону, но толпа была как стена. «Куда!» — Николай успел схватить противника и одним махом завел ему руку за спину. К нему метнулся второй. Журлов подсечкой кинул длинного на пол и крюком в голову свалил второго.
Николай оглянулся, но тут пришел и ему черед: он получил такой силы удар ниже пояса, что едва не потерял сознание. Журлов не упал, но согнуло его почти надвое. Боль парализовала мышцы. Уплывающим сознанием Николай лишь зафиксировал, как длинный и тот, вынырнувший из толпы, третий, что так сильно и жестоко ударил Николая, уводили под руки своего нокаутированного приятеля из фойе на улицу. Прийти в себя Журлову помогала какая-то девушка. Незнакомый мужик совал ему кружку с пивом. «На-ка, глотни, — уговаривал он его, — сразу отпустит».
Через день после инцидента в «кинематографе» к Николаю пришел Чурбанов. Пришел поздним вечером, как и первый раз, соблюдая конспирацию. Несмотря на то что вечер был теплым, Чурбанов поверх пиджака надел тяжелый брезентовый плащ, до самых бровей насунул кепку.
— Здоров будь, драчун, — весело пробасил гость и крепко, будто меряясь силой, стиснул руку Журлова. — Поизуродовал моих ребят и радуешься, что бог силенкой не обидел. Ты знаешь, что Сергея мне пришлось к доктору посылать? Выбил ты ему челюсть, говорить человек не может. Разве позволено так кулаками махать! Знаешь, как у нас насчет рукоприкладства? Смотри!
Николай только моргал, ничего не понимая. А тот продолжал его отчитывать:
— А наган зачем забрал? Давай сюда. Казенное, понимаешь, оружие. Парень его под расписку получал. Руку ты ему из связок выдернул. Всю мою команду поизуродовал!
А потом двинул Николая в бок и засмеялся, довольный происшедшим.
— А вообще все получилось, не придумаешь лучше, — заговорил весело. — Расчудесно! Если бы даже задумали так разыграть, не получилось бы. Главное — без дураков. Теперь нам вера полная. Киреев мой, это который за ребят с тобой поквитался (здорово он тебя, а?), говорит, сегодня двое к нему уже подходили, заговаривали очень дружески, далее самогоночкой где-то угостился. В общем, все идет по плану, — Чурбанов не удержался, потер от удовольствия руки.
Николай, конечно, уже все понял и где-то даже радовался за дело, но не мог скрыть и досады, что не с кем стало ему теперь поквитаться, а он на это крепко уповал.
— По плану, — проворчал он, — а в твои планы не входит, чтобы мы еще раз стукнулись с твоим Киреевым, и тоже без дураков? Кто же бьет ниже пояса, тем более своего! По печени прямо, гад!
— Это Киреев мой гад? Ты думай, милый, что говоришь-то! Парень он золото. Но я ему тоже перцу всыпал. Зачем, говорю, ты Кольку моего по печени? А он мне: никак, мол, по-другому с таким не сладишь. И наган, мол, у него, перестреляет еще нас с пылу-то. Надо было, говорит, чтобы наверняка. Ты, говорит, скажи, чтобы не обижался. Слышь? Ребята к тебе всей душой, передавай, говорят, ему привет. А ты! Им гораздо обиднее от тебя, от своего, было получать, ведь они-то знали, что ты свой. Они где-то тебя жалели, а ты их как!
— Жалели-и! Это они меня так, жалеючи?!
— Ну ладно, прекрати! Работа есть работа.
— Разве что, — проворчал уже давно остывший Николай.
— Давай лучше поговорим о деле. Наметили мы тут одно мероприятие…
И Чурбанов рассказал Николаю о том, что было исполнено его группой три дня спустя.
На перегоне между Усть-Лиманском и соседней станцией, еще не село солнце, четверо вооруженных остановили поезд. Отстреляв из наганов висячие замки на вагоне с почтой, забрали из него мешок и скрылись в лесу. Произошло это на глазах многих пассажиров.
— С чем мешок-то?
— Здравствуй, с чем! С деньгами!
— Тыщи, поди?
— Ты-щи? Мильен!
Разговоры об этом «ограблении века» велись всюду.
— А сыскари-то, хе-хе! С ног сбились!
— А то! Ищи-свищи!
— Говорят, слышь, приезжие. С—е, слышь, говорят.
— А то нет.
— Дадут теперь по шапке нашему-то?
— Журлову-то? Поди… А жаль, парень-то боевой.
— Эта, слышь, в клубе-то с троими как он! Никто не подсобил, а то бы задержал залетных-то.
— А, слышь, не их ли рук дело?
— Знамо, их, кого ж еще!
Таким образом, в Усть-Лиманске появилась и утвердилась параллельная банда. Леса с наживкой была заброшена.
«Клюнет ли? Обязательно клюнет. Причем не сегодня, так завтра».
Последнее утверждение принадлежало «главарю банды» чекисту Чурбанову. И рыбка — да еще какая! — действительно клюнула. На встречу с Чурбановым вышел сам князь.
Их встреча состоялась в охотничьем домике. Пришедший в ветхость, он был одним из тех, что построили в свое время лесники Туркины. Еще дед Панкрат, основатель их лесной династии, его строил. В небольшой комнатке с двумя топчанами и грубо отесанным столом пахло овчиной и мышами. Некому стало новить и прибирать. Но эта запущенность обихода не повлияла отрицательно на состоявшуюся здесь беседу. Чурбанов и князь, по всему видать, глянулись один другому.
Чурбанов на эту встречу пришел не сразу, не по первому зову. Трижды выходил на него через своих дружков Козобродов, передавал приглашение перетолковать с одним очень хорошим и умным человеком.
— Да о чем нам толковать? — возразил тогда Чурбанов. — Мы ведь, братки, сами по себе, мы же здесь у вас по обстоятельствам. Вынужденно к вам. Как залетели, так и улетим. Ежели не ко двору пришлись — завтра же соберем манатки.
— Ну куда же вам спешить? — вежливо отвечали ему. — К лягавым в лапы? Нам же, робя, про все ваши художества очень хорошо известно. И про с—ские дела, и про почтовый вагончик… Земля ведь слухом полнится. Но мы же к вам с уважением. Общее дельце желаем предложить.
— Кооперативчик, что ли, в деревне подломить? — неосторожно хохотнул Чурбанов, но, увидя реакцию, дал задний ход. — Надо подумать, — ответил.
Во второй раз сказал: «Хорошо, пусть приходит ваш умный человек, послушаем его умные мысли». Но князь отказался встречаться в Усть-Лиманске: «Меня там каждая собака знает».
Наконец, видно, у тех лопнуло терпение, Чурбанова встретили трое. Грозно встретили — наставили ножи. Подошел четвертый — сам Царь ночи. Приказал убрать «пики». Протянул руку: «Федор Козобродов», «Николай», — назвал свое имя Чурбанов. Последовало то же предложение о встрече.
— А для чего ножом попробовать хотели? — спросил чекист.
— А для того, друг мой Коля, чтобы ты понял, что ежели нам нужна была твоя жизнь, то она у нас в руках. А мы хотим разговоры с тобой разговаривать. Авось и до хорошего чего договоримся.
— Согласен, — ответил наконец и махнул на все рукой, куда, мол, от вас денешься. — Ведите куда надо.
И вот они — один против другого. Лицо высокородного, привыкшего к светской жизни человека, — непроницаемая маска. Вернее, это маска хорошего актера. Перед Чурбановым сидит среднего роста, худощавый, очень опрятный, одетый в офицерскую форму без погон усталый господин, которому где-то за пятьдесят. Пенсне, седые виски, хороший доброжелательный взгляд, сухие жесты и ясная речь — портрет человека, которому меньше всего бы пристало якшаться с бандитами, самому подбивать людей на убийства и грабежи. А между тем князь, глядя на Чурбанова сквозь обрамленные в золотые дужки стекла, ровным голосом, в такт своей речи прикасаясь кончиками пальцев к руке собеседника, убеждает его и преданных ему людишек (въелось же в княжеский лексикон словцо!) принять участие в дерзком, опаснейшем и сулящем большой барыш деле, разработанном по его, князя Разумовского, плану.
Как он, князь, и ожидал, мог ли не согласиться на его столь лестное предложение человек такого типа, как этот, сидящий против него? Это вор, пожалуй, даже международного класса и, разумеется, не чета небритой братии Царя ночи. До князя во всех подробностях уже была доведена история ограбления С—ского отделения промышленного банка. Подумать только, средь бела дня шестеро молодцов на глазах у трех десятков служащих сумели взять из сейфов сто пять тысяч рублей в червонцах[1]. Это ли не ловкие ребята! И как раз такие, каких подыскивал себе князь для своего дела.
Чурбанов — Базилевский дал свое согласие. Его интересовали только детали.
— Действовать будем группой в тринадцать человек, но к месту действия — село Золотое — пойдем двумя группами, и маршруты будут разные. Я поведу вашу. Он, — князь указал на Царя ночи, — поведет свою. Время на сборы — три дня. Мы должны прибыть в Золотое к 12 августа. Опаздывать нельзя. Вам, надеюсь, ясно почему: вот, ознакомьтесь с расписанием… — И князь протянул чекисту график волжской навигации.
Часть 3
И снился Разумовскому сон. Будто находится он в своем родовом поместье и сидит у себя в кабинете. Потрескивает сырыми дровами камин. Пахнет дымом и сосной. Князь в комнате совершенно один. Над камином прибита голова кабана, когда-то застреленного князем на охоте. И будто бы голова эта жива и князь ведет с ней беседу. У кабана маленькие грустные глазки на свирепой морде с загнутыми клыками. Князю тоже до сердечной боли грустно. Он смотрит в эти рыжие слезящиеся глазки и рассказывает, вернее, жалится дикому вепрю, что в этом своем родовом поместье он уже не хозяин, а тайный гость. Пока никого здесь нет, но вот-вот должны прийти ОНИ — его враги и обидчики. Князь рассказывает своему собеседнику, как он измучен и физически и морально. У него ломит и грудь и спину. И князь плачется на свою горькую нынешнюю долю. «Перекати я поле, — говорит он и повторяет: — Перекати я поле». Ему очень понравилось это сравнение, и он ясно видит бурунные прикаспийские степи и гонимые по ним ветром серые клубки сухой колючки: «Да, вот и я такое же перекати-поле».