— Не будь… на… твоем счету… учителя Барата… с десяток ястребков, — приговаривал Коломейский, полосуя его по спине обрывком веревки, — поставил бы я тебя к стенке!
После этой правильни Осадчий несколько дней отлеживался в одиночке близ зловонной выгребной ямы, а когда окончился срок наказания, получил новое задание: найти подходящее место для встречи главарей нескольких банд, объединяющихся для совместной борьбы с Советами.
— Тут их принимать не резон, — заметил тогда Хустовец. — Среди них могут быть провокаторы, накроют — не встанешь. Надо найти место надежное, нейтральное.
Глава XVIКОЛОМЕЙСКИЙ
Жизнь на усадьбе шла своим чередом. Дела у Зубана налаживались. Теперь он получал полторы ставки: совмещал работу дворника. На жизнь хватало, оставались и сбережения. Это его радовало. Деньги, взятые у перекупщика скота, он завязал в узелок и спрятал в потайное место: «Что там будет, а этот товар не ржавеет».
Как обычно, под вечер он выходил мести двор. Вот и сегодня. Солнце клонилось к закату. Раскаленный диск его повис над макушками сосен и вот-вот готов был скользнуть за гору на покой.
— Завтра будет ветреная погода, — определил Зубан, глянув на запад. Небо в той стороне затягивалось тяжелыми свинцовыми тучами. Он выбрал метлу, что поновее, и приступил к работе. Зубан так углубился в свои мысли, что не заметил двух парней, наблюдавших за ним из-за винницы, и здорового, долговязого детину, прячущегося за раскидистым буком. Это был Коломейский. В Закарпатье он появился недавно. Никто из боевиков не знал его подлинного имени. Среди них стали ходить слухи, что во время войны он служил в дивизии СС, одно время был правой рукой самого Бандеры и что в мирное время на его совести не одно «мокрое» дело. Коломейский допрашивал и истязал всех одинаково: и захваченных активистов, и своих товарищей, заподозренных в отступничестве. Он это делал с каким-то необыкновенным остервенением. Видно, глубоко въелась в него фашистская закваска, полученная в реймаровской школе. Этого заплечных дел мастера страшились даже видавшие виды бандиты и за глаза называли его «щербатой гиеной».
Увидев Коломейского, который шагнул ему навстречу из-за своего укрытия, Зубан уронил метлу.
— Вот он какой, новоявленный Береш, — скрипнула зубами «щербатая гиена». — Что тут делаешь, ангел мой? Лесной прохладой дышишь, путь к коммунизму разметаешь? Примазался, значит… июда… ловок, как рысь. — Рябое лицо его побагровело, в сузившихся глазах заметались злые искорки. — Кто есть в твоей обители? Где мне поговорить с тобой по душам? — прошипел он и, сунув под нос испуганного вконец Зубана ствол пистолета, пригрозил: — Не вздумай поднимать шума…
— Кро-ме кла-дов-щи-цы, ни-ко-го, — по слогам пролепетал сторож. — Про-шу вас до кла-дов-ки, — протянул он руку в сторону сарая, — я не хочу, чтобы ба-ба ви-де-ла нас. Я…
— Ну, закаркал, старый ворон, — грубо оборвал его рябой. — А ты думал, что я пришел к твоей кладовщице? А ну, пошли!
Сунув пистолет в карман, он схватил Зубана за шиворот и поволок к кладовой, а оказавшись за дверью, дал волю своему гневу:
— Где ж пропадал ты, ангел мой? Почему не явился в курень? Или продался чекистам? Отвечай, злыдень, да не бреши!
Зубан так разволновался, что все его слова застряли в горле. Он так и стоял с раскрытым ртом, выпученными от испуга глазами. А Коломейский распалялся:
— Ты забыл о присяге? Запамятовал?.. Что полагается в таких случаях? Забыл? Напомню! Ве-рев-ка! Кайся, кат, и не финти! Сбрешешь — продырявлю шкуру!.. — Он опять выхватил пистолет и наставил его на свою жертву.
Зубан, как куль с отрубями, повалился на землю у ног Коломейского и запросил пощады. Сначала сослался на болезнь, стараясь остудить рябого, но, почувствовав, что тот не верит ему, стал выкладывать все начистоту: от имитации смерти до ограбления перекупщика скота. Коломейский, кажется, удовлетворился его рассказом. Он пинком поднял его с пола и пренебрежительно бросил:
— Все это было давно известно мне, ангел мой. О пощаде забудь, я не поп и не Верховна Рада. А ну, приведи себя в порядок! — Сам сел на скамейку, поморщился. Он был похож на пресытившегося кота, в когти которого попала неосторожная мышь. Зубан поправил одежду, мельком глянул на топчан у противоположной стены. Ноги его не держали. Молча, как рыба, заглатывал он воздух и ошалело глядел на своего мучителя. Тот наслаждался видом Зубана. Но сесть ему не предложил. Он ждал, когда «мышь» придет в себя.
— Ладно, садись, — наконец смилостивился Коломейский. Зубан робко ткнулся на край топчана. Рябой еще выждал минутку и проскрипел:
— Своими безрассудными поступками ты плановал убить сразу двух зайцев: обвести меня со Стефаном. Но от нас тебе не отвертеться, как собаке от хвоста. Зря ты, ангел мой, плевался против ветра, ведь обгапал не нас, а себя. На себя и пеняй. А не приходило ли в паршивую твою голову, что мы давно наблюдаем за этим местом, что усадьба может понадобиться нам? Конечно, нет. Иначе ты не сунул бы сюда своего поганого носа… — Он положил на скамейку пистолет, который крутил все это время на указательном пальце, и продолжил, смакуя каждое слово: — Тебе придется покинуть этот райский уголок. Ты здесь не ко двору… Но об этом у нас будет отдельный разговор. В этом доме, я знаю, есть хороший подвал. Его нужно будет оборудовать под бункер. Этим и займешься. Завтра ближе к ночи на усадьбу прибудет боевик Осадчий. Встреть его. Он разъяснит, что и как нужно делать. Не пытайся ослушаться его или своевольничать. Агитации больше не будет, скидки тоже. — Коломейский кинул стремительный взгляд в маленькое оконце. — Узнай, ангел ты мой, нет ли кого во дворе. Мне пора.
Не веря тому, что на сегодня экзекуция окончилась, Зубан встал. В дверях он интуитивно оглянулся: ждал пулю в затылок.
Увидев из кухни, как Коломейский втолкнул Зубана в кладовку, Марина насторожилась: «Что бы, это значило? Кто этот рябой и почему так бесцеременно обращается со сторожем?» Любопытство взяло верх. Она вытащила из шкафа кастрюльку с остатками супа и вышла во двор. Лучик был заперт в конуре. Почуяв своего, он заскребся и жалобно заскулил.
— Сейчас, сейчас, — успокаивала Марина собаку, нагибаясь, чтобы открыть дверцу. Она оглядела двор и заметила еще одного незнакомца, затаившегося за деревом. Он держал наготове автомат, всматриваясь в сторону кладовой.
Марина вылила суп в алюминиевую чашку, выпустила собаку, выждала, пока пес покончит с едой, вернулась к себе. Все это она проделала медленно, не торопясь, превозмогая вдруг охвативший ее страх. Оказавшись в своей комнате, накинула крючок и села в дальний угол. А вдруг эти пришельцы заглянут и к ней на огонек?.. Томительно тянулось время. На дворе сгущались сумерки. В коридоре послышались шаги. Марина на цыпочках подошла к печке и за ней нащупала завернутый в тряпку браунинг. Положила его себе за халат, вновь села на кровать и стала ждать. Кто-то грузный прошел мимо ее двери, и скоро в коридоре все стихло. Всю ночь она не смогла сомкнуть глаз, ожидая визита непрошеных гостей.
После ухода Коломейского и его охраны Зубан долго стоял среди двора, бессмысленно глядя в темноту и ощущая в себе полнейшую пустоту, будто из него вытряхнули все живое. Он понимал, что дальнейшая жизнь безысходна и от своей судьбы не отвертеться. Прошлое нависло над ним огромным валуном и готово было в любую минуту раздавить. Он в нерешительности потоптался на месте и, еле передвигая ноги, будто на каждой было привязано по гире, прошаркал к себе в комнату. Проходя мимо комнаты Марины, смачно сплюнул на ее дверь.
— Все гады. Продажные твари. Никому нет доверия, — злобно ругался он, валясь на свою неприбранную кровать. Никто, кроме Станислава и Марины, не знал о его пребывании здесь, и те продали его со всеми потрохами.
«Что же делать? — думал он, переваливаясь с боку на бок. — Пойти с повинной? Нет! Там сразу решетка. А что ждет, у Стефана? Пуля или веревка! Пуля или веревка… а может, ни то ни другое, если потрафлю Осадчему. Постараюсь и, может, даже заслужу благодарность. Так бывало не раз…»
На другой день, в установленный час, Осадчий появился на пороге его комнаты. Прошел, сел на табуретку. Сопел, молчал. Хозяин не торопил его с расспросами.
— В прошлую нашу встречу я не хотел тебе говорить, — начал Станислав. — Твой брат Петро убит.
— Да ну-у-у? — как-то неопределенно протянул Зубан.
— Петро хотел удрать за кордон, — продолжал гость монотонным голосом, — но ему не повезло, нарвался на пограничников. О том мне рассказала твоя сестрица Каталина.
— Каталина?.. А откуда ты ее знаешь? — сорвалось у Зубана. Он был действительно удивлен.
— Давай, Василь, оставим этот нескромный вопрос. Я ж не пытаю тебя, как ты стал Тибором Берешем. Ты послухай вот это. — И он рассказал ему о том, что с ним произошло за последние несколько дней. О тайнике с оружием, который был у него в руках и ушел вдруг, словно рыба с крючка, и о последовавшем за этим наказании.
— Приказали не отлучаться с постоя, пока не обрасту бородой, — продолжал жаловаться Осадчий. — А тут событие: принимать надо гостей, оборудовать бункер. Покрутились, нет никого, кто бы мог выполнить это серьезное дело с блеском. Опять к Станиславу — иди, делай… Трубку отняли. Пробавляюсь погаными сигаретами, — он вытащил из кармана сигарету, помял ее своими костлявыми пальцами, наклонился к лампе, стоящей на столе, пыхнул синим дымом, сморщился. — Суди сам, что меня ждет, если не выполню задание. Так что выручай.
Зубан не ответил на его просьбу. Он решил увести разговор немного в сторону, чтобы выиграть время на обдумывание своих дальнейших действий. В рассказе гость упоминал его сестру, но ни словом не обмолвился, как он с ней познакомился. Поэтому у него закралось подозрение, что ему не полностью доверяют. Это насторожило и встревожило. После встречи с Коломейским ему казалось, что он у Стефана опять стал своим. А коль это не так, он решил действовать не с налета и перевел разговор на Петра.