И отпусти князь великий брата своего князя Владимера Андреевичи вверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его, дав ему достойных ведомцов своего двора, удалых витязей, крепкых въинов. И еще с ним отпусти известнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многых.
Приспевшу же, месяца септевриа в 8 день, великому празднику рожеству святыа богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу. Начата христианьскые стязи простиратися, и трубы ратные многы гласити. Уже бо русскые кони окрепишася от гласа трубънаго, и койждо въин идеть под своим знаменем. И видети добре урядно плъкы уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца. Наставшу же второму чясу дни, и начата гласи трубнии обоих плъков сниматися, татарьскыя же трубы яко онемеша, а русския трубы паче утвръдишася. Плъкы же еще не видятся, занеже утро мгляно. И в то время, братье, земля стонеть вельми, грозу велику подавающи на всток нолны до моря, а на запад до Дунаа; великое же то поле Куликово прегибающеся; рекы же выступаху из мест своих, яко николи же быти толиким людем на месте том.
Великому же князю преседающу на избранный конь, ездя по плъком и глаголаше от великыа горести сердца своего, слезы, аки река течаше от очию его: «Отци и братиа моа, господа ради, подвизайтеся и святых ради церквей и веры ради христианскыа, сиа бо смерть нам ныне несть смерть, нъ жывот вечный, и ничто же, братие, земнаго помышляйте, не уклонимся убо, да венци победными увяземся от Христа бога и спаса душам нашим». Утвръдив же плъкы и пакы прииде под свое знамя черное и сседе с коня и на ин конь всяде и съвлече с себя приволоку царьскую и в ину облечеся. Тъй конь свой дасть под Михаила Андреевича под Бреника и ту приволоку на него положил, иже бе ему любим паче меры, и тъ знамя черное повеле рыделю своему над ним возити. Под тем знамянем и убиен бысть за великого князя.
Князь же великий ста на месте своем и выняв из недр своих жывоносный крест, на нем же бе въображены страсти христовы, в нем же бе жывоносное древо, и въсплакася горько и рече: «На тебе убо надеемъся, жывоносный господень кресте, иже сим образом явивыйся греческому царю Коньстянтину, егда ему на брани сущу с нечестивыми, и чюдным твоим образом победи их. Не могутъ бо поганин нечестивий половци противу твоему образу стати. Тако, господи, удиви милость свою на рабе твоем!».
В то же время прийде к нему посол с книгами от преподобнаго старца игумена Сергиа. В книгах писано: «Великому князю и всем русскым князем и всему православному въйску мир и благословение!» Князь же великий слышав писание преподобнаго старца и целовав посольника любезно, тем писанием утвръдися, акы некыми крепкыми бранями. Еще же дасть посланный старец от игумена Сергиа хлебец пречистыа богородица. Князь же великий снеде хлебець святый и простер руце свои, възопи велегласно: «О велико имя всесвятыа троиця, о пресвятая госпоже богородице, помогай нам тоя молитвами и преподобнаго игумена Сергиа, Христе боже, помилуй и спаси душа наша!»
И вседе на избранный свой конь и взем копие свое и палицу железную и подвижеся ис полку и въсхоте преже всех сам битися с погаными от великиа горести душа своеа, за свою великую обиду и за святыа церкви и веру христианьскую. Мнози же русские богатыри удръжавше его, възбраниша ему, глаголюще: «Не подобаетъ тебе, великому князю, наперед самому в плъку битися, тебе подобаетъ особь стояти и нас смотрити, а нам подобаетъ битися и мужество свое и храбрость пред тобою явити. Егда тя господь упасеть милостию своею, и ты разумеешь, кого чим даровати. Мы же готови есмя в сий день главы своя положыти за тебе, государя, и за святыа церкви и за провославъное христианство. Тебе же подобает, великому князю, рабом своим, елико кто заслужить своею главою, память сътворити, якоже Леонтий царь Феодору Тирону, в книгы съборныа написати нас, памяти ради русскым сыном, иже по нас будуть. Аще тебе единаго изгубим, тъ от кого имамы чаяти, кто по нас память сътворить? Аще вси спасемъся, а тебе единого останем, тъ кий нам успех? И будем, аки стадо овчее, не имуще пастыря, влачими по пустыни, и пришедше дивии влъци и распудять, и разбежатся овци кои куды. Тебе, государю, подобаетъ себе спасти да и нас». Князь же великий прослезися и рече: «Братия моа милаа, русскые сынове, доброй вашей речи аз не могу отвещати, нъ токмо похваляю вас, вы бо есте въистинну блазии раби божии. Паче же весте мучение христова страстотръпца Арефы. Внегда мучен бысть и повеле царь вести и на позорище и мечем иссещи, а доблии же его друзи, един пред единым скорить, койждо их свою главу усекателю под мечь клонять за Арефу въеводу своего, ведяще убо почесть победы своа. Арефа же въевода рече въином своим: «Весте убо, братиа моя, у земнаго царя не аз ли преже вас почтен бых, земныа чьсти и дары взимах? И ныне же преди ити подобаетъ ми и к небесному царю, и главе моей преже усечене быти, паче же веньчане». И приступль мечник и усекну главу его, послежде и въином его усекну главы. Тако же и аз, братие. Кто больши мене в русскых сыновех почтен бе и благаа беспрестани приимах от господа? А ныне злаа приидоша на мя, ужели не могу тръпети! Мене бо ради единаго сиа вся въздвигошася. Не могу видети вас побежаемых и прочее к тому не могут тръпети и хощу с вами ту же общую чашу испити и тою же смёртию умрети за святую веру христианскую! Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся — с вами!»
Уже бо, братие, в то время плъкы ведуть: передовой плък ведеть князь Дмитрей Всеволодичь, да брат его — князь Владимер Всеволодичь, а с правую руку плък ведеть Микула Васильевичь с коломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи. Мнози же плъкы поганых бредуть оба пол: от великиа силы несть бо им места, где разступитися. Безбожный же царь Мамай, выехав на высоко место с трема князи, зря человечьскаго кровопроли тиа.
Уже бо близь себе сходящеся сильныа плъкы, выеде злый печенег из великого плъку татарьскаго, пред всеми мужеством являася, подобен бо бысть древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его. Видев же его Александр Пересвет старец, иже бе ъ плъку Владимера Всеволодовича, и двигънувся ис плъку и рече:
«Сей человек ищетъ подобна себе, аз хощу с ним видетися!» Бе же на главе его шелом архангельскаго образа, въоружен скимою повелением игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа, простите мя грешнаго! Брате Андрей Ослебя, моли бога за мя. Чаду моему Иакову мир и благословение». Напусти на печенега и рече: «Игумен Сергий, помогай ми молитвою!» Печенег же устремися противу ему. Христиане же вси въскликнуша: «Боже, помози рабу своему!» И ударишася крепко копии, едва место не проломися под ними. И спадше оба с коней на землю и скончашеся.
Наставшу же третьему часу дни. Видев же то князь великий и рече: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша. Уже бо время подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати». И удари всяк въин по своему коню и кликнуша единогласно: «С нами бог!» и пакы: «Боже христианский, помози нам!» Поганий же половци свои богы начаша призивати.
И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху. Не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася. Из них же выступали кровавый зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко немощно бе сего гръкого часа зрети никако же, и сего грознаго побоища. В един бо час, в мегновении ока, о колико тысящ погыбе душь человечьскых, създания божиа! Воля [275] господня съвръшается. Час же третий и четвертый, и пятый, и шестый крепко бьющеся неослабно христиане с погаными половци.
Наставшу же седьмому часу дни, божиим попущением, наших ради грехов, начаша поганий одолевати. Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть. Богатыри же русскыа и воеводы и удалыа люди, аки древа дубравнаа клонятся на землю, под коньскыа копыта. Мнози же сынове русскые сътрошася. Самого же великого князя уязвиша вельми и с коня его збиша. Он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрыся в дебри, божиею силою съхранен бысть. Многажды стязи великого князя подсекоша, нъ не истребишася божиею милостию, нъипаче укрепишася.
Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича, поведаа великому князю глаголя: «В шестую годину сего дни видех над вами небо развръсто, из него же изыде облак, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облак исплънен рук человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку, ово проповедникы, ово пророчески. В седьмый же час дни облак тъй много венцев дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя».
Поганий же начата одолевати, христианьскыя же плъци оскудеша: уже мало христиан, а все поганий. Видев же то князь Владимер Андреевичъ падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: «Что убо плъза стояние наше, который успех нам будеть, кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!». И рече Дмитрей: «Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, вън же час имаем въздарие отдати противником. Ныне токъмо повели всякому въину богу молитися прилежно и призывати святых на помощ, и от сего часа имать быти благодать божиа и помощ Христианом». Князь же Владимер Андреевичъ, въздев руце на небо, и прослезися горко и рече: «Боже, отец наших, сътворивый небо и землю, дай же помощ роду христианскому. Не дай же, господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо еси и милости». Сынове же русскыа в полку его гръко плач