Винокуров взглянул на своего начальника и поднялся со стула. Подошел к окну. Он догадался, что за время его отсутствия многое изменилось. Александр Лукич не сидел сложа руки и добыл кое-какие сведения. Майор понимал, что начальник напал на след и тут ему мешать не следует. Решил переменить тему разговора. Он спросил:
— Когда я занимался материалами на Осадчего, то обнаружил в них телеграмму, адресованную вашей супруге, от Ксении и Лучика. Возможно, вы случайно ее туда положили?
— Телеграмма лежит на месте, где ей положено. — Александр Лукич встал и подошел к Винокурову. — Я еще не успел вас ввести до конца в курс дела. Да и сразу было слишком много. Тогда это был один из вопросов. Теперь, на мой взгляд, он принимает первостепенное значение. Ксения — это моя бывшая сослуживица и подруга жены. Лучик — ее верный пес.
И Александр Лукич рассказал Винокурову о графской усадьбе, где располагаются склады ОРСа железнодорожников, и о Марине — Ксении.
— Очень кстати она приехала со своей собачонкой Лучиком, — подполковник прошелся по кабинету и остановился у стола. — Вот так. Ксения стала работать кладовщицей. Чтобы отвести от нее возможные подозрения, мы сделали ее женой переметнувшегося к гитлеровцам оуновца Письменного и окрестили Мариной. Под этим именем она и трудится там. И теперь самое важное. Получено сообщение, что в нашем районе бандеровцы готовят встречу главарей разрозненных групп. Вероятно, они будут договариваться о совместных действиях. Есть предположение, что этот шабаш состоится на графской усадьбе. Они также ожидают представителя из центра. Марина знает приметы всех известных нам бандитов. И вот первое интересное сообщение от нее. Приходил устраиваться на работу человек, очень похожий на Василия Зубана. Он почему-то клюнул сразу на нашу Марину. — Чащин улыбнулся. — Спросил, кто она и чем здесь занимается, поинтересовался другими работниками и пропал. Я предположил, что Зубан появился на усадьбе неспроста. Это была своего рода разведка. Возможно, что-то его насторожило и он переметнулся в другое место.
Александр Лукич закончил и прошел за свой стол. Винокуров, страшно заинтересованный, ждал дальнейшего рассказа. Но он не нарушил паузу. Сидел и ждал, когда подполковник заговорит сам. А тот не торопился. Он поудобнее уселся в кресло, достал папиросу и только после глубокой затяжки продолжил:
— Сегодня утром получил от нашей Марины весточку. В ней следующее: «Исчезнувший вернулся и работает в нашей усадьбе сторожем. Его звать Тибор Береш». Вот вам и номер. Как говорится, явился на блюдечке с голубой каемочкой.
— Так этот Тибор и есть Василий Зубан, — подтвердил Винокуров.
— Выходит, по-вашему, так.
— Ну и что Марина — Ксения? — не удержался майор. — Как она сейчас?
— Да ничего. Пишет, что Береш оказывает ей повышенное внимание, даже пытается ухаживать. Это только на пользу дела. В конце записки она сообщила, что к Берешу приезжал на велосипеде неизвестный ей мужчина. С фотоаппаратом. Его Марина не успела разглядеть. Не позволила обстановка.
— Итак, дорогой Иван Алексеевич, мне кажется, дело закручивается именно здесь. В связи с этим возникает параллельная проблема: ликвидация зубановского склада с оружием. Если дело дойдет до военных действий, то бандеровцы им воспользуются.
Александр Лукич открыл стол и достал оттуда фотографию.
— А вот наша Ксения, — показал он ее Винокурову. — Познакомьтесь с ней, хотя бы заочно. Возможно, пригодится в будущем.
Портрет был сделан квалифицированно. На майора глядела красивая женщина со строгим взглядом. Ей можно было дать двадцать-двадцать пять лет.
— Да, такая вскружит голову каждому, но в обиду себя не даст.
— Она не из робких, — кивнул головой Чащин.
В окончательной расшифровке схемы Зубана Чащин возлагал большие надежды на его сестру Каталину, поэтому решил допросить ее сам.
Она вошла в кабинет суровая, замкнутая. Молча села на предложенный ей стул. Подполковник выдержал паузу. Дал женщине собраться с мыслями. Узкое лицо ее посерело, глаза ввалились. Под взглядом Чащина она как-то сжалась, всем своим видом напоминая тщедушного цыпленка.
Первую фразу Александр Лукич произнес мягко, примиряюще:
— Ваши волнения насчет племянника напрасны. Мальчик пока дома. Имущество ваше и дом в целости и сохранности.
— Почему «пока»? — тихо переспросила Каталина.
— Мы договорились с председателем вашего сельского Совета о том, чтобы Габора отправить на время в детский дом. Повторяю, на время, пока вы не вернетесь домой. Я рассчитываю, что против такого решения вы не возражаете.
— Возражаю! Я не согласна! — вдруг вскричала она. — Я прошу вас отпустить меня под расписку и поручательство.
— Это исключено. Такая мера к вам неприемлема.
— Окажите милость. Ради горемычного мальчика. Не за себя же хлопочу. — Она заплакала, закрыла глаза платком, затем звучно высморкалась. — Возьмите во внимание и то, что я готовилась стать первой закарпатской трактористкой, как ваша Паша Ангелина. И учебник уже достала.
— Стоящее дело. Одобряю. — Чащин понимал, к чему клонит Каталина. Она во что бы то ни стало хотела добиться своего. Как говорится, «не мытьем, так катаньем». Подполковник сделал вид, что пошел у нее на поводу: — Одобряю, — повторил он. — Учиться никогда не поздно. Только почему вы Габора не хотите отдать в детский дом?
— Чтобы он вышел оттуда душегубом? — взвилась Каталина. Глаза ее сверкнули злым блеском. — Знаем мы, что там вытворяют. Нет уж, лучше он пойдет по миру с сумой.
— Вон оно что! Значит, пусть будет хуже для него, лишь бы было по-вашему? — урезонил ее Чащин. — Но это неразумно и эгоистично. Откуда вы наслышались подобных небылиц о детских домах?
— Мир не без добрых людей. Спросите тех, кто там побывал, они расскажут.
— А вот сейчас и спросим. — Он повернулся к Винокурову, сидящему около окна: — Иван Алексеевич, что вы скажете на заявление Каталины Тарасовны? — И обернулся к допрашиваемой: — Этот товарищ знает толк в затронутом вопросе. Он жил и воспитывался в детском доме.
— Гражданка Зубан клевещет, — сухо отрезал Винокуров, — детдом дал мне, как и многим другим сиротам, жизнь, научил уму-разуму. Я могу назвать десятки бывших беспризорников, которые стали учителями, врачами, учеными. А вот душегубов среди них что-то не припомню.
— А за что вас наградили первым орденом Красной Звезды?
— За спасение детей при бомбежке школы.
Чащин потер переносицу.
— Вот где правда. Сейчас в вас почему-то заговорила жалость к племяннику, а разве вы раньше задумывались, что с ним будет? Конечно, нет. Иначе бы не ввязались в грязные дела своего братца. Габор, конечно, не останется обездоленным. Когда мальчик подрастет и узнает, что его отец и вы занимались преступлениями, он за это вас добрым словом не вспомнит.
При этих словах Каталина качнулась на стуле, судорожно вцепилась побелевшими пальцами в край сиденья. Она хотела что-то сказать, но тут же наклонила голову вниз. Она понимала серьезность своего положения, и ее мучили сомнения.
«Если я назову кого-нибудь, — со страхом думала она, — то они удавят меня, как это делали с другими предателями. Нет, нет. Пусть Сибирь, Колыма, но только не удавка!»
Отгадав ее мысли, Чащин встал и подошел к Каталине.
— Посмотрите сюда, — он показал снимок, на котором была запечатлена в момент посещения дома Притулы, развернул зубановскую схему. Мельком взглянув на все это, она резко отвернулась и потянулась к графину с водой.
— Что вас встревожило? — поинтересовался подполковник.
— Я впервые вижу это! — буркнула Каталина.
— Не совсем так. На схеме ваша подпись. А Притула заявил, что вы приходили к нему с тайным поручением, которое касалось перехода вашим братцем государственной границы.
— Ах он иуда и прелюбодей! — разозлилась Каталина. — Зосима домогался меня, предлагал деньги, а я исцарапала ему морду. Мстит он! Брешет! — И, разодрав воротник платья, со стоном рухнула на пол. Винокуров подбежал к Каталине и, подняв ее, отнес на диван. У нее по виску текла струйка крови. Чащин достал индивидуальный пакет. Через несколько минут женщина пришла в себя и села на диване. Голова ее была забинтована.
— Да-а-а, придется вызывать доктора, — чмокнул губами Чащин.
Винокуров молча подошел к телефону.
— Не надо! Не надо доктора! — замахала Каталина руками. — Мне от этого легче не будет. — Тонкие губы ее, до сей поры крепко сжатые, раскрылись, и вся она как-то размякла, расслабилась. — Я скажу. — Она глубоко вздохнула и продолжала: — С этим проклятым тайником ознакомил меня покойный брат Петр, — она прикусила нижнюю губу. — Он показал мне эту схему и записку к Притуле. Если, говорит, увидишь ее на столе, беги к Павлу Фабрици. Шепни ему: «Над Тисой — гроза». Павло разумеет, что заключено в сих словах. Потом пугал меня Сибирью, если я не выполню, что он приказал. Я думала, что все это его обычные игры в войну. А тут ваши нагрянули. Нашли тайник в доме. Следом — смерть Петра, похороны. Словом, все это помешало мне встретиться с Фабрици, и я, сбившись с круга, попросила совета у Осадчего.
— Про склад и схему вы ему рассказали?
— Нет. Я только попросила передать Фабрици пароль. Он пообещал. А насчет склада он ничего не знает. Да и не могла я ему об этом говорить.
— Кто такой Осадчий и почему именно ему вы поручили такое ответственное дело?
— Он лесоруб. Мы собирались пожениться. Станислав часто приходил ко мне. У него даже был ключ от нашего дома.
— Из чего вы исходите, что ваш избранник зовется Осадчим? Возможно, он показывал вам документы?
— Так он назвался при знакомстве со мной. До документов у нас, честно говоря, не дошло.
— Что вам известно о прошлом Осадчего?
— Перед войной он держал где-то на Украине закусочную. Потом, как он говорил, воевал на стороне красных.
— Хорошо. — Чащин повернулся к Винокурову и попросил: — Иван Алексеевич, устройте Каталине свидание с Габором. — И опять к допрашиваемой: — Так, насчет схемы. Вы можете ее расшифровать?