Все мужики были знакомые, и Павел согласился.
Не успел Волошин согреть под собой державного кресла, как явились хортисты. Ну, тут началось. Тот драпанул. Его приближенных пустили в расход, кого в концлагеря определили… кого потопили в Тисе… Фабрици еле улизнул тогда. Вместе с Зубанами и Дрыном они спрятались в лесу. Когда расправа кончилась, вернулись домой. Резник подался в Румынию. Да-а, были дела. Фабрици глубоко вздохнул. А потом жизнь закрутилась еще быстрее. Началась война. Где-то в ее середине, когда немцев разбили под Сталинградом, его забрали в армию. Попал он в команду подрывников под начало… Петра Зубана. Он опять верховодил. Павел тогда с завистью смотрел на Петра. Верткий парень. При всех властях на высоте, в начальниках ходит.
Фабрици тоже подфартило при Советах… Он опять вздохнул тяжело. Работа, конечно, была что надо… и денежная, и уважение от всех…
При Петре Фабрици было легко служить. Кореши все-таки. Жаль, война так быстро кончилась… Павел почесал затылок.
Вышла жена во двор. Прошаркала мимо шлепанцами, пробурчала что-то себе под нос, смачно сплюнула. Фабрици привык ко всем ее выходкам и воспринимал их спокойно, как неотвратимое, навек данное. Пущай себе перебесится, лучше поест. Так что же было дальше? Ему было приятно вспомнить все свои похождения.
Работа взрывника нравилась Фабрици. Правда, сам он непосредственно взрывами не занимался. Он только подвозил подрывников к нужному месту на подводе. Тогда у него была гнедая. Хорошая животина. Потом ее миной разорвало. Жутко было смотреть, как подыхала. Петр вынул пистолет и пристрелил. «Чтобы не мучилась». Жалостливый. И прозорлив, как черт. Мог рассудить на многие годы вперед. Все по его сбывается. Вот, например, случай со взрывчаткой. Поручили тогда взорвать тоннель в горах. Зубан приказал снять с телеги только часть взрывчатки и большую половину велел отвезти Дрыну. Страшно тогда стало. Спросил Зубана: «А вдруг Кондрат не примет груза, кликнет жандармов? За смертью посылаешь?» А он: «Красные прут недуром и вот-вот припожалуют к нам. Жандармы паникуют, теперь им не до тебя. А с Дрыном все обговорено». «Зачем, — спрашиваю, — Дрыну взрывчатка?» А он, голова, отвечает: «Будем начинять ею пироги, — а сам смеется, — если серьезно, предназначена она для других целей. Военная буря промчится, тогда мы и расправим крылья. Взрывчатка нам будет позарез, — он провел ладонью себе по горлу, — во! Мы в Закарпатье будем проводить свою линию. Нас поддержат Бандера и Мельник. А за их спиной иностранная сила. Чуешь?»
Вот тогда и был организован тайник с начинкой. Цел ли он сейчас? Фабрици задумался.
Окончилась война. Фабрици через своих людей устроился письмоводителем. Его жизнь наладилась. Для него она стала сплошной благодатью. Жена браниться перестала. С поклоном приглашала к столу, как-никак представитель власти ее муженек. Павел млел от распирающего его самодовольства. А всего-то: утром на работу, к вечеру домой. А там сиди и скрипи целый день пером по бумаге.
Однажды, было это в начале весны, откуда ни возьмись — навстречу Петр Зубан. Поручкались. Он и говорит: «Хорошо, что я тебя встретил не дома. Не хочу с твоей супружницей видеться. Не любит она меня. Как увидит, так начинает горло драть. Пойдем под крону дерева, там и поговорим». Присели в бурьяне, он и запел: «Наши братья-незаложеники собираются в Подкарпатье. Там и твое место». Не хотелось тогда Фабрици срываться с насиженного места, ну, он и попер на Петра: сыт по горло, говорит, хватит того, что я был в сечевиках при Волошине. Чуть жив остался. Не желаю. А тот: «Не руби сплеча, слушай дальше. Возглавил группу Хустовец. В ней Притула, Дрын. Установим связь с Андреем Резником, а через него с руководящим центром. Не далек час, когда у нас будет целый курень. Про нас заговорит весь край». И снова поддался тогда Фабрици на удочку. Разбирало его любопытство увидеть Хустовца. По настоянию Зубана пошел на встречу с ним.
В условленном месте больничного садика на скамейке в кустах рядом с Петром сидел неказистый мужичонка с отвислыми усами на скуластом лице. Тогда еще подумал: «Подходить аль не подходить?» Они его не замечали. Ушел бы, и дело с концом. Но подтолкнули последние слова Зубана, сказанные при расставании: «Будь аккуратным и покладистым, а то…». Это была угроза, и с ней нельзя было не считаться. Объявился.
Скуластый оглядел с ног до головы раскосыми рысьими глазами и проскрипел: «Чего артачился, перечил Петру, а?» От его скрипа мороз по коже. Фабрици передернул плечами. «Дак у меня, — ответил он тогда, — грыжа и мочекаменная болесть»… С испугу, видно, придумал все это. Глядит, а его глупость понравилась. «Ну, ловкач, — ухмыльнулся раскосый, — вот такой нам и нужен». И к Фабрици: «Сиди, — говорит, — в своей сельраде да держи ухо востро, а услышишь что недоброе, сразу дай знать ему, — он указал на Зубана. — Дальше. Обеспечь Петра бланками, само собой, с печатями сельрады. Тебе это раз плюнуть. Дошло?» «Дык бланки, — заюлил Павел, — не в моей власти». А он: «Об этом я знаю. Но знаю и то, что они бывают и в твоих руках. Слушай дальше. К тебе должен заявиться человек, который назовется Чайкой из Рахова. Допыта ему не чини, а только ответь: «Меня одолел грипп, остерегайтесь». Это есть пароль и отзыв. Без них ни слова. Ну, а если он захочет повидаться с Хустовцем, сведи его со мной. Я и есть Хустовец!» Последнее он сказал с особенным пафосом.
После разговора они встали и ушли. А у Фабрици он остался тяжелым камнем на душе. Зачем связался? Но прошел месяц, и никто к нему не приходил. Может, их разогнали? И всю их братию порушили? Павел стал забывать о них и почти совсем успокоился. Теперь вот и работы лишился — сиди отдыхай.
Солнце припекало, и Фабрици перебрался в тень. Кругом приятная тишина. На душе у него спокойно. Он глубоко вздохнул и стал следить за черным шмелем, который кружился недалеко над цветком клевера. Сядет на него, секунду побудет, на другой перелетит. Чего от там ищет, Павлу было известно: нектар. По пылинке, по крупице, глядишь — целая колода меда. Так и Фабрици наживал свое состояние. Во дворе кое-какая живность есть, в ларях запасы, в доме барахлишко — хватит на первое время, а там — что бог даст.
До его слуха донесся визгливый голос супружницы. Может, соседка пришла? Он прислушался. Нет, его имя называет. «Ну, пущай их, поищут. Надо, так найдут», — подумал он, еще крепче прижимаясь спиной к стенке амбара.
— А, ты вот где, — вывернулся из-за угла Крамер. Он подошел и сел рядом. — От кого прячешься? Там тебя жена обыскалась, завтракать кличет.
— Подождет, — неохотно ответил Павел и отвернулся от Станислава.
Но тот придвинулся к его уху и шепнул:
— Над Тисой — гроза!
Фабрици от этих слов вздрогнул. Это был условный сигнал Петра Зубана, означавший, что он на чем-то засыпался. И ответственность за тайный склад оружия перекладывается на него, Павла. Этого еще не хватало. Вот тебе и «отдыхай», Паша.
— Откуда ты взял эти слова? — тоже настороженно спросил Фабрици.
— То наказ Каталины Зубан.
— Ну, а Хустовец в курсе?
— О том мне неизвестно, — мотнул головой Станислав. — Ты сам поспрошай его.
— Дак я забыл, как до него дойти.
Крамер объяснил, как можно увидеться с главарем банды, и, не простившись, ушел.
Павлу стало ясно, что Крамеру не был известен скрытый смысл переданных им слов. Возможно, он не знает и место нахождения склада. Значит, все теперь зависит от его решения. Как быть? С чего начать? Кончились для него спокойные часы, минуты. Опять на душе маета.
Не спал всю ночь. В голову лезли одна мысль страшнее другой. А на другой день, под вечер, двинулся до Каталины за пояснением.
Пришел в село, когда уже стемнело. Нашел дом: дверь закрыта, никого. Ждал часа два. Со двора вышел на улицу. Увидел, соседка сидит в палисаднике на лавочке. Подошел, спросил.
— Нет их, — ответила та со вздохом. — Петро скончал житье. Похоронили. А Каталину забрали в темницу. Разве не слыхали об этом?
— Нет, я дальний, — сказал он и почти бегом на вокзал от страшного дома. «Может, там засада? Того и гляди, эмгебисты возьмут».
Немного успокоился, когда сел в свой поезд. «Что делать со складом? Взорвать! А если узнает об этом Хустовец? Вздернет на первом же суку». Решил идти к Хустовцу.
Дома жене ничего не сказал об услышанной страшной вести. Он заранее знал, как бы она отозвалась о смерти Петра: «Собаке собачья смерть». Вот почему он молчком стал собираться.
Воспользовавшись тем, что жена ушла к соседке, сунул в мешок запас белья, краюху хлеба с салом и только направился к двери, как услышал стук в окно. Ударило в висках, ноги отяжелели. «За мной! Бежать! Но куда? Запасной двери нет. А может, жена? С чего бы это? Она в окно не стучится, а прямо в дверь ломится». Стук в окно повторился. «Надо идтить». Осторожно открыл дверь. На пороге краснощекий детина с сигаретой в зубах. На глазах темные очки. По всему видно, городской.
— Добрый день, Касьяныч! — приветствовал он Фабрици.
Павел выглянул во двор, вроде никого больше. При этом он немного наклонился вперед. Этим и воспользовался незнакомец и прямо в ухо шепнул:
— Я Чайка из Рахова.
Фабрици аж отпрянул в замешательстве. «Какая чайка?» Сначала не понял он. Затем очнулся: «Фу ты, напасть. Это же вон от кого». Вспомнил разговор с Хустовцем в больничном садике. «Как же ему ответить?» Стал вспоминать. «Ага, есть».
— У меня грипп, осторожнее.
Незнакомец удовлетворенно хмыкнул и шагнул в сени.
— Нет, — остановил его Фабрици, — лучше в летнюю кухню. Там нам никто не помешает.
Прошли. Сели. Чайка скинул с себя шляпу, снял очки. Глянул на Павла прищуренными близорукими глазами.
— Хорошо бы чайку, — попросил он.
— Може, с горилочкой?
— Нет. Сначала дело. А потом увидим.
Фабрици вышел. Отказ пришельца от горилки немного расстроил его. Он хотел за рюмкой выведать у близорукого его планы. Но ничего не поделаешь. Вскипятил чай. С ним в летнюю кухню прихватил половину жареного гуся и все разложил перед красномордым. Пока прикидывал, с какой стороны подойти к гостю, тот покидал в рот самые лучшие куски, прихлебнул их чайком и спросил: