Первая новость, которую ему принес на дальнюю лесную заимку посланный им в Усть-Лиманск человек: Хорьков, обоих братанов, взяли! И кто?! Местная милиция во главе с этим Журловым или как его… Федор аж зубами захрустел и обложил себя трехэтажно, что не дал тогда пулю всадить в «желторотика» при первой встрече. Эх, как чесались руки у этих Хорей, особенно у Яшки. А все твоя школа, Николай Павлович, осторожность, мол, не повредит. Вот и не повредила… Хотя кто мог знать, что он такой прыткий! Ну ладно, поживем, бог даст, встретимся!
Вторая новость была еще обидней первой. Донесли Федору, что видели Журлова в Усть-Лиманске вместе с тем самым одесситом, которому князь Разумовский доверился. В открытую к нему чекист приезжал, собрание вместе проводили в депо среди железнодорожников. О борьбе с преступностью разговор вели, в помощь себе народ агитировали. Так-то, мол.
Вот тут только окончательно поверил Федор, что не видать ему больше князя на этом свете, что взяли его тогда. «Это надо же, бесы какие! — будто под вздох ударило обидой. — Как по нотам разыграли. А это… драку-то в клубе, а?! Ну, сволочь! Да разве такое прощают!»
Личным врагом стал Царю ночи Николай Журлов, когда не без ехидства и злорадства поведала ему Галанская (встретил ее Федор случайно, будучи в Тамбове по делам «коммерческим») о том, что отлеживался больной Журлов в доме его зазнобы. Уж такого Федор даже представить не мог… За сколько лет зашел в тот день Козобродов в церковь. Перед образом Серафима-великомученика, прославившегося кротостью, клятву дал своей рукой убить обоих. Жестокой смертью покарать. Свечу зажег на том. Стоял и плакал в полутьме. Злыми слезами плакал, но не оттаивал душою.
Архивная копия:
9/ж-5
30/X-24 г.
На ваше личное рассмотрение доношу, что активные члены бандгруппы Царя ночи братья Химичевы Платон и Яков по кличке Хорьки были пойманы… уголовно-розыскным столом в ночь на 4-е ноября сего года в доме гражданки Бондаренко при следующих обстоятельствах: согласно полученным сведениям мною с шестью милиционерами в три часа ночи был оцеплен дом вышеупомянутой гражданки. На мое неоднократное требование открыть дверь хозяйка дома Александра Бондаренко ответила категорическим отказом. «Дверь открою, когда рассветет», — крикнула она, т. е. утром. Не помогли и переговоры, которые вел по моей просьбе сосед Бондаренки, приглашенный мною в качестве понятого.
Учитывая то обстоятельство, что в доме скрываются особо опасные дерзкие преступники, я вынужден, был в присутствии понятых приступить к снятию с петель дверей с помощью лома. Когда сняли первую дверь, бандиты закрыли на крючок вторую. Затем выбили окно, выходящее на улицу, намереваясь выпрыгнуть, но, увидев милиционера с винтовкой, передумали. То же произошло и с окном, выходящим во двор. И тот же результат. Когда вскрыли четвертую дверь, ведущую в спальню, бандиты закричали: «Сдаемся без боя! Не надо крови!» На мой вопрос, есть ли у них оружие, Яшка Хорек ответил, что есть один обрез с 20 патронами к нему и револьвер системы «наган» с 10 патронами. Оружие по моему предложению было ими сдано через хозяйку дома. При обыске у задержанных были обнаружены деньги и драгоценности в количестве…
Последний месяц зимы Николай почти не ночевал дома, все находился в разъездах. Прибывший из губернии следователь вел допросы арестованных преступников и тех, кто им пособлял в их бандитской деятельности. Писал протоколы, проводил опознания, очные ставки обидчиков с обиженными, накапливая обвинительный материал, выявляя все новых лиц, причастных к преступлениям. Преуспели в этой работе немало, и стало ясно, что волость и уезд выходят в число благополучных по оперативной обстановке. Но давалось это нелегко.
Выпал наконец денек, когда Николай, с вечера помывшись в истопленной жарко баньке, завалился на чистые простыни и заснул как убитый. Проснулся часов в пять, когда еще не забрезжил рассвет, но хозяйка уже встала доить корову. И услышал в сенях возмущенный хозяйкин голос. Она громко и сердито отчитывала кого-то.
— А совесть у тебя есть чи нема? — вопрошала она, путая русский с украинским.
— Есть у меня совесть, тетка Полина, да только нужен он мне очень, — отвечала просительно женщина, и в этом голосе Николай узнал Зинаидин. Аж сердце екнуло: «Чего бы это она?»
Быстро встал, натянув кое-как на себя одежку, вышел в нетопленые темные сени.
— Что случилось? — спросил он.
— Постыдилась бы человека тревожить, нашла час, — ворчливо понизила голос хозяйка.
— Переговорить надо, — уже не обращая внимания на тетку Полину, требовательно отвечала Зинаида.
— Гутарьте здеся, — решила обиженная хозяйка. — Эх, Коля, Коля, мало тебе девок. Да хучь бы моя Галя, вот приедет из Тамбова, тогда побачишь!
— Обязательно побачу, — сказал Николай. — Красавица у вас дочка, все говорят. Но извините меня, Полина Антоновна, нам переговорить надо.
— Побачишь, Коля, да поздно будет. Мало тебе честных-то!
Хозяйка в сердцах громко затворила за собой дверь в хату.
Когда остались вдвоем, Николай сухо спросил Зинаиду, зачем пожаловала. Хотел выговорить ей за такой визит, но вовремя понял, что просто так Зинаида не пришла бы, случилось что-то серьезное. Протянул руку, нащупал плечо:
— Ну что там, рассказывай!
Зинаида прижалась щекой к руке, порывисто вздохнула:
— Прощай, Коля, не увижу тебя больше. Зовет он меня… Встречу назначил. Знает он, как я тебя выпестовала… Да еще чего и не было…
— Козобродов, что ли?
— Федор.
— И ты пойдешь?
— Куда ж мне от него, в Америку, что ли? Мне он свой приговор вынес.
— Послушай, Зинаида…
— Нет, поздно, Коля. Прощай!
— Нет, послушай!.. Не ради себя, людей ради. Никуда Царю твоему не уйти, а кровь невинная еще прольется… Дозволь мне с ним встретиться. Разве это будет не справедливо?
— Боюсь я его, Коля…
— Ну вот видишь.
— Скажи мне, только честно скажи, — спросила, будто решившись на что-то, Зинаида, — а ты правда крещеный?
— Конечно, — удивился Николай, — в деревне рос, в православной семье. Да тебе-то на что?
— Да ты ведь коммунист?
— Так меня же в детстве крестили.
— Тогда на, целуй крест!
Пахнуло на Николая теплом: Зинаида, распахнув овчинный полушубок, вытянула из-за ворота рубахи серебряный крестик.
— На, целуй!
Перехватило дыхание. Отвел Зинаидину руку, сказал охрипло:
— Зачем целовать, Зинаида, коль не верю?.. Ты не вяжи меня словом, прошу тебя… Говори, коли решилась. Ну же…
И тогда она, будто в реку с обрыва кинулась, заговорила горячо, взахлеб:
— Ну, Коля, пускай все будет так, как бог решит! Не за себя боюсь… «Я, — он мне говорит, — Царь. Я, — говорит, — ухожу, но они меня попомнят». А Козобродов, Коля, словами не бросается. Знаешь, в Тюлевке, где кузня? В овраге. Приходи туда сегодня, как стемнеет. Я ждать тебя буду. Один приходи. Или нет! Кого хочешь бери. Господи! Хороший-то какой!..
Наступившим днем Николай делал обыденную работу: принимал граждан, толковал задания милиционерам, посылая их по тому или иному адресу. Занимался хозяйственными делами, решая проблему ремонта пришедшего уже в ветхость бывшего купеческого особняка, где разместилась милиция. Но делал он все это вполголовы. Предстоящая встреча — вот была забота! Как назло, двоих наиболее толковых сотрудников отправил вчера по просьбе следователя с арестованными в С—в. Даже правую свою руку — Вельдяева, в начале зимы аттестованного старшим милиционером, отпустил на три дня заняться домом — жена собирается родить, а в избе холодище собачий, дитя заморозят. Вот ситуация! Действовать в одиночку — завалить дело, да и самому не за понюх табаку голову потерять. Послать за Вельдяевым, а дома ли он сейчас — не повез ли жену в Никольское?
Решил уж было Журлов послать за ним милиционера, да передумал: сам зайду. Что-то подсказывало ему, что замышляет Царь какую-то свою игру. И нынешний приход Зинаиды — рассчитанный ход Козобродова. С козырной карты ход. И что держит он его под наблюдением. Что делать?
Закрывшись наконец в кабинете, Николай составил список, в который включил трех сотрудников и трех партийных активистов-помощников. Список отдал дежурному милиционеру, наказав собрать всех к десяти вечера: пусть сидят и ждут указания.
Исполнив это, часа в три Николай пошел к себе на квартиру, где хозяйка сготовила обед. Пообедав, стал собираться.
Март месяц, еще морозит, но Николай оделся легко: вместо валенок — сапоги, вместо полушубка — шинель. Под брючный ремень хорошенько приладил семизарядный наган. В карман шинели опустил браунинг.
«Ну, готов», — сказал он сам себе и вышел из дому. Еще было светло, но он уже направился к месту встречи. Там в овраге, недалеко от заброшенной кузницы, — домишко старой Агафьи, тещи Вельдяева. Раза два бывал у нее Николай. Он решил зайти к ней сейчас, чтобы просить Агафью позвать к себе зятя, который проживает от нее за два порядка улиц, минутах в пятнадцати ходьбы.
Агафья возилась по дому. Обрадовалась гостю и не удивилась: у Николая была способность сходиться с людьми. Любил он и заходить в свободное время запросто домой к сотрудникам, посидеть с их стариками-родителями. Послушать разговоры, самому встрять. А разговор у стариков известный, ведь Усть-Лиманск для них — весь мир. Здесь безвыездно протекала худо-бедно вся их жизнь. Были в ней и свои радости, и горести, всякое было. И разговор крутился вокруг плетенных хитрым кружевом судеб. По мере знакомства с населением Усть-Лиманска и его окрестностей Николаю было все интереснее и полезнее слушать эти разговоры. Оно понятно, ведь даже грибы искать сподручнее, когда лес знакомый. Потому и удачлив, видно, стал в делах Журлов. За полгода работы основательно почистил от преступного элемента закрепленный за ним участок.