Повести о Куликовской битве — страница 70 из 90

от древности, Софоний, как мы уже видели, развил и дополнил их новыми устнопоэтическими чертами, живо свидетельствующими о современной ему народной поэзии. С поэтическим миросозерцанием автора поэмы XII в. роднила Софония рязанца не только чуткость к народной поэзии, но и самая способность к необыкновенному поэтическому подъему, с высоты которого открывались далекие исторические перспективы и развертывались огромные пространственные кругозоры. Пусть отдельные образы Слова о полку Игореве были чужды, быть может, даже непонятны Софонию, но живой поэтический дух этого произведения был ему близок и помог ему творчески возвыситься над его местным, рязанским патриотизмом[730].

Как видно из текста Слова Софония рязанца, это произведение было задумано с целью воздать похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, и в соответствии с этим образы обоих князей проходят через все произведение. Однако они очерчены не одинаково. Образ великого князя Дмитрия Ивановича, хотя и стоит все время на первом плане, все же в изображении Софония является довольно статичным, в то время как серпуховский князь Владимир Андреевич не раз проявляет свою активность и своими горячими призывами воздействует на великого князя. Припомним соответствующие места текста, особенно наглядно рисующие активность Владимира Андреевича. Упомянув о том, что великий князь «въступи въ златое стремя», т. е. выступил в поход, «взем свой меч в правую руку свою», Софоний рязанец в эмоционально-взволнованной форме так рисует выступление Владимира Андреевича: «Что шумит, что гримит рано пред зарями? Князь Владимер Андреевич полки уставляет и пребирает и ведет к Дону великому». Великий князь Дмитрий Иванович выступил в поход только при свете утреннего солнца: «Солнце ему ясно на востоцы сияет, путь ему поведает». А Владимир Андреевич, как бы торопясь, задолго до утренней зари, «рано пред зарями», с шумом и громом поднимается со своей ратью, приводит ее в порядок и ведет к Дону великому. Мало того, большая устремленность его в этот момент находит свое выражение и в горячем обращении к Дмитрию Ивановичу: «Князь Дмитрей, не ослабляй, князь великый, татаром. Уже бо поганыя поля наступают, отъимають отчину нашу». В начале второго этапа битвы боевая активность Владимира Андреевича выражается еще ярче: «И нукнув князь Владимер Андреевич с правые рукы на поганаго Мамая с своим князьм Волыньским, 70-ю тысящами, гораздо скакаше по рати поганым, златым шеломом посвечиваше» (Вот крикнул князь Владимир Андреевич с правой руки на поганого Мамая со своим князем Волынским, с 70-ю тысячами. Ловко скакал он в бою с погаными, золотым шлемом посвечивал). И далее следует развернутое обращение его к Дмитрию Ивановичу, с призывами не снижать боевой энергии, не поддаваться влиянию крамольников. Эта речь Владимира Андреевича особенно интересна и заслуживает пристального внимания:

«Брате, князь Дмитрей Иванович, то ты еси у зла тошна времени железная забрала. Не уставай, князь великый, с своими великими полкы, не потакай лихим крамолником: уже поганые поля наша наступают, а храбрую дружину у нас стреляли, а в трупу человечью — борз конь не может скочити, в крови по колено бродят. Уже бо, брате, жалостно видети крови крестьянской. Не уставай, князь великый Дмитрий Иванович, с своими бояры» (Брат князь Дмитрий Иванович, ты в злое тяжелое время — железная оборона. Не уставай, князь великий, с своими великими полками, не потакай лихим крамольникам: уже поганые на поля наши наступают, а храбрую дружину у нас обстреляли, а среди трупа человеческого борзый конь не может скакнуть, в крови по колена бродят. Уже ведь, брат мой, жалко видеть кровь христианскую. Не уставай, князь великий Дмитрий Иванович, со своими боярами).

Слова Владимира Андреевича производят впечатление на Дмитрия Ивановича, и он сразу же обращается к своим боярам, в образной форме напоминая им, что здесь, на поле битвы, они могут выдвинуться, достигнуть высокого положения. Итак, в первом случае Владимир Андреевич призывает Дмитрия Ивановича не ослаблять сопротивления татарам, а во втором дважды зовет его не уставать в борьбе и не поддаваться влиянию лихих крамольников. Ясно, что соотношение центральных образов Задонщины мыслится Софонием очень оригинально: не Дмитрий Иванович дает указания Владимиру Андреевичу, а наоборот, Владимир Андреевич и в начале битвы и на последнем ее этапе руководит действиями великого князя. Ввиду этого у нас, естественно, возникает предположение, не является ли Задонщина произведением, созданным для прославления не столько Дмитрия Ивановича, сколько Владимира Андреевича. Если теперь мы обратимся к другим образам, то наше предположение получит полное подтверждение.

В самом деле, посмотрим, как изображены в Задонщине литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, находившиеся в близком родстве с Владимиром Андреевичем: последний был женат на их сестре Елене Ольгердовне. Софоний обращается к соловью, чтобы тот воспел братьев Ольгердовичей, так же как и воеводу Дмитрия Волынского, действовавшего под непосредственным начальством Владимира Андреевича. Он характеризует их, обращаясь к образам Слова о полку Игореве: «Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы, под трубами и под шеломы возлелияны, конець копия вскормлены в Литовской земли». И далее, также с применением образов Слова о полку Игореве, приводится разговор между братьями Ольгердовичами, который еще ярче рисует их боевую готовность, геройство и боевой пыл.

Таким образом, сама система образов Задонщины подтверждает наше предположение, и мы можем сказать, что вслед за широким патриотическим замыслом — воспеть то единение политических сил, которое привело к победе на поле Куликовом, Софоний ставил своей целью прославить серпуховского князя Владимира Андреевича и его ближайшее окружение. Интересно, что отношение великого князя Дмитрия Ивановича к его двоюродному брату, князю Владимиру Андреевичу, рисуется в полном соответствии с феодальными правами серпуховского удельного князя в то время. Обратим внимание на то, что в конце произведения Дмитрий Иванович зовет своего брата: «И пойдем, брате князь Владимер Андреевич, во свою Залескую землю к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжение». Из этих слов видно, что Дмитрий Иванович считает Владимира Андреевича полноправным участником власти в Москве, что вполне отвечало реальным правам Владимира Андреевича, которому принадлежала тогда треть Москвы.

Для понимания Слова Софония рязанца важно и уточнение времени его создания. Литературоведы, касавшиеся этого вопроса, большею частью отвечали на него приблизительно, относя Слово Софония или к началу XV в., или к концу XIV в. Только сравнительно недавно было обращено внимание на то, что в памятнике упоминается Торнава, т. е. Тырново, столица Болгарского царства, а так как в 1393 г. Тырново взяли турецкие войска, то отсюда был сделан вывод, что Слово Софония рязанца создано до 1393 г.[731] В целях уточнения этого положения также было использовано указание в Слове Софония и на то, что со времени битвы на реке Калке до Мамаева побоища прошло 160 лет. Если толковать это хронологическое указание как имеющее отношение к датировке произведения, то выходит, что Слово Софония написано в 1384 г.[732] Так это или нет, сказать трудно. Необходимо, однако, признать, что попытки приурочить памятник ко времени, более близкому к 1380 г., представляются вполне целесообразными. Они отвечают тому явно эмоциональному характеру, какой имеет Слово Софония с начала до конца. В связи с этим есть основания считать, что Слово Софония появилось сразу же после Куликовской битвы, быть может, в том же 1380 г. или в следующем.

Вопрос о месте создания Слова Софония рязанца в основном ясен. Это произведение было написано не в Рязани, а в Московском княжестве. Дальнейшее территориальное уточнение пока невозможно. Необходимо только признать, что оно возникло в сфере влияния серпуховского князя Владимира Андреевича.


Когда мы говорили о композиционных особенностях Слова Софония рязанца, мы уже до некоторой степени приблизились к уяснению жанровой природы произведения. Наличие в нем мелких композиционных единиц с припевами эмоционального напевного характера, применение устнопоэтических эпитетов и еще более — формул отрицательного параллелизма явно свидетельствовали о значительной роли в нем песенного начала. Если прибавить к этому увлечение автора образом Бояна, искусного гусляра и песнотворца киевского, и если вспомнить, кроме того, ясно выраженное автором намерение восхвалить героев Куликовской битвы «песньми и гуслеными буйными словесы», то преобладающий песенный характер Задонщины станет совершенно очевидным. Можно сказать даже более: роль особенностей ораторского слова здесь менее заметна, чем в Слове о полку Игореве, только повествовательный характер заключения с перечислением понесенных потерь несколько ослабляет песенную стихию.

Несмотря на преобладающий песенный характер Слова Софония рязанца, почти все исследователи склонны считать его прозаическим, повествовательным произведением, а самого Софония рассматривать как книжника. Только один из наиболее проницательных филологов, И. И. Срезневский, еще в 1858 г., когда известны были только два списка Задонщины, высказал такой взгляд на это произведение, который до последнего времени остается почти одиноким. А между тем к нему необходимо вернуться. Ввиду того, что суждения И. И. Срезневского до сих пор не утратили своего научного значения, припомним их полностью. В своей работе, посвященной Задонщине, он писал:

«Сличая два списка Задонщины, вижу отличия, видоизменения выражений, перестановки мест, подстановки имен и лиц такие, каких переписчик делать не мог — по крайней мере так часто и так произвольно, как может делать только тот, кто пишет не с книги или с тетради, а с памяти. Вижу сверх того такое обилие и такую случайность грамматических неправильностей, каких нет в списках других памятников, как бы ни был безграмотен переписчик; и в этом видится мне, что Слово писано не с готового извода, а по памяти, если не в эти сборники, где оно нашлось, то в другие, из которых оно попало в эти. Если же оно было записанным в книгу по памяти, то значит было достоянием памяти, переходило от лиц к лицам как предание, произносилось в каких-нибудь приличных случаях или напевалось подобно былинам, думам, стихам, притчам, было в ряду с ними. Если же справедливо это, то в Задонщине мы имеем образец особого рода народных поэм литературного содержания. Задонщина напоминает Слово о полку Игореве — не даром оба слова одного рода. Защитить чистую книжность Слова о полку Игореве невозможно. Тем менее можно найти повод думать, что для устного поэтического пересказа воспоминания о Куликовской битве нужно было искать образца в таком слове, которое было достоянием одних книг, а не памяти. Опровергнуть, что Слово о полку Игореве не было достоянием одних, книг, — задача нелегкая. Защитить, что Слово о полку Игореве не произносилось или не напевалось, как доселе напеваются притчи и стихи, думы и былины, сказки и баянки, — задача трудная. Гораздо, легче предполож