ую сторону: решила удостовериться, точно ли это Зубан или мне почудилось? Точно! Сквозь поседевшую и поредевшую бороду просматривался шрам на лице, пальцы на правой руке были сжаты в кулак. Это был он. Значит, он не утонул, — подумала я, — и, значит, вернулся! Он тоже, видимо, заметил меня, потому что зло сунул обезображенную руку в карман пиджака и вышел на улицу.
— Милая Тонечка, не волнуйся… — стал успокаивать Николай девушку. — Мне кажется, все это не так страшно, как тебе представляется, может, ты все же обозналась? Ведь если бы он приехал, или, как ты говоришь, «вернулся», то обязательно в первую очередь зашел бы к вам. Ведь у вас остались его вещи. А потом, рядом с вами его дом.
— Я не могла ошибиться. Я видела Зубана. Может быть, он еще и придет…
Николай хорошо понимал состояние Тони, охватившее ее беспокойство. Но не мог найти утешительных слов, ибо понимал, что все его заверения сейчас звучали бы фальшиво. Поэтому он молчал. И это было лучшим, что он мог сделать. Тоня посмотрела на его лицо и проговорила:
— Возможно, я все преувеличиваю, но мне вдруг стало страшно. После этой встречи мне кажется, что кто-то неотступно за мной стал следить. Когда я шла к тебе, я дважды оглядывалась. Может быть, лучше заявить в милицию?
Николай легонько обнял ее за плечи и тихо пообещал:
— Если ты настаиваешь, то я свяжусь с подполковником Чащиным. Расскажу ему все. Мы с ним возвращались из Ужгорода. Он мне понравился. Простой, добродушный человек. Я думаю, он во всем разберется.
— А кто этот Чащин?
— Начальник отдела госбезопасности.
Глава IIУБИЙСТВО В ЛЕСУ
Служебный кабинет начальника отдела МГБ просторный и светлый. Обставлен он скромно, по-деловому. На небольшом двухтумбовом столе, покрытом зеленым сукном, безмолвствовали коричневые телефонные аппараты. Здесь же стоял чернильный прибор и ракушка-пепельница. На противоположной от стола стене — портрет Владимира Ильича Ленина, слева — Феликса Эдмундовича Дзержинского. Под ним, за сиреневой занавеской, — схема железных дорог СССР. Убранство кабинета дополнял кожаный диван с высокой спинкой да полтора десятка буковых стульев, расставленных вдоль стен.
Прежде чем заняться делами, Чащин позвонил домой и предупредил жену о своем возвращении из Ужгорода и намерении задержаться немного на работе. На вопрос: «Как доехал?» — ответил односложно: «Благополучно». Конечно, благополучно, если не считать задержки в селе Дивном.
«Да, Дивное… Такое начало, прямо скажем, не из лучших», — размышлял Александр Лукич.
Он прошелся по кабинету и остановился напротив круглых часов старинной работы. Сейчас они зашипят и пробьют двенадцать раз. Он любил этот металлический звон: немного приглушенный, но четкий. Молотки чеканили по пружине, отбивая безвозвратно уходящее время: бом-бом-бом… Он вспомнил удары колокола небольшой часовенки на кладбище в Дивном, когда опускали Барата в могилу. Вот вроде недавно проходил актив, на котором выступал этот человек. Чащин тогда только приехал в Закарпатье. Он хорошо помнит, о чем говорил учитель Барат, но, странное дело, не запомнил его лица. Видимо, не особенно вглядывался. Если бы тогда он мог знать, что уже не увидит его живым…
По рассказам, Барат во время первой империалистической войны попал в плен к русским. После Октября принимал участие в строительстве новой жизни в России. Вступил в члены партии. В 1919 году, когда в Венгрии победила пролетарская революция и установилась Советская Республика, он вернулся в Закарпатье и обосновался в селе Дивном, где стал учителем начальных классов. Барат включился в борьбу за Советскую власть у себя на родине.
Александр Лукич знал, что националисты Закарпатья занимались в основном организаторской и «просветительской» деятельностью: пытались объединить разрозненные малочисленные банды, вербовали к себе недовольных новой властью, распространяли подметные письма, порочащие советских активистов, подкидывали анонимки. Случались и убийства, но в этом зачастую были замешаны оуновские экстремисты, пришедшие из Галичины — Львовщины, Станиславщины… Смерть Барата несомненно дело рук бандеровцев. Их «работу» всегда можно распознать по необыкновенной жестокости.
«Итак, бандеровцы! — Чащин взял из ящика стола папиросу, закурил. — Возможно, у нас под носом действует банда, пришедшая со стороны. Это осложнит работу. Необходимо утром созвониться с Ужгородом».
Будучи в Дивном, он сразу вызвал на место оперативную группу, которая приступила к расследованию. Организовал сходку… Заинтересовало его настроение крестьян, как они среагировали на кровавую вылазку бандитов.
Вспомнил все до мельчайших подробностей.
В Ужгороде к нему в машину попросился Николай Балог. Из местных, закарпатских, воевал против фашистов в партизанском отряде. С первого же их знакомства Балог понравился Чащину. Его интеллигентное, продолговатое лицо, карие большие глаза. От него веяло силой и молодостью. Николай говорил тихо, речь его была немногословна.
В Дивном Балог оказался неоценимым помощником. Он знал хорошо местные обычаи и, главное, язык. И поэтому послужил Чащину переводчиком.
Когда они въехали в село, то увидели в его центре толпу. Остановились, потому что почувствовали по настроению людей — выкрикивание бранных слов, жестикуляция рук — здесь назревала драка.
— Что у вас здесь происходит? — выходя из машины, спросил у крайнего мужчины Александр Лукич. Подполковник был небольшого роста, коренастый; коричневый в белую полосочку гражданский костюм с тремя орденскими планками на груди сидел на нем ладно, плотно облегая плечистую фигуру. На вид ему было не более сорока. Он снял фетровую шляпу, зажал ее в правой руке и направился в центр собравшихся. Ему навстречу выступил высокий старик в меховой безрукавке и спросил:
— А вы сами-то хто будете?
Чащин вынул из кармана служебное удостоверение и протянул его старику. Тот быстро прочитал, взглянул на Чащина зоркими умными глазами, не утратившими еще молодого блеска, и промолвил:
— Понятно, зразумив. Велико несчастье у нас, товарищ начальник.
Старик оказался председателем сельского Совета. От него первого и узнал Александр Лукич о смерти Барата. Он сводил приезжих в хату, где лежал учитель. Лицо покойного было изуродовано, на лбу вырезана звезда. Старик протянул тетрадочный листок бумаги, на котором кровью было написано: «Так буде з кажным, хто дюже ратуе за радянську владу!». Это было прикреплено на груди убитого.
— Так… Понятно, — задумчиво проговорил Чащин.
Он вышел на улицу. Народу около дома стало еще больше.
— А зачем народ собрался здесь? О чем толкуют? — спросил он.
— Як зачем? — Старик удивленно посмотрел на него. — Коли сяка беда приключилась, треба ее обсудить. А толкуют селяне о разном: одни жалеют Барата, добрый був учитель, душевный, другие гневаются на злыднев, шо ховаются у лесах. Иные так: ни рыба ни мясо, им все едино, був у нас учитель, чи не. Да еще размовлють, що вбили-то его не бандиты, а хто другий. У лесах ще богато инших злыдней. Бумагу-то такую любой написать может. Печатки-то на ней нема.
Балог внимательно слушал старика. Когда он замолк, Николай вмешался в разговор:
— Нет, уважаемый товарищ, — начал он. — Эти люди хорошо знают, о чем ведут речь, а прикидываются простачками.
Старик повернулся к нему всем корпусом, а Балог, подогретый вниманием, распалился еще пуще.
— Учитель был одним из лучших наших агитаторов в округе. Народ ему верил, поэтому его и убрали. Он, видимо, им очень мешал. А те, которые хотят свалить вину на кого-то другого, просто мутят воду. Обстановка у вас в селе, по всему видно, сложная. И вы, папаша, еще не разобрались как следует в настроениях односельчан.
При последних словах старик изменился в лице. Его седые брови сдвинулись на переносице, уголки упругого рта дрогнули. Балог хотел ему еще что-то сказать, на Чащин остановил его:
— Не горячись, Николай. Не делай преждевременных выводов. Настроение у некоторых сельчан действительно нездоровое, но председатель, мне кажется, здесь ни при чем… Волей-неволей нам придется задержаться. Проведем сходку, тем более, у людей страсти разгорелись. — И обратился к председателю сельсовета: — Я думаю, это сейчас не трудно сделать? Тем более народу собралось здесь предостаточно.
Тот кивнул головой.
— Тогда оповестите людей. Пусть собираются.
Старик отошел к сельчанам, которые во время всего разговора с любопытством разглядывали приезжих. Чащин и Балог, спасаясь от начавшего припекать солнца, направились к раскидистому каштану-великану, куда их шофер предусмотрительно поставил черную «эмку». Идя рядом с Николаем, Александр Лукич подумал: «Обиделся, наверно, парень за то, что я его одернул». И вслух спросил:
— Как настроение?
Черные, круто изогнутые брови Николая дернулись вверх. Он добродушно улыбнулся:
— А-а-а, вы о давешнем? Нет, я не обиделся. Действительно, зря навалился на старика. Но ничего. Я постараюсь исправить положение.
— Вот и молодец, — обрадованно вздохнул подполковник. — Выступишь на сходке как представитель окружкома комсомола. Ты из местных. Твоя речь сейчас будет более убедительна. Не забудь сказать о последнем обращении ЦК партии Украины. Несомненно, из этой деревни есть люди, которые прячутся в лесах. Напомни о сроке явки с повинной, указанном в обращении, им, конечно, передадут.
К месту сходки послушать приезжих пришли седовласые старики, пожилые женщины. Под тенью могучих яворов, около стола, за которым чинно расселись уважаемые люди села, — президиум сходки, собралось десятка три крестьян, старых и молодых. Пышущие здоровьем парни и приодетые в цветные национальные наряды девчата. Тут и там шныряли вездесущие мальчишки.
Первым предоставили слово Балогу. Николай сначала заметно волновался, но затем речь его полилась спокойно, убедительно.
— Веками закарпатцы, особенно многострадальные русины, с надеждой поглядывали на Восток, откуда, как гласило предание, должно было прийти вызволение от иноземных поработителей. И вот мечта свершилась. Красная Армия принесла закарпатцам и многим народам Европы свободу на вечные времена. Казалось, живи теперь и радуйся, набирай силу, восстанавливай ущерб, нанесенный хортистским режимом и гитлеровцами, спокойно строй свою жизнь! — Балог перевел дыхание. — Так нет. Нашлись злыдни, которым все это пришлось не по нутру. Этих недоброжелателей вы знаете: то украинские самостийники — выкормыши фашистов! Они натравляют нас на русских, на тех, кто пролил немало крови за нашу свободу. Уничтожают лучших наших людей. Смерть Барата — это их рук дело!