В ту же ночь некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, был поставлен сторожевым от великого князя на реке на Чурове, потому что был он мужественным и крепким сторожевым от поганых. И бог дал ему в ту ночь увидеть великое видение. Стоя на высоком месте, видел он великое облако, идущее с востока, точно некие полки, идущие на запад. С южной стороны пришли двое юношей, одетых в светлые одеяния, лица их сияли, как солнце, в обеих руках у них были острые мечи. И сказали они начальникам татарским: «Кто вам позволил уничтожать отечество наше, которое нам даровал господь?» И начали их убивать, всех перебили, ни один из них не спасся. Тот же Фома после того видения стал целомудренным и разумным, а о том видении утром рассказал одному великому князю. Князь же великий сказал ему: «Не говори о том, друг, никому». И подняв руки к небу, начал плакать, говоря: «Владыко, господи человеколюбец, ради молитв святых мучеников Бориса и Глеба помоги мне, как Моисею на Амалика и первому Ярославу на Святополка и прадеду моему — великому князю Александру на хваставшего короля римского[634], хотевшего разорить его отечество. Не по грехам моим воздай мне, но пролей на нас милость свою, простри на нас милосердие свое, не выдай нас на издевательство нашим врагам, чтобы не порадовались враги наши, чтобы не сказали неверные страны: «Где бог их, на которого они уповали?» Но помоги, господи, христианам, которые величают имя твое святое!»
И отпустил князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, вверх по Дону в дубраву, чтобы там спрятался его полк, дав ему достойных «ведомцев» своего двора, удалых витязей, крепких воинов. И с ним отпустил знаменитого своего воеводу Дмитрия Волынского и иных многих.
Настал восьмой день месяца сентября, великий праздник рождества святой богородицы. В пятницу на рассвете, на восходе солнца, в туманное утро начали христианские знамена развеваться, ратные трубы трубить. Уже русские кони оживились от трубного зова, каждый воин идет под своим знаменем. Радостно видеть стройные полки, расставленные крепким воеводою Дмитрием Боброком Волынцем. Когда же настал второй час дня, начали в обоих войсках в трубы трубить. Татарские трубы точно онемели, а русские трубы еще больше зазвучали. Войска же противников еще не видят друг друга, потому что утро туманно. В то время, братья, земля стонет, грозу великую возвещая на восток вплоть до моря, а на запад — до Дуная; обширное поле Куликово перегибается; реки выступили из своих берегов, потому что никогда не было столько людей на том месте.
Великий же князь сел на своего лучшего коня и ездил по полкам и говорил от великой горести своего сердца, а слезы, как река, текли из его очей: «Отцы и братья мои, сражайтесь ради господа и ради святых церквей, ради веры христианской; ведь такая смерть для нас — это не смерть, но жизнь вечная. Ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим, но победными венцами увенчаемся от Христа бога и Спаса душам нашим». Укрепив полки, он снова пришел под свое черное знамя[635] и сошел с коня, и сел на иного коня, и снял с себя царскую одежду, и надел другую. Своего же коня дает Михаилу Андреевичу Бренку и ту одежду возложил на него, потому что он любил Бренка чрезвычайно, и то черное знамя велел своему оруженосцу возить над ним. Под тем знаменем Бренк и убит был за великого князя.
Князь же великий стал на месте своем и вынул живоносный крест[636], на котором были изображены страдания Христовы, в кресте том было и живоносное древо, и восплакался горько и сказал: «На тебя надеемся, живоносный господень крест, ведь ты явился греческому царю Константину, когда он был на войне против нечестивых, и чудным твоим образом победил их. Не могут поганые, нечестивые татары противостоять твоему образу. Так, господи, покажи милость свою на рабе твоем!»
В то же время пришел к нему посол с книгами от преподобного старца игумена Сергия. В книгах же было написано: «Великому князю и всем русским князьям и всему православному войску мир и благословение!» Князь же великий, выслушав писание преподобного старца, поцеловал гонца его и тем писанием утвердился, как некими крепкими бронями. Еще дал ему посланный от старца игумена Сергия хлебец пречистой богородицы. Князь же великий съел святой хлебец, простер руки свои и громко воскликнул: «О великое имя всесвятой троицы, о пресвятая госпожа богородица, помогай нам молитвами преподобного игумена Сергия, Христе боже, помилуй и спаси души наши».
И сел на своего боевого коня, и взял копье свое и палицу железную, и выехал из полка, захотел прежде всех сам биться с погаными от великой горести своей души, за свою великую обиду и за святые церкви и за веру христианскую. Многие же русские богатыри удерживали его, запрещали ему, говоря: «Не подобает тебе, великому князю, самому впереди войска биться, тебе подобает стоять в особом месте и на нас смотреть, а нам подобает биться и свое мужество и храбрость показать перед тобою. Если тебя господь спасет милостью своею, ты будешь знать, кого и чем одарить. Мы же готовы в этот день свои головы положить за тебя, государя, и за святые церкви и за православное христианство. Тебе подобает, великому князю, память сотворить своим рабам, сколько кто ее заслужит своею головою, как царь Леонтий сотворил Феодору Тирону[637], написать нас в. соборные синодики для памяти русским сынам, которые после нас будут. Если тебя одного потеряем, то от кого будем ждать, кто об нас память сотворит? Если все спасемся, а тебя одного потеряем, то какой будет у нас успех? И мы будем, как стадо овечье, не имеющее пастуха, пасущееся по пустыни; и нападут дикие волки и разгонят их, и разбежатся овцы, кто куда. Тебе, государю, подобает себя спасти и нас». Князь же великий прослезился и сказал: «Братья мои милые, русские сыны, не могу я ответить на вашу добрую речь, но только хвалю вас, вы ведь воистину добрые рабы божии. Знаете о мучении христова страстотерпца Арефы? Когда он был мучен и велел царь его вести на площадь и казнить мечом, так добрые его друзья один за другим спешат, каждый из них кладет свою голову, под меч палача за Арефу, своего воеводу, смотря на это, как на почесть, как на победу свою. Арефа же воевода сказал своим воинам: «Знайте, братья мои, не я ли выше вас имел почести у земного царя, получал земную честь и дары. И ныне подобает мне идти первому к небесному царю, и моя голова должна быть отсечена раньше и увенчана мученичеством». И подошел мечник и отсек ему голову, а после уже отсек головы и его воинам. Так и я, братья. Кто больше меня среди русских сынов был почтен и беспрестанные дары принимал от господа? А ныне злое пришло на меня, ужели не могу вытерпеть! Ведь из-за меня одного все это случилось. Не могу видеть вас, побеждаемых, не могу этого терпеть, хочу с вами ту же общую чашу испить и тою же смертью умереть за святую веру христианскую! Если же умру, то с вами, если спасусь, то с вами!»
Уже, братья, в то время ведут полки: передовой полк ведет князь Дмитрий Всеволодович, да брат его, князь Владимир Всеволодович, а справа ведет полк Микула Васильевич с коломенцами, а слева ведет полк Тимофей Волуевич с костромичами. Многие полки поганых бредут с обеих сторон, от множества войска нет им места, где расступиться. Безбожный же царь Мамай выехал на высокое место с тремя князьями видеть человеческое кровопролитие.
Уже близко сходятся сильные полки, выехал злой печенег из великого полку татарского, показывая свое мужество перед всеми. Подобен он был древнему Голиафу[638]: пять сажен высота его, а трех сажен ширина его. Увидев его, старец Александр Пересвет, который был в полку Владимира Всеволодовича, выехал из полка и сказал: «Этот человек ищет равного себе, я хочу встретиться с ним». Был на голове Пересвета шлем архангельского образа[639], вооружен он схимою по повелению игумена Сергия. И сказал: «Отцы и братья, простите меня грешного. Брат Андрей Ослабя, моли бога за меня, сыну моему Иакову мир и благословение». Бросился он на печенега, говоря: «Игумен Сергий, помогай мне молитвою». Печенег же устремился против него. Христиане же все воскликнули: «Боже, помоги рабу своему!» И ударились крепко копьями, едва земля не проломилась под ними. И упали оба с коней на землю и скончались.
Когда князь великий увидел, что настал третий час дня, он сказал: «Вот уже гости наши приблизились и ведут между собою поведеную, первые уже испили и веселы стали и уснули. Пришло время и час пришел каждому свою храбрость показать». И подхлестнул каждый воин своего коня и воскликнули единогласно: «С нами бог!» И снова: «Боже христианский, помоги нам!» Поганые же половцы начали своих богов призывать.
И сошлись грозно оба великих войска, крепко сражались, жестока друг друга уничтожали, не только от оружия, но и от великой тесноты под конскими ногами умирали, потому что нельзя было вместиться на том поле Куликовом: место то между Доном и Мечею было тесным. На том ведь поле сильные полки сошлись в битве. Выступили из них кровавые зори, а в них сверкали сильные молнии от блистания мечей. И был великий треск и шум от ломающихся копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горький час обозреть это грозное побоище. В единый ведь час, в мгновение ока, а сколько погибло душ человеческих, созданий божиих! Воля господня совершается. И третий, и четвертый, и пятый, и шестой час крепко, неослабно бьются христиане с погаными татарами.
Когда же настал седьмой час дня, божьим попущением, наших ради грехов, начали поганые одолевать. Уже многие убиты из сановитых мужей. Богатыри русские, и воеводы, и удалые люди, как деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта. Многие сыны русские погибли. Самого великого князя тяжело ранили и сбили с коня. Он же с трудом ушел с побоища, потому что нельзя была ему больше биться, и укрылся в чаще и божьею силою сохранен был. Многажды подсекали знамена великого князя, но не истребили их божьею милостью, еще больше они укр