Участники сходки пришли в движение, зашумели. Кто-то громко крикнул:
— Нехай воны сгинуть в преисподню, проклятые!..
Один из парней ломаным баском возразил:
— Мабудь, не воны вбили, треба разобратися!
— Не беспокойся, разберемся, — в тон ему ответил Балог, — рано или поздно убийца будет найден. — Он сделал паузу, обвел глазами собравшихся и спокойно продолжал: — Мы знаем, что в лесах скрываются люди, которые по своей неграмотности, незнанию истинной правды о Советской власти поддались самостийникам. К таким недавно обратился ЦК Компартии Украины с предложением сложить оружие и стать честными тружениками. Тот, кто сделает это, не понесет никакого наказания, если, конечно, он неповинен в особо тяжелых злодеяниях. Я попрошу рассказать об этом обращении тем, кто не пришел на наше собрание.
Балог закончил речь и подошел к подполковнику Чащину, вопросительно взглянул на него: мол, как я сказал? Тот одобрительно кивнул головой.
Ведущий сходки предложил выступить односельчанам. Он называл кое-кого по имени, но охотников не оказалось. Люди топтались на месте, перешептывались, опускали смущенно глаза, но говорить никто не хотел.
Чащин заметил, как в это время на дороге остановилась повозка, в которой сидело двое мужчин. Один был длинный, как жердь, другой, в руках которого были вожжи и кнут, небольшого роста, крепкий, с бородой и усами. Бородатый спрыгнул с телеги и подошел к сходке. Остановился в задних рядах. Теперь его не было видно. Чащину показалось, что во всем его облике было что-то знакомое, но он никак не мог вспомнить, где раньше видел этого человека. Надо бы подойти поближе и посмотреть, но в это время заговорил председатель сходки.
— Ну, коли вы все в рот воды набрали, — решительно проговорил он, — мне треба кое-шо напомнить вам. За глаза всяк горазд без пользы язык точить, а коли пришел случай сказать об общем деле, разом онемели. Нечего греха таить, самостийники у нас у всех вот где, — он стукнул себя ладонью по шее. — У одного воны потягнули куль муки, у другого уволокли барана, а у третьего последние чоботы та одяг. И то разумейте: лес не теща, варениками не накормит. А мы?.. Слово поперек боимся им сказать. Потакаем, значит.
Обращение, о коем здесь говорили товарищ из комсомола, — доброе дело и пришлось кстати. Взять, наприклад, нашего Петра Ферсана. Его нема на сходке, но я скажу. В среду его бачили на берегу Бержавы, помогал жинке убирать сено. А коли вин приметил незнакомых людей, его зараз как ветром сдуло. Петро частенько по ночам навещает свою жинку, но тайно, як прелюбодей. Ему бы явиться к властям, повиниться, а вин…
— Шкодит, як мартовский кот! — басовито гаркнул чубатый парень в сдвинутой на затылок соломенной шляпе с пером и раскатисто загоготал, словно вспугнутый гусак. Председатель не удостоил парня даже взглядом и, пожевав недовольно губами, закончил:
— Зараз Петру Ферсану и иным, как он, треба выйти из леса и сдать властям сброю.
После этих слов незнакомец с бородой вышел из толпы и, покачиваясь, пошел к повозке. Легко впрыгнул в нее, кнутом хлестнул лошадей и с места погнал в галоп…
«Жалко, не успел проверить документы», — подумал Чащин, но тут же успокоил себя тем, что никто из селян не обратил никакого внимания на бородатого и повозку. Значит, был кто-то из местных.
По правде говоря, соглашаясь на должность начальника отдела в Закарпатье, Александр Лукич на легкую жизнь и не рассчитывал. За сорок лет жизни на его долю пришлось много всякого.
Чащин сел в кресло и задумался. В кабинете было тихо: только тиканье часов да за окном шелест листьев каштанов о стекло. Так же вот бывало тихо по вечерам и в их доме, который стоял на краю села Голицыно Новобурасского уезда Саратовской губернии. Мать обычно сидела на лавке у стола и штопала ему сто раз перештопанные носки или чинила рубашку, штаны. Отец всегда был чем-то занят. Он приходил поздно ночью, и чуть свет мать собирала его вновь на работу. Да, отец был неугомонный. Мать рассказывала, что до революции был он сельским пастухом. Затем солдатом. Служил он в знаменитой Карской крепости, в Закавказье, где воевал Шамиль. Наказ сельчан — служить честно, а если надо, и живота своего не жалеть — выполнял достойно. Не раз проявлял воинскую храбрость, за что был удостоен высокой награды — Георгия. Когда служба подошла к концу, домой возвращаться не захотел: опять наниматься в батраки — и остался на сверхсрочную. В этой крепости и родился Александр. Когда ему исполнилось восемь лет, отец уволился из армии в чине прапорщика и вернулся на родину. А тут революция. Боевой прапорщик ушел на гражданскую войну во главе красного отряда. После войны старший Чащин в своем селе возглавил райкоп. Тем временем Александр закончил школу, вступил в комсомол, а вскоре у него с отцом произошел следующий разговор.
— Отпусти в город! — заявил сын.
В гражданскую отец получил контузию. Ждал: вот подрастет старший, помощником будет, а он в Саратов собрался. Но подумал отец, вспомнил свою жизнь и решил: «Пущай помыкается. Собьет оскомину, вернется. А сейчас все равно не удержишь», — и сказал:
— Валяй, сынок. Раз сильно взяла тебя охота, не успокоишься, пока не утолишь ее вконец. Наша порода, Чащины, — и хлопнул по плечу. — Езжай. Только мать не забывай. Пиши!
Три месяца в Саратове младший Чащин перебивался с хлеба на воду на бирже труда. И вдруг удача: потребовались рабочие на завод. Комсомолец Александр Чащин в списке оказался первым. Он согласился в горячий цех нагревальщиком. Цех изготовлял костыли для железной дороги. Нравилось ему здесь. Он брал в руки железный костыль, разглядывал его со всех сторон и видел многовагонные поезда, которые пойдут по, железным рельсам, пришитым к деревянным просмоленным шпалам его костылем. И чем крепче он их сделает, тем дольше будут те дороги служить людям. И он старался. Ни сильная загазованность в цехе, ни удушливый смрад, ни жар печей не остужали необыкновенный энтузиазм, с которым трудился молодой рабочий. Неунывающего здоровяка заметили в цехе. Коммунисты рекомендовали его в члены ВКП(б).
И тут набор в органы милиции. Партийная организация завода рекомендовала коммуниста Чащина на работу в ОГПУ транспортников. Не думал Александр, что эта служба станет его основной на всю оставшуюся жизнь.
Он включился в борьбу с ворами, спекулянтами, самогонщиками, бандитами. Во время войны служил в спецотрядах, ловил диверсантов — все пришлось. Победу встретил в звании майора. На груди ордена Ленина и Красного Знамени, боевые медали. Вместе с очередным званием получил новое назначение — в Закарпатье.
Выезжать на место надо было сразу. Его жена, Клавдия Михайловна, не захотела оставаться с маленьким сынишкой во Ржеве.
— Вместе нам будет лучше, — сказала она тоном, не терпящим возражения.
Чащин хорошо изучил ее характер: если она что решила, то все его уговоры, доводы окажутся напрасными, она поступит по-своему. И все-таки он продолжал рассуждать:
— Ну, хорошо, я один — ладно, переночую на диване в конторе. Ведь не исключено, что первое время будет трудно с жильем.
— На квартиру попросимся…
— Предположим… устроимся на квартире, — продолжал он, — но и это не самое главное. Вот я…
— Ты всегда только о себе думаешь! Я да я, — перебила его Клава.
— Почему же только о себе? И о вас с Витюшкой… — Он подошел к жене и обнял ее за плечи. Она осторожно высвободилась.
— Витька смотрит, — шепнула она. Но он знал, что за этим скрывается другое: «Не подлизывайся. Все равно у тебя ничего не выйдет».
Пятилетний Витька подошел к отцу и, подняв на него сияющие радостью глаза, спросил:
— Значит, едем? Собирать вещи?
— Подожди, Витя, я сейчас. — Александр Лукич поспешно вышел за женой на кухню и здесь выложил ей свой последний довод:
— Бандеровцы там! Банды! Понимаешь? Может, останешься? Я, конечно, больше боюсь за Витьку. Ведь известны случаи, когда эти бандиты вырезали семьи наших ребят, — он перевел дух. — Поживешь здесь, а я устроюсь и мигом за вами.
Но жена уже молча собирала вещи.
По правде говоря, ему нравилась такая ее решимость. И наверное, он был бы более огорчен, если бы она послушалась его и осталась. Они редко расставались даже в самые тяжелые годы войны. А теперь, конечно, не было смысла жить в разлуке. Ведь Клава знала, на что она шла, когда выходила за него замуж. Как-никак он тогда только делал свои первые шаги в органах милиции. Да и она не такая уж хрупкая, как может показаться с первого взгляда. Она могла постоять за себя: неплохо стреляет из пистолета, владеет приемами самообороны. Этому научилась в секции при заводе, где впервые и познакомились. Клавдия Михайловна за шесть лет их супружеской жизни тоже хорошо изучила своего мужа и примерно угадывала ход его мыслей. Поэтому, несмотря на его уговоры, быстро собрала их нехитрые пожитки.
Вечером в назначенный час к дому подъехала машина. Двое солдат мигом перетаскали вещи в кузов, а на станции — в вагон товарного поезда. И вот они в пути. Их товарняк шел неровно. Он то проскакивал на бешеной скорости узловые станции, то вдруг замедлял ход и замирал на сутки где-нибудь на незначительном полустанке. И стоял, стоял, стоял.
Прошедшую ночь они ехали без остановок. Чащин это заметил, ибо всю ночь не спал. Чем ближе их поезд приближался ко Львову, тем больше его охватывало волнение (будто игрока в биллиард, забивающего свой последний шар). Прошел месяц после окончания войны. Солдаты с фронта возвращались к мирной жизни, а для него последний бой был еще впереди…
От нахлынувших воспоминаний Чащина оторвал телефонный звонок. После третьего сигнала он поднял трубку.
— Да, Чащин у телефона, — ответил он спокойным голосом. — Алло!
Трубка не отвечала. Он прислушался. Он слышал чье-то дыхание, но позвонивший почему-то молчал.
— Алло! — громче крикнул Чащин. — Вы почему молчите?
В трубке послышались короткие гудки. Чащин поднял голову и посмотрел на часы. Фигурные стрелки показывали три часа ночи. «Странно, — подумал Александр Лукич, — кто бы это мог быть? И почему молчал?» Он встал с кресла и прошелся по кабинету. «Ну что ж, пора домой», — и заторопился к выходу.